Общее заключение. 
Подростки групп риска

В проведенном нами исследовании нашли подтверждение ряд гипотез о роли факторов социальной и семейной дезадаптации, с одной стороны, и психиатрической симптоматики — с другой, в нарушениях психологической регуляции поведения подростков, обусловливающих их тренд в сторону групп риска и совершения асоциальных поступков (включая противоправные действия).

Как показало проведенное нами обследование подростков трех групп, факторы семейного неблагополучия (состав семьи, отношения в семье) и нарушения семейной экологии (лишение родительских прав, проживание с другими взрослыми — неродителями) значимо определяли развитие поведенческих расстройств, или делинквентного поведения. Причем показатели поведенческих проблем у подростка по соответствующим шкалам значимо увеличивались независимо от того, измерены ли они путем полустандартизованного интервью (K-SADS), ориентированного на уточнение психопатологической симптоматики, или с помощью ориентированного на нормативные выборки опросного листа Ахенбаха. Эти же переменные внешних условий влияли и на большинство показателей отклонений от психического здоровья (по K-SADS).

Роль семейного неблагополучия в развитии поведенческих отклонений у подростков обсуждалась и ранее. Наше исследование позволило конкретизировать наиболее значимые причинно действующие условия в общем радикале нарушений «семейной экологии». Далее приведем в первую очередь те тенденции, которые не являются очевидными и не рассматриваются в специальной литературе.

Более сложные связи, чем это обычно представляется, мы обнаружили при рассмотрении показателей тревожности, различая их для групп с более и менее выраженным оппозиционным поведением. В группе нормы, все же представленной у нас подростками с выраженными психологическими проблемами, а именное индексом оппозиционного, а не делинквентного поведения (шкала расстройства поведения), нарастал показатель генерализованной тревожности, сверхтревожности. Но именно в группе риска и еще более в группе подростков с психиатрическим диагнозом (¾ которых совершили ООД) возросла частота случаев сопутствия низкой тревожности и высокого уровня оппозиционно-протестного поведения, связываемого именно с пассивно-агрессивной направленностью действий.

Отдельного показателя агрессии методика K-SADS не дает. Но в связи с ее использованием он рассматривается как представленный в ряде шкал поведенческих расстройств — и синдрома «оппозиционное поведение», и синдрома «расстройства поведения». Закономерно, что последний показатель наиболее четко различал обследованные нами группы подростков, увеличиваясь при тренде в сторону группы риска и далее — к группе подростков с психиатрическим диагнозом, совершивших ООД.

Американские авторы [Burket, Myers, 1997], использовавшие аналогичную методику стандартизованного интервью — K-SADS — для психиатрических больных и применившие результаты факторного анализа, установили две оси Я, связываемые с разными основаниями личностных нарушений госпитализированных подростков. Такие показатели, как депрессия, тревожность, СДВГ, панические расстройства, посттравматический синдром, группировались вокруг первой оси существенных психопатологических изменений личности. На вторую ось спроецированы показатели пассивно-агрессивных личностных изменений и пограничной симптоматики. Наши результаты позволяют сделать некоторое добавление. Оппозиционное поведение в группах риска и психиатрической отличалось разными связями с показателями специфических страхов (здесь группы нормы и риска не различались), сверхтревожности (здесь не различались группы риска и психиатрическая) и боязни разлуки (здесь норма заняла промежуточное положение, а значимо более высокие индексы были именно в группе риска).

Дальнейшие исследования должны прояснить эти различия. Но уже из полученных данных следует, что нарастание синдрома поведенческих расстройств проходит вне этого модуса сложных связей; ему сопутствует нарастание патопсихологической симптоматики и активно-агрессивного контекста возрастных девиаций.

Отметим теперь полученные данные относительно таких девиаций, как злоупотребления курением, алкоголем и запрещенными веществами. Для подростков группы риска злоупотребление курением закономерно имело наибольший показатель и прямо связывалось с проявлениями активных форм поведенческих нарушений. Мы склонны, подобно ряду других авторов, рассматривать этот показатель не как каузальный, а в качестве дополняющего общий радикал поведенческих отклонений, или делинквентности подростков, тем более если учитывать стиль общения в тех малых группах, к которым примыкают эти подростки.

Другое дело — злоупотребление запрещенными веществами, наркотиками. В провинциальном городке в закрытом спецучреждении, где была обследована ½ подростков группы риска, и внешний контроль строг, и при отсутствии денег (да и меньшей доступности наркотических веществ) подросткам наркотики менее доступны. В аналогичном спецучреждении г. Москвы, где обследовалась почти ¼ группы риска, подростки в основном могли общаться с семьей; лишь немногие оставались в интернате на выходные. Но сам факт их обучения в этом учреждении означал высокий контроль со стороны семьи (туда помещают детей те родители, которые не бросили ребенка и пытаются не допустить переход школьной дезадаптации в асоциальную направленность поведения). Но имели ли опыт использования запрещенных веществ подростки в группах риска или же не хотели об этом говорить, остается под вопросом, но это отличает самый низкий показатель для этой группы.

Иначе дело обстоит с симптомом злоупотребления алкоголем. Российские подростки не стесняются признаваться, что употребляют спиртное. По данным специального доклада [Собкин, Кузнецова, 1998], школьники довольно высоко оценивают распространенность алкоголя в своей среде. Из поставленных на учет подростков 16,9% попали именно за распитие спиртного и появление в нетрезвом виде в общественных местах. Этот показатель прямо соответствовал различию между группами нормы и двумя другими — риска и психиатрической, сопровождая усиление синдрома поведенческих расстройств. Но эффект его взаимодействия с фактором принадлежности к группе был незначим (в отличие от двух вышеназванных шкал K-SADS), что, на наш взгляд, демонстрирует сходство вариабельности симптома в группах. Однако, как мы это показали в главе 4 при объяснении данных психиатрической выборки, такая связь присутствует с другими переменными в группе — алкоголизации в семье и фактом приводов в милицию в связи с асоциальным поведением (и соответственно совершением общественно опасных действий, из-за чего подростки и привлекались к уголовной ответственности).

По результатам нашего исследования, необходимо обратить особое внимание на нарастание депрессивных расстройств при переходе от нормативной группы подростков к группам риска и далее — к психиатрической. Мы отметили промежуточный характер количественных индексов по этой шкале для подростков группы риска, не различаемых значимо по высоте с двумя другими — крайними по индексам — группами. В целом это можно рассматривать как подтверждение нарастания психопатологической симптоматики, что согласуется с мнением Поля Фрика о том, что показатель депрессии сопровождает, но не меняет манифестацию поведенческих расстройств. Отметим, что в наших выборках показатель депрессивных расстройств был выше, чем указываемый Фриком процент. Это свидетельствует, возможно, о более серьезных нарушениях психического здоровья подростков в российских условиях, а также о том, что «социальная экология» обеспечивает для наших выборок больший удельный вес случаев, когда возрастные девиации углубляются психопатологическими реакциями.

Приведенные нами данные о нарушениях социальной (и в первую очередь семейной) экологии в выборках подростков групп риска и психиатрических пациентов проливают свет на взаимосвязи показателей отношения в семье, отношения со сверстниками, криминализация, количество детей в семье и других с проявлениями показателей и синдрома гиперактивности и нарушений внимания — СДВГ и поведенческих девиаций (оппозиционное поведение, поведенческие расстройства, злоупотребление курением и наркотическими веществами).

Обращает на себя внимание также то, что в зависимости от ряда этих внешних факторов усиливалась психопатологическая симптоматика: это выражено по шкалам депрессии, социофобии, посттравматических стрессовых расстройств, панических расстройств, сверхтревожности, булимии. В связи с этим стоит отметить такую проблему. У достаточно большой части подростков из группы риска, проходившей обследование в стационарных условиях соответствующих специальных учреждений, даже при отсутствии у многих психиатрического диагноза все же достаточно выражена психопатологическая симптоматика, что зафиксировано в их медицинских картах. Поэтому связывать делинквентность их поведения только с нарушениями воспитания не представляется возможным.

Пытаясь пролить свет на роль факторов психиатрической симптоматики в развитии психологических и поведенческих проблем у подростков, мы провели специальную обработку данных, рассмотрев именно шкалы клинически ориентированного интервью в качестве переменных внутренних условий. Ряд из них значимо влияли на психологические показатели нарастания психопатии (по методике Фрика), замкнутости, соматических проблем, тревожности, проблем социализации, проблем с мышлением, СДВГ, делинквентности, агрессии, внутренних и внешних проблем, общий показатель проблем (по методике Ахенбаха).

Наши данные позволяют прояснить многие обсуждаемые психологические гипотезы и поставить под сомнение ряд представлений о соотношении симптоматики, свидетельствующей о психиатрическом неблагополучии подростков, и особенностях возникающих у них психологических и поведенческих проблем. Некоторые полученные в нашем исследовании закономерности скорее ставят вопросы, чем дают ответы в контексте обсуждения факторов внутренних и внешних условий нарушений развития подростков.

Так, нами установлены факты, что тревожность и оппозиционное поведение как психопатологические симптомы (в шкалах полустандартизованного интервью) значимо влияли на показатель психопатии. В то же время показатели агрессии и тревожности, измерепчые с помощью ориентированной на норму методики Ахенбаха, не изменялись под влиянием нарушений внешних условий развития (при нарастании социальной и семейной дезадаптации). Эти и ряд других эмпирических результатов нашего исследования еще нс обсуждались в системах конкурирующих гипотез и, как нам кажется, заслуживают специального внимания специалистов, работающих с подростками как в области психиатрии и профилактики совершения ООД, так и в сферах социальных и психологических исследований.

В целом проведенное исследование показывает, что результаты апробации новых методических средств позволяют расширить поле обсуждаемых фактов, свидетельствующих о сложных взаимосвязях нарушений психологической регуляции поведения подростков и влиянии на разные его уровни и компонентов факторов социальной дезадаптации и психопатологических факторов.

Психокоррекционные и воспитательные программы не могут не учитывать того, насколько выраженным оказывается психологическое неблагополучие подростков в группе риска. Полученные нами данные могут рассматриваться и в этих аспектах — психокоррекционных и социальных воздействий на поведение трудных подростков, но при необходимом учете возможности влияния психопатологических факторов в развитии делинквентного поведения. Последнее иредполагает комплексную экспертизу для каждого индивидуального случая. Мы надеемся, что для лиц, работающих в области судебной психологии и связанных с оценкой общественно опасных действий подростков, наше исследование также выступило поставщиком ряда новых фактов и тенденций, которые должны быть осмыслены при квалификации девиантного поведения.

Полученные нами результаты позволяют характеризовать и особенности самих апробированных методик.

Мы показали, что методики, построенные в ориентировке на клинические критерии (выделение синдромов нарушений поведения и сопутствующих психопатологических симптомов) и нормативное распределение признаков, в равной степени хорошо дифференцируют обследованные группы подростков. При этом ориентированная на выявление психопатологической симптоматики методика «полуструктурированного интервью» дает существенные отличия не только подростков с психиатрическими диагнозом, но и подростков групп риска. Это позволило существенно прояснить взаимосвязи между переменными, отражающими влияние факторов социального и психологического неблагополучия подростков, а также отграничить роль собственно психиатрического диагноза в тренде поведенческих отклонений и сопутствующих им переменных (в частности, тревожности, алкоголизации, посттравматических расстройств).

Апробированный вариант полу стандартизованного интервью K-SADS позволяет существенно дифференцировать картину клинически важных симптомов в общей картине психологического неблагополучия подростка.

Как показывают результаты критериального сравнения показателей методик, сами по себе шкалы оппозиционного и делинквентного поведения были бы явно недостаточны: профильное описание сопутствующих шкал позволяет учесть во многом неоднозначные связи между усилением поведенческих девиаций и попаданием подростка в группы риска или психиатрических пациентов.

..