Психологизм Достоевского. 
История отечественной культуры

Достоевский сам определял свой метод как реализм. «Меня зовут психологом, — отмечал он в своей записной книжке, — неправда, я лишь реалист в высшем смысле, т. е. изображаю все глубины души человеческой"1. В этих словах — ключ к пониманию его творчества, характера его гения. Достоевский — реалист, изображающий духовные реальности, духовные глубины жизни, то, что там, по ту сторону внешних проявлений человеческого бытия. Ни Гоголю, ни Салтыкову-Щедрину это не удавалось: они не шли дальше изображения явного, «проговоренного» в речах и в поступках их героев. Только Достоевский сумел погрузиться в темную пучину интимных, внутренних состояний личности, выводя наружу все тайное, истериозно-маниакальное, подсознательное. Отсюда та душевная неуравновешенность, далее психопатство большинства его литературных типов, что всегда бросалось в глаза исследователям творчества Достоевского^[1][2].

Заглянув в бездну души человеческой, Достоевский пришел к пессимистическому выводу, что человек в своей реальной данности несовершенен и нуждается в «выделке», нравственном перерождении. «По-моему, — писал он, — одно: осмыслить и прочувствовать можно даже и верно и разом, но сделаться человеком нельзя разом, а надо выделаться в человека. Тут дисциплина. Вот эту-то неустанную дисциплину над собой и отвергают иные наши современные мыслители… Мало того: мыслители провозглашают общие законы, т. е. такие правила, что все вдруг сделаются счастливыми, безо всякой выделки, только бы эти правила наступили. Да если б этот идеал и возможен был, то с недоделанными людьми не осуществились бы никакие правила, даже самые очевидные. Вот в этой-то неустанной дисциплине и непрерывной работе самому над собой и мог бы проявиться наш гражданин"*.

Взамен того идеала, который предлагали нелюбимые им «шелудивые либералы»^[3], Достоевский выставлял лишь один пример, достойный, на его взгляд, подражания, — пример Христа. Сам он пришел к нему в ссылке, после долгих и мучительных раздумий, в надежде, как «трава иссохшая», обрести утешение в вере. Об этом говорится в его письме к Н. Д. Фонвизиной от 20 февраля 1854 г.: «Вог посылает мне иногда минуты, в которые я совершенно спокоен; в эти минуты я люблю и нахожу, что другими любим, и в такие-то минуты я сложил себе символ веры, в котором все для меня ясно и свято. Этот символ очень прост, вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной»².

«Символ веры» Достоевского расходится с Символом веры официального христианства. Судя по «Легенде о великом инквизиторе», он вообще был склонен считать, что церковь живет без Христа, и хотя речь у него идет о католичестве, однако выводы имеют более общий характер, касаясь также и русского православия¹. «Ты возжелал, — говорит инквизитор пришедшему снова в мир Христу, — свободной любви человека, чтобы свободно пошел он за тобой, прельщенный и плененный тобой». Но это была ошибка, «ты судил о людях слишком высоко», тогда как на самом деле «это маленькие дети», которые только и ищут, кому бы покориться. «Мы исправили подвиг твой и основали его на чуде, тайне и авторитете», — заявляет инквизитор. Для Достоевского именно это оцерковленное человечество бедно и немощно, ибо оно пожелало иметь своим знаменем не Христа с его духовной свободой, а земные блага, материальное довольство. Церковь внушала людям покорность и смирение, отвергнув дарованное им право самим «свободным сердцем… решать вопрос… что добро и что зло». Но в этой «ошибке» Христа и заключается единственный высший идеал, возводящий человечество к полноте бытия и духовному совершенству.

Христос представлялся Достоевскому воплощением того «всечеловека», какими должны были быть все люди. Своим убеждениям он оставался верен до конца. Когда против него с резкой критикой выступил Леонтьев, осудивший его «розовое христианство»^[4][5], писатель ответил: «…лучше я останусь с ошибкой, с Христом, чем с вами»^[6].

А раз с Христом, значит и с русским народом; ведь и он «сидит у ног Иисусовых»². «Заставить с этим согласиться нашу интеллигенцию»³ — в этом видел свою главную задачу Достоевский.

• [1] Биография, письма и заметки из записной книжки Ф. М Достоевского. СПб., 1883. С. 373.
• [2] См.: Чиж В. Ф. Достоевский как психопатолог. СПб. 1885. } Достоевский Ф. А/. Поли. собр. соч. В 30 тт. Т. 25. Л. 1983. С. 47.
• [3] Старец Зосима из «Братьев Карамазовых», этот безусловныйлитературный двойник Достоевского, рассуждал: «Провозгласил мирсвободу, в последнее время особенно, и что же видим в этой свободеихней: одно лишь рабство и самоубийство! Ибо мир говорит: „Имеешь потребности, и потому насыщай их, ибо имеешь права такие же. как и у знатнейших и богатейших людей. Не бойся насыщать их. нодаже преумножай — вот нынешнее учение мира“ … Понимая свободукак преумножение и скорое утоление потребностей, искажают природу свою, ибо зарождают в себе много бессмысленных и глупыхжеланий, привычек и нелепейших выдумок. Жив>т лишь для зависти друг к другу, для плотоугодия и чванства». — Достоевский Ф. /Братья Карамазовы //Там же. Т. 14. Л., 1976. С. 284.: Достоевский Ф. / Письмо к Н. Д. Фонвизиной // Гам же. Т. 28.Л. 1985. С. 176.
• [4] Для прояснения позиции Достоевского примечательно мнениесовременного церковного иерарха о состоянии русского православия: «Тысячелетняя идеология православной монархии не получилав России 19-го и 20-го веков нужного социального развития, хотя быв духе византийской симфонии. Христоцентричность русского православия выветрилась, остался дух бездушного консерватизма и ходячих условностей, лесть слуху. Дух Божий оставался в пророках итаинствах церкви. Спасителю не было „где преклонить главу“ в России». — Иоанн Сан-Францисскии. архиеп. Вера и достоверность //Избр. Петрозаводск, 1992. С. 76−77.
• [5] См.: Леонтьев К. //. Наши новые христиане. Ф. М. Достоевский и гр. Лев Толстой // Собр. соч. В 9 тт. Т. 8. М., 1912.
• [6] Неизданный Достоевский: Записные книжки (1860−1881)// Литературное наследство. Т. 83. М., 1971. С. 676.: Достоевский Ф. М. Письмо А. Н. Майков) от 23 сентября 1870 г. //Поли. собр. соч. В 30 тт. Т. 29. Л. 1988. С. 145. ' Достоевский Ф V/ Письмо А. Ф. Благонравову от 19 декабря1880 г. // Там же. Т. 30. Кн. 1.Л., 1988. С. 236.