Мировое единодержавие. 
Философия политики. 
Методология политического планирования

Применительно к интерпретациям тоталитаризма можно сказать, что на фоне его жесточайшей критики (и голословной, и даже вполне корректной) пышным цветом произрастают никем не замеченные, но наиболее пагубные его формы, в том числе так называемое мировое единодержавие. Оно сменило за прошедшее столетие множество обличий — от троцкистско-большевистской утопии перманентной революции, с установкой на уничтожение всех расовых, социально-имущественных и даже этнокультурных перегородок, до её полного антипода — национал-социалистских попыток превратить весь мир в единое «расовое чистилище». В этом «чистилище» по замыслу национал-социалистов не должно было найтись места ни славянам, ни евреям, ни десяткам других народов, обязанных освободить жизненное пространство под расово-ориентированный пангерманский геополитический проект, который можно с полным основанием назвать также и самой уродливой, нацистской, версией идеи паневропеизма.

Тот факт, что сегодня на волне антитоталитаристской риторики принято игнорировать принципиальную разнонаправленность этих глобалистских проектов двадцатого века, сводя их под одно имя «тоталитаризм», позволяет скрыть под завесой антитоталитарметкого дискурса появление новой разновидности глобального переустройства. А она приходит и уже пришла на смену несбывшимся утопиям недавнего прошлого. В данном случае имеется в виду опыт легитимации так называемого однополярного мира, построенного на том же, по сути, принципе. Этотпринцип — тотальная расчистка жизненного пространства под новый глобальный проект уже наддержавного, надгосударственного единовластия. При этом все общие черты и признаки родства утопий налицо. Это, прежде всего, общий враг, препятствующий «зачистке площадки» под геополитическое строительство. Таким врагом становятся и основные мировые религии, которые можно определить как культурообразующие конфессии, поскольку без них рассыпается и исчезает с лица земли большая часть национальных культур и языков.

Что же представляет собою мировое единодержавие? Это политическая идея и соответствующий этой идее постоянно пополняемый набор различных и зачастую конкурирующих между собой политических доктрин преимущественно националистического, социал-демократического или либерально-демократического толка.⁵⁸ Эта идея и основанная на ней политическая практика не имеют ничего общего с принципом единодержавия во всех его традиционных смыслах. Этот вывод можно сделать применительно и к мировой истории в целом (начиная от аристотелевского единодержавия народа как «единицы, составленной из многих»), и к феномену становления российской государственности в частности. Единодержавие иногда интерпретируется как синоним русского самодержавия, хотя его правильнее рассматривать в качестве одного из основных исторических противников стратегии мирового единовластия. Достаточно напомнить, что ещё К. Марксом русское самодержавие рассматривалось как историческое препятствие на пути европейского прогресса. Идея мирового или всеобщего единодержавия откровенно враждебна по отношению не только к демократическому принципу, но и к духу русской цивилизации. Те либералы, которые настойчиво обосновывают современные версии планетарного единодержавия, вынуждены отречься и от базовых философских принципов классического либерализма. Чтобы в этом убедиться, достаточно вспомнить о позиции И. Канта, по мнению которого «могила всеобщего единодержавия (или же союза народов для того, чтобы деспотия не прекращапась ни в одном государстве)» является неисцелимым злом, более опасным, чем война.⁵⁹ Столь суровый приговор мировому единодержавию Кант обосновал в работе «Об изначально злом в человеческой природе».

Именно эти метаморфозы современного мира, ведущие на смену канувшим в лету глобальным утопиям утопию новую и не менее опасную, заслуживают пристального внимания. Однако прежде чем грамотно поставить проблему, придётся вернуться к уже названным методологическим требованиям, поскольку именно их несоблюдение делает возможным порождение всё новых форм тоталитаризма.

Напомнив о первом из требований (о различиях между научным и политическим антитоталитаристкими дискурсами), зададимся вопросом: насколько возможно предельно чёткое различение этих двух основных подходов к проблеме тоталитаризма — научного (например, политологического или политико-правового, исторического или историософского, культурологического или лингвострановедческого) и собственно политического? Думается, эта задача со временем становится всё труднее, хотя чисто внешне наши дискуссии на престижных международных форумах должны снимать ненужные наслоения и затруднения. В действительности всё обстоит иначе, так как политика постоянно стучится в двери храма науки, заглядывает в его окна, проникает в сердца тех, кто исполняет в этом храме функции жрецов.

Если научный анализ феномена тоталитаризма в идеале предполагает полную политическую неангажированность, парадигмальную адекватность и, в самом высоком смысле слова, — служение истине, то политический подход к теме привносит в неё, как правило, сугубо служебный, инструментально-императивный характер. В этом случае принципиальный вопрос об истинности или ложности трансформируется в технический вопрос об эффективности и целесообразности. Впрочем, водораздел между наукой и политикой весьма условен и постоянно сужает «пространство непредвзятости», область академической демократии. Сегодня заметно расширяется сфера научного обеспечения политики, что не только повышает её наукоемкость, но и превращает науку из сферы познания в инструмент решения текущих политических задач. К тому же подавляющая часть академических исследований, связанных с политикой, идеологизирована как на уровне мотивации самих исследователей, так и (в ещё большей степени) на уровне организации исследовательских проектов. Был бы заказ, а эскимосы, которые напишут для жителей Бельгийского Конго правила поведения в тропическую жару, как говорил Станислав Ежи Лец, всегда найдутся.

Соответственно, представление о тоталитаризме сводится к набору оценочно окрашенных образов, набору идеологем и клише, рассчитанных на манипулирование массовым сознанием с целью диффамации идеологического противника. Такая функция, как известно, стала доминировать сразу после окончания Второй мировой войны, что и предопределило постоянную ревизию и корректировку объёма понятия «тоталитаризм» в политической лексике.