Моральные принципы применения вооруженной силы в международном контексте

Проекцией нормативного содержания морали на сферу применения вооруженной силы на международном уровне является теория справедливой войны. Она противостоит моральному абсолютизму, принимающему форму пацифизма, и безразличию по отношению к моральным ограничениями, принимающему форму политического реализма^[1]. Основными вехами формирования теории справедливом воины принято считать средневековую христианскую этику (Августин, Фома Аквинский), новоевропейские учения о естественном праве (Г. Гроций, Ф. Суарес, С. Пуфендорф, Э. Ватсль) и современные концепции ограничений применения военной силы (М. Уолтцер, Д. Любан, Дж. Макмэхен, Д. Родин). Отдельные прецеденты обсуждения этой проблематики можно обнаружить в античной и восточной философской традиции. В современной российской этической мысли проблематика справедливой войны рассматривалась в работах Р. Г. Апресяна, Б. Кашникова, А. А. Скворцова. В окончательной форме теория справедливой войны включает в себя шесть принципов морально оправданного вступления в военные действия: законной власти, правого дела, добрых намерений, крайнего средства, разумных шансов на успех и соразмерности, а также два принципа ведения военных действий: разграничения комбатантов и нонкомбатантов и соразмерности^[2].

При сугубо формальном, или процедурном, понимании принцип законной власти требует, чтобы решение о начале военных действий принималось органом (должностным лицом), который уполномочен на принятие таких решений конституцией суверенного государства, или же международными соглашениями. Это ограничивает количество центров, которыми может приниматься легитимное решение о начале войны, а также возможность инициации войн самими военными. Если же рассматривать принцип законной власти содержательно, то его применение зависит от использующихся критериев легитимности. В свете содержательного понимания принципа законной власти могут существовать безупречные в конституционном отношении режимы, однако утратившие свою легитимность, а также неконституционные режимы и политические организации, приобретающие легитимность в связи с целями своей деятельности и отношением к ним населения. Между процедурным и содержательным пониманиями принципа присутствует глубокое противоречие: первое имеет консервативный характер и уклон в сторону сохранения status quo, второе — ориентировано на поддержку социально-политических трансформаций. Среди острых современных проблем, требующих уточнения этого принципа, — проблема широкого привлечения к ведению военных действии частных военных компании, которые часто превращаются в силу, лоббирующую начало военных действий^[3].

Вторым принципом теории справедливой войны является принцип правого дела. В качестве парадигмальной для морали и международного права ситуации, в которой одна из сторон начинает войну, защищая правое дело, служит ситуация самообороны от агрессора. Но даже в этом случае сохраняются трудности применения этого принципа. Они касаются фиксации самого факта агрессии в тех случаях, когда существует длительное противостояние сторон в виде вялотекущего пограничного конфликта. Определение агрессии, утвержденное Резолюцией 3314 Генеральной Ассамблеи ООН (1974), рассматривает в качестве агрессии «применение вооруженной силы государством против суверенитета, территориальной неприкосновенности или политической независимости другого государства», однако оно содержит оговорку о том, что определять действия в качестве агрессии не оправданно, если эти действия или их последствия «не носят достаточно серьезного характера».

Иные ситуации правого дела являются еще более неопределенными и требующими специальных пояснений. Таков, к примеру, случай предупреждения готовящейся агрессии. С одной стороны, государство-агрессор, вступающее в военные действия первым, получает значительные стратегические преимущества. Оно имеет возможность навязать противнику свой план войны и тем увеличивает свои шансы на победу. В этом смысле требование дожидаться удара было бы несправедливым по отношению к потенциальной жертве. С другой стороны, применение силы до начала удара игнорирует возможность того, что противник в последний момент откажется от своих планов. Компромиссом, отвечающим на эту трудность, в теории справедливой войны стало разграничение упреждающего удара, осуществляющегося в условиях прямой подготовки военных действий (или в условиях «достаточной угрозы»), и превентивной войны, которая призвана остановить усиление военной мощи враждебного государства. Упреждающий удар может быть оправдан, если намерения противника очевидны и получаемые им преимущества от выбора удобного времени для удара слишком велики. Однако превентивная война заведомо несправедлива.

Еще больше споров вызывает такой повод для вступления в войну, как защита другого, особенно, когда этот другой не суверенное союзное государство, а отдельные граждане суверенного государства, страдающие от масштабного нарушения прав в результате действий репрессивного режима, в ходе гражданского конфликта, дезинтеграции государственных структур и т. д. Применение вооруженной силы для приостановки таких нарушений принято называть гуманитарной интервенцией. Ее оправданность является предметом острого спора между представителями двух рассмотренных моделей этики международных отношений: сторонники вестфальской модели однозначно возражают против такой практики, сторонники космополитической модели считают ее допустимой. Однако необходимо иметь в виду, что против практики гуманитарных интервенций могут быть высказаны не только нормативно-теоретические, но и сугубо практические доводы, не связанные с приданием государствам приоритетного морального статуса, но сравнению с индивидами. Вмешательство извне часто ведет к эскалации гражданских конфликтов, а сама логика военных действий такова, что «гуманитарные интервенты» неизбежно начинают полностью поддерживать какую-то одну из противостоящих сторон. Наконец, очень велика вероятность прикрытия гуманитарными лозунгами корыстных политических целей. Осознание этих обстоятельств требует как минимум создания международных институтов, эффективно регулирующих данную практику, и прозрачных процедур, предшествующих применению внешней военной силы в защиту прав человека внутри границ какого-то из суверенных государств^[4].

Принцип добрых намерений применяется для того, чтобы соотнести планируемые и осуществляемые воюющей стороной действия с непосредственным поводом ее вступления в войну (с правым делом). В соответствии с этим принципом ответ государства на совершенную несправедливость должен содействовать ее пресечению или ее исправлению и не содержать в себе дополнительной несправедливости. Государство, начинающее войну в ответ на агрессию или для защиты прав человека и завершающее ее победой, в большинстве случаев в качестве побочного эффекта получает определенные преимущества в отношении политического влияния, относительной экономической мощи и т. д. Это обстоятельство носит неустранимый характер и не может служить поводом для морального неодобрения. Однако в некоторых случаях получение таких преимуществ и достижение других целей, не связанных с правым делом, начинает определять масштаб и характер военных действий. Тогда применение вооруженной силы, осуществляющееся при наличии достаточных для правомерного вступления в войну условий, не будет считаться справедливым, поскольку расхождение между провозглашенной целью и применяемыми средствами ее достижения свидетельствует о морально предосудительных намерениях воюющей стороны. Защита своего или чужого законного интереса превращается в этом случае в простой предлог для установления контроля над территориями, получения экономической выгоды, реванша за прошлые поражения и т. д.

Военные действия не могут считаться морально обоснованными, если шансы на победу крайне малы. Таково содержание принципа разумных шансов па успех. Война является слишком тяжелым в моральном отношении событием, чтобы инициировать его без уверенности в том, что поставленные цели могут быть достигнуты. Капитуляция или удовлетворение отдельных требований агрессора могут быть оправданными ради того, чтобы избежать бессмысленных жертв. Однако этот критерий имеет смысл только в случае войны с противником, который не стремится уничтожить или в буквальном смысле слова поработить народ воюющего с ним государства. Если альтернатива подвергшегося агрессии народа состоит в том, чтобы быть уничтоженным в войне или быть уничтоженным после капитуляции, то отсутствие шансов победить не является аргументом против вступления в военные действия за правое дело.

В соответствии с принципом крайнего средства вступление в войну является морально оправданным только в том случае, если предварительно испробованы все доступные невоенные способы разрешения противоречий между противостоящими друг другу государствами. Таковыми являются переговоры, нацеленные на поиск компромисса, посредничество других государств или международных организаций, невоенные средства давления на потенциального агрессора или репрессивный режим (ограничение либо разрыв дипломатических отношений, экономические санкции и т. д.). Этот принцип становится строжайшим императивом поведения сторон конфликта, когда речь идет о находящихся на грани войны государствах, обладающих оружием массового поражения.

Последний из принципов справедливого вступления в войну — принцип соразмерности. Он применяется по отношению к тем ситуациям, в которых у государства есть шанс победить в военном конфликте, однако победа, исправляющая совершенную несправедливость, будет стоить слишком большого количества человеческих жизней и иных потерь. Сложности применения этого принципа связаны как с неопределенностью прогнозов, касающихся длительности и интенсивности военных действий, так и с отсутствием очевидных критериев избыточности потерь.

Уже начавшиеся военные действия регулируются принципом разграничения комбатантов и нонкомбатантов и принципом соразмерности в ходе осуществления отдельных военных операций. Принцип разграничения веками формировался в истории военного этоса и на настоящий момент закреплен в международных соглашениях, центральным элементом которых являются Женевские конвенции 1949 г. Он нацелен на минимизацию потерь среди мирного населения и разрушения мирной инфраструктуры стран. При этом определение комбатанта не совпадает с определением военнослужащего, поскольку, например, раненые и пленные военнослужащие переходят в разряд нонкомбатантов, а рабочие военных производств считаются комбатантами. Принцип соразмерности предполагает, что военные командиры не должны допускать применения насилия, не нужного для успеха определенной операции. Так как минимизация собственных потерь вытекает непосредственно из функций командира, то принцип соразмерности касается в основном отношения к противоположной стороне конфликта — он требует ограничиваться необходимым для реализации тактических и стратегических целей минимумом потерь живой силы противника.

• [1] Общую характеристику этих подходов см.: Апресян Р. Г Метаиормативноесодержание принципов справедливой войны // Полис. 2002. № 3. С. 385—403.
• [2] Содержание принципов справедливой войны в этой главе реконструированопо следующим изданиям: Нравственные ограничения войны: Проблемы и примеры / под ред. Б. Коппитерса, Н. Фоушна, Р. Апресяна. М.: Гардарики, 2002;Сисе X. Справедливая война? О военной мощи, этике и идеалах. М.: Весь мир, 2007; WalzerM. Just and Unjust Wars: a Moral Argument with Historical Illustrations.N. Y.: Basic Books, 1977.
• [3] См.: Кашников Б. II. Частные военные компании и теория справедливыхвойн // Российский научный журнал. 2011. Н> 1 (20). С. 83—95.
• [4] См. подробнее: Иноземцев В. Л. Гуманитарные интервенции: некоторыеповоды для размышления // Человек. 2005. № 2. С. 36—40; Кашников В. Н. Вмешательство в косовский кризис: Чья справедливость? // Нравственные ограничения войны: Проблемы и примеры. М.: Гардарики, 2002. С. 294—314.