ЛИЧНОСТНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ ПОЛИТИЧЕСКОГО ПЛАНИРОВАНИЯ, или ПРОРОК В СВОЁМ ОТЕЧЕСТВЕ (НАСЛЕДИЕ АЛЕКСАНДРА ПАНАРИНА)

Два служения и один крест

Александр Сергеевич Панарин — выдающийся русский мыслитель, философ, политолог. Профессор Московского государственного университета, который в юности был изгнан из альма-матер за свободомыслие, но через много лет вернулся в его стены и вернул гуманитарным факультетам дух академический свободы. Многочисленные научные звания и бесчисленные свидетельства общественного признания говорят меньше, чем написанные им книги. Его книги остаются с нами.

Творчество Панарина поистине уникально: не только масштабом созданного, хотя оно непостижимо, и не только безоглядной смелостью. Как говорил Жан Жак Руссо, кто хочет быть свободным, тот действительно свободен. Более свободного человека, чем Александр Сергеевич, я нс знал и часто говорил ему: «Вам, видимо, суждено при любом режиме оставаться диссидентом». И он соглашался: не умел лукавить, не хотел подлаживаться, не мог отступить от своего призвания. Но есть в его книгах одна тайна, которая всегда будет привлекать пытливые умы: каждая строка узнаваема, каждая мысль самобытна. Читаешь текст, но слышишь живую, раскованную речь, видишь открытую, незащищённую душу. Его идеи не только вплетены в русскую культуру и мировой социокультурный контекст, но и воспринимаются как органичная составляющая, образец высокой культуры. Для современной науки это даже не редкость, а исключение из правил.

О статусе учёного часто судят по индексу цитируемости его трудов. Александр Сергеевич Панарин — едва ли не самый цитируемый автор. Но красноречивей всего о нём говорят не ссылки и не цитаты, а умолчания… Не каждый осмелится и сегодня не то чтобы признать правоту его суждений и точность прогнозов, но даже повторить многие нелицеприятные оценки российской политической жизни и того тонкого социального слоя, который именует себя национальной политической элитой, не испытывая при этом к собственному народу ничего, кроме презрения. Впрочем, за жёсткой критикой политической верхушки не скрывалось иного желания, кроме одного — излечить застарелый недуг, выправить власть. В этой связи вспоминаются известные слова: друг у власти — потерянный друг. Хочется верить, что уже наступает время, когда российская властная элита очистится от скверны, выйдет из противоестественной оппозиции к народу. Тогда будет востребован и потенциал творчества Александра Панарина. Но нам тогда будет ещё больней от потери. От осознания того, что мы не смогли вовремя оценить его пророческого дара. Имя его дорого каждому, кто любит Россию и знает, сколь велик вклад учёного в становление отечественной и мировой политической науки. Может быть, с годами утихнет боль утраты, но останутся труды, достойные того, чтобы войти в свод лучших произведений русской философии.

Господь дал Александру Панарину два служения — истине и России. Соединить эти дары дано не многим: умом Россию не понять, аршином общим не измерить… Для этого нужно любящее и кроткое сердце православного человека. Его сердцу были открыты душа и будущность русского народа, а ещё — горизонты мировой политики, её тайные пружины и страшные язвы. Пророческое сердце отзывалось болью каждый раз, когда сбывались пророчества. А они сбывались и, увы, будут сбываться. Теперь это сердце остановилось.

Только православный человек, беззаветно любивший Россию и видевший в заревах грозной истории земного отечества свет отечества небесного, мог узреть за явным нежеланием русского общества приспособиться к тотальному рынку, где всё продается и покупается, не столько слабость, сколько великую жертву и высшее призвание. Россия способна выстоять и противостоять новому язычеству, ибо «приспособленным, успешным и удачливым недосуг говорить и думать о новом мире». Даже по закону естественного отбора они обречены. «Лежащей в основе западной морали успеха презумпции доверия к сильнейшему — наиболее приспособленному — мы противопоставляем нашу презумпцию доверия к слабейшему. В этом — наш исторический и метаисторический мистицизм, вполне вписывающийся в Христово обетование нищих духом, которые наследуют Землю».

В своей лекции, прочитанной при вручении ему премии Александра Исаевича Солженицына, Панарин говорил, что, может быть, сам русский народ и является в мире той загадочной исторической инстанцией, которая остановит глобальное крушение. «Может быть, русскому народу дано защищать те ценности, которые заведомо нерентабельны и потому преследуются рыночниками. И, может быть, когда-нибудь история воздаст ему за это… Никакой рынок не будет содержать Большой театр, Фундаментальную национальную библиотеку, выстраивать стройную систему высшего образования. Они нерентабельны».

Продолжим эту мысль: и безграничные просторы великой России, и её многовековое стремление сохранить в истории все народы и культуры, когда-либо доверившие России свою судьбу, тоже нерентабельны по меркам голого расчёта… Вместе с тем, именно политическое тело исторической России тысячелетиями закрывало и защищало одну шестую планеты — с её великими реками и озёрами, уникальными природными и этнокультурными регионами, от состояния которых зависит не только качество жизни на планете Земля, но и сама возможность эту жизнь сберечь.

Александр Панарин отдал много сил проблемам глобального политического прогнозирования и лучше многих знал, что политика—это действительно искусство возможного. Но знал он и другое: возможность — не вседозволенность. Ибо первое — от Бога, второе — от лукавого. Всё дозволено лишь для тех, кто не признаёт Бога. В сотворённом мире вседозволенность сужает спектр возможного, лишает человека рассудка, народы — энергии жить и выстоять, а саму жизнь — высшего смысла.

Так называемый прогресс, который на наших глазах преображается в расистскую категорию, делящую людей на приспособленных и неприспособленных, заставляет нас, по словам Панарина, капитулировать перед современностью, отречься от всех прежних ценностей, традиций и памяти, даже от своей идентичности. Задача, которую ставил пред собой Александр Панарин, — реабилитировать традиционалистов и сам русский народ, который «находится сегодня на большом подозрении в глазах передового общественного мнения», в рисковой ситуации нелюбимого. «Его не любят собственные правители. Его не любят экономические элиты, его не любят властные элиты… Нелюбовь властвующих, нелюбовь тех, кто принимает решения, в значительной мере объясняет те катастрофические поражения, ту катастрофическую разруху, которые сегодня у нас произошли». Внутренняя опасность кроется в «нарушении принципа разделения духовной (символической) и экономической власти, новое слияние которых чревато «экономическим тоталитаризмом».

Исследования Панарина в области политической глобалистики были поистине пионерскими. В этом ряду стоят его известные монографии: «Глобальное политическое прогнозирование», «Искушение глобализмом», «Православная цивилизация в глобальном мире», «Стратегическая нестабильность XXI века» и десятки, сотни других значимых работ. Он трактовал глобализацию как деконструкцию суверенных национальных государств и национальных сообществ, открывающую возможность выхода элит из системы национального контроля. Глобализация, по Панирину, — вызов демократическому суверенитету народа, которому всё чаще приходится подчиняться наднациональным инстанциям. Выход — те только в «альтернативном глобализме», интернационализации демократических институтов, способных обуздать глобальный экономический тоталитаризм, но и в верном следовании долгу.

А свой долг он понимал широко. Это, прежде всего, непрерывная, с полной самоотдачей работа со студенческой молодёжью и аспирантами в МГУ, Институте философии РАН и Государственной академии славянской культуры, в создании которой он деятельно участвовал, воспринимая славянский мир как историческую основу развития Православной цивилизации. Более того, по мнению Панарина, именно «теперь, когда после распада советской сверхдержавы православие подвергается практически ничем не сдерживаемому напору мусульманских сил с Востока и Юга, протестантских сект с Запада, оно незаметно проникается этническим регионализмом—осознает себя в качестве славянской или даже русской церкви».

Александр Панарин видел свой долг и в том, чтобы поддержать любой росток национального самообретения. Он не принимал сердцем той железобетонной стены, которая на наших глазах была искусно возведена политиками между народами и отделила от России наших соотечественников, волей или — куда чаще — неволей оставшихся на чужбине. Нормой его жизни была напряжённая, ежедневная публицистическая деятельность, которую он почти не отделял от научной — и там, и здесь поиск, жажда истины, бескомпромиссность. Его статей ждали многие отечественные журналы и газеты: «Москва», «Трибуна русской мысли», «Литературная газета». … Не перечислишь его друзей, издателей и — главное — умных читателей, число которых растёт и будет расти.

Два служения были даны Александру Панарину. Два служения и один крест. Но крест этот был ему по силам — по таланту, по его духовной мощи, по вере, ибо не бывает креста выше сил человеческих.

Наследующий день: русский вызов.

«Но вы, братие, не во тьме, чтобы день застал вас как тать. Ибо все вы — сыны света и сыны дня: мы не сыны ночи, ни тьмы»

(1 Фес. 5:4,5)

Об Александре Сергеевиче Панарине, наверное, даже его былые оппоненты и недоброжелатели вспоминают если не с любовью, то с глубоким уважением и осознанием потери. Этот очень простой и открытый человек, совершенно не умевший лгать, приспосабливаться и ненавидеть, но умевший любить, прощать и служить избранному делу, оставил после себя иную Россию, чем принял. Я знаю, так не говорят о простых людях, но, наверное, именно так устроен горний мир, где вершатся судьбы людей и народов. Как сказано в притче о званных на вечерю, много званых, но мало избранных (Лк. 14:24).

Это высшее избранничество, которым был отмечен талант Панарина, не имеет никакого отношения к «эре ревнивого избранничества, сегрегации и расизма», как определял Панарин современную направленность цивилизаторской экспансии, противопоставляя её «универсалистским заветам христианства». Кому-то суждено разрушать созданное столетиями и служить делу разорения, но кому-то дано спасать и служить делу спасения. Александр Сергеевич не был ни монархом, ни лидером партии, ни президентом, но сделанное им останется не только в памяти всех знавших его, но и в подлинной, истинной истории нашей земли, отмеченной, по его образному выражению, «метаисторическими признаками неотмирной земли Христовой». Горизонты подлинной истории («метаисторические дали») открыты, увы, не для всех, ибо не вмешаются в логику политических дискурсов, в тексты летописей, протоколов, мемуаров вождей и фолианты маститых историков. Метаистория если и написана, то не сталью и не чернилами, не кровью и не коварством, а верою.

Александр Сергеевич относился к той когорте русских людей, которые постоянно думают и молятся о своей России, искренне полагая, что только так можно очистить родину от скверны. Именно поэтому их Россия не ушла в небытие, несмотря на многолетний искусственно вызываемый интеллектуальный голод и духовный (увы, не только духовный) мор. Благодаря своим верным сынам и дочерям наша страна, даже находясь в зоне безвременья и социальной дезориентации, никогда не походила на богооставленную землю, отравленную духом предательства и тления, хотя героизация предательства и дегероизация подвига стали Клондайком для всех, кто ищет сегодня быстрого успеха на политическом поприще. Не похожа она и на тот образ, который рисуют мировые и «отечественные» масс-медиа по заказу «геоинженеров», готовых превратить российское государство в полигон для испытания очередного политического (полит-коммерческого) проекта.

Несмотря на их усилия Россия совершенно не похожа на арену для титанической схватки дерзких «романтиков-первопроходцев бизнеса» с многомиллионной армией «одичавших совков» (такой образ страны рисуется в расстроенном воображении радикал-либералов), ни на непроходимые джунгли, населенные только звероподобными хищниками и жертвами (картина в духе обновленного социал-дарвинизма с классовой подосновой). Её подлинный образ открывается только тем, кому дано видеть и служить. Да и Россия, в отличие от множества других государств, устроена так же: пока она служит высшей цели, она сильна и едина, когда же эта цель подменяется или уходит, и её жизнь теряет смысл, а распад страны становится делом техники и суетной заботой нанятых политтехнологов. Но возвращается вера в дома и души, а с нею возвращается энергия государственного строительства.