Формирование и развитие категории одушевленности

Одушевленность — грамматическая категория современного русского языка, заключающаяся в том, что у слов одного класса (одушевленных) в синтаксической позиции винительного падежа, т. е. прямого объекта, используется форма родительного падежа, а у слов другого класса (неодушевленных) в той же позиции употребляется форма именительного падежа.

В литературном языке эта категория не распространяется в единственном числе на женский род, и лишь во множественном числе носит законченный, полностью регулярный характер. Диалектный материал показывает, что категория одушевленности могла распространяться и на формы женского рода единственного числа, что подтверждается, например, конструкциями типа вода пить, в которых, но модели неодушевленных существительных винительный падеж совпал с именительным. Одновременно диалектная форма винительного падежа дочеря свидетельствует о происходившем совпадении винительного падежа с исконной формой родительного (дочеря <�— дочере)^!.

С точки зрения семантики противопоставление живого и неживого реализуется в категории одушевленности не вполне последовательно: класс одушевленных существительных включает названия живых объектов, но исключает названия растений, грибов и других неподвижных объектов, которые вместе с неживыми предметами, абстрактными словами и т. п. входят в класс неодушевленных существительных. Однако достаточно широк список исключений, а именно одушевленных слов, не соотносимых с номинацией живого, ср. формы вин.п.: мертвеца, кукол, туза, шара {забить шара в угол в речи игроков в бильярд). Все эти исключения могут быть объяснены исходя из истории категории одушевленности, из ее реального семантического наполнения и этапов становления.

Основные предпосылки к появлению категории одушевленности связаны с общими принципами номинативного строя языка, с одной стороны, и с грамматической семантикой родительного и винительного падежей — с другой. И русский язык, и древнерусский, и индоевропейские в целом относятся к языкам номинативного строя, для которых характерно противопоставление падежа субъекта действия (именительного) и падежа объекта действия (винительного). Ср. в раннем праславянском: им. п. *sunii-s — вин.п. *sunu-m. Такое противопоставление было актуальным для слов так называемого активного класса (впоследствии мужской и женский род), так как они обозначали деятелей, способных оказаться как в позиции субъекта, так и в позиции объекта действия. Для инактивного класса (средний род) такое противопоставление не было актуальным, так как неактивные имена указывали на объекты, в принципе не способные к активному действию (поэтому названия детенышей относились к среднему роду: невзрослые не могут быть активными деятелями, они сами объект действия). Соответственно, окончания винительного и именительного падежей среднего рода с древнейшего времени были тождественны и совпадали, например, в *о-склонении с винительным падежом других родов (падежом объекта): им. п. *selo-m — вин.п. *selo-m.

После переразложения основ в общеславянском языке совпали в единственном числе окончания им. — вин.п. в склонениях на гласный (ср. омонимичные формы: откцк, гость, сынт, доух^ъ) — В результате был нарушен основной принцип номинативного строя, возникла омонимия, мешавшая успешной коммуникации. Ср. др.-рус. отьць киеть сынъ: данная конструкция не позво-^[1]

ляет надежно установить, кто является субъектом, а кто объектом действия. Возникла потребность в маркировании винительного падежа, и оно начало осуществляться уже в дописьменный период путем замены формы винительного падежа формой родительного (ер. ст.-сл. оузьр^ Исоусл).

Выбор родительного падежа определялся существовавшим с древнейшего времени пересечением функций винительного и родительного падежей. И тот и другой могли обозначать объект действия, однако у родительного падежа были ограничения на тип объекта. Родительный падеж в древнерусском языке выражал прежде всего так называемый неполный или неопределенный объект, т. е. неясную часть метонимически расширенного объекта. Исследователи выделяют несколько семантических типов внутри такого грамматического значения^[2]. Например, родительный падеж сочетался с глаголами вербального восприятия: слышоу матери, оуслыша гласа — в этих примерах объектом является некое лицо, воспринимаемое в единстве с произносимой им речью, и именно эта речь обозначается родительным падежом.

Именно из значения неполного неопределенного объекта сформировалось в истории русского языка современное значение части целого по отношению к вещественным объектам: выпить чаю, палить воды, насыпать сахару. Такое употребление существовало уже в древнерусский период: коусаше х^дгЬ^БЛ— Однако в древнерусском языке лексический состав обозначаемых объектов был шире, ср.: оуръкетъ породы, оур’Ъза носа — в этих примерах физическое действие также распространяется на часть целого (бороды, лица).

Таким образом, употребление родительного падежа объекта было в древнерусском языке более широким, чем сегодня. Оно в том числе распространялось и на абстрактные существительные: злбыти злобы, полилоуите оуности, мспов’Ьдл разула, — а также на контексты, в которых сегодня допустим только винительный падеж: починить лоста. К XVII в. функции винительного падежа значительно расширились за счет родительного одновременно с формированием категории одушевленности. В современном русском языке за пределами семантики одушевленности и значения части вещественного целого родительный падеж объекта допустим только в конструкциях с отрицанием: не читал книги.

Итак, категория одушевленности должна рассматриваться в общем контексте взаимодействия падежей в истории русского языка, и в частности, в связи с перераспределением синтаксических.

функций винительного и родительного падежей. Родительный падеж в функции прямого объекта был связан в древнерусском языке с выражением еще двух именных категорий — определенности и лица, хотя степень регулярности и возможная диалектная обособленность этих категорий по-прежнему являются предметом научных дискуссий.

Субстантивная категория определенности позволяет отграничивать указание на известное говорящему, однозначно установленное лицо или объект от обобщенного указания на всякого, любого представителя класса. Существует предположение, что употребление вин.п. = род.п. позволяло первоначально указывать на такое конкретное, определенное лицо или объект в том или ином высказывании, следовательно, оно не было закреплено за лексическими единицами, а реализовывалось как синтаксическая категория. Ср.: Аще ты миръ даси елоу, но мы емоу не дамы. Лаврентьевская летопись, 381. Подтвердихомъ мира старого. Грамота 1189 г. В первом случае речь идет о новом мирном договоре с еще не определенными условиями, а во втором примере — о подтверждении старого, известного договора, с известными, определенными условиями.

Синтаксический характер первоначальной категории позволял использовать в синтагме единственный маркер определенности и сохранять старую форму вин.п. = им. п. у остальных слов. Ср.: сына же своего глроедлвт посади туров^, но обратный пример послалъ посолъ свои вАчеслАВА^[3]. Этим же объясняется частое сохранение старой формы в сочетании с местоимением свои, которое само по себе указывало на определенность предмета (лица), хотя в этом случае не установлено строгой, регулярной закономерности (ср.: чему еси сд’кпидъ врдтъ свои).

Дальнейшее перераспределение функций винительного и родительного падежей привело к закреплению формы вин.п. = = род.п. за определенной группой лексики, а именно за названиями лиц, причем первоначально это были социально значимые лица, которые с большей вероятностью могли быть активными деятелями. Ср. в Новгородской летописи (1216 г.): поидоша… крат на врата, рлкъ ил господина, господина ил рлБъ. В отношениях крат — крлтл допустима взаимность, поэтому маркирование объекта является обязательным, но в отношениях господинъ — рлкъ в обычной ситуации активным деятелем может быть только господин, т. е. только одно из слов маркировано по признаку лица.

В XIII в. список лиц был расширен, и к ним стали относить все названия людей мужского пола, поэтому получили распространение новые формы вин.п. = род.п.: сына, посдоух^л> тьстгл. Иногда в древнерусских текстах до XIV в. встречаются аналогичные формы и при номинации животных, например льва, лшша, но при этом нужно учитывать, что для древнерусского сознания сохраняла свою актуальность мифологическая картина мира, реализуемая в Средневековье в том числе и в форме басенной аллегории. И в то же время в рамках христианского мировоззрения в разряд своеобразных названий лиц включались и новые имена, употребленные в символическом значении (ср. вин.п. крьстл, злига).

Следует отметить, что развитие категории лица в древнерусском языке было противоречивым и непоследовательным. Некоторые исследователи высказывали предположение, что для выражения той же категории использовались древнерусские вариантные окончания дательного падежа единственного числаови и именительного падежа множественного числаоке (ср.: .илстерови, попове). Однако не обнаружено регулярности в выражении такого значения, поэтому проови отмечается, что оно выражало скорее идею принадлежности, а проове — что оно выступало в качестве флексии лица в юго-западных диалектах в конце древнерусского периода.

Для развития категории одушевленности принципиально важно, что в XIV в. формы вин.п. = род.п. стали распространяться во множественном числе. Потребность в этом возникла в связи с тем, что к этому моменту произошла унификация именительного и винительного падежей во множественном числе. Поэтому по отношению к старорусскому языку (с XV в.) можно уже говорить о развитии категории одушевленности в современном понимании, поскольку новые формы распространялись одновременно и в женском, и в мужском роде: сестер, слуг, мужиков и т. п.

Некоторые исследователи отмечают, что одушевленность распространялась не с одинаковой равномерностью во всех группах слов: формы людей, д^тей возобладали к концу XVI в., в женском роде распространение одушевленности завершилось к середине XVII в., а названия животных могли сохранять старую форму вин.п. = им. и. даже до конца XVII в., например коровы, овцы, ковры и т. п.

Следует отметить, что и в современном русском языке сохраняются рефлексы старых форм винительного падежа — в устойчивых выражениях: отдать в солдаты, выйти в люди, избираться в депутаты, пойти в гости. В этих случаях фактором устойчивости старых форм оказываются предложные конструкции, ср.: совр.

выйти замуж, др.-рус. за моужь, в Лаврентьевской летописи: да ПОИДИ ЗА КНАЗЬ НАШК ЗА ДАДЪ. Л. 29.

С учетом происхождения категории одушевленности могут быть объяснены формы мертвеца, кукол, туза, шара. Они либо соотносятся с указанием на лицо {мертвец — через суффикс), либо отражают олицетворение (кукол), либо выражают определенность, актуальность называемого объекта (туза, шара).

Контрольные вопросы

• 1. В чем состоит синтаксический механизм категории одушевленности в современном русском языке?
• 2. Какие слова входят в класс одушевленных существительных? Приведите примеры.
• 3. Распространяется ли категория одушевленности в русском литературном языке на всю систему склонения? Каким образом исключительность женского рода преодолевается в диалектной речи?
• 4. Каким образом противопоставлялись субъект и объект действия в раннем праславянском языке?
• 5. Как развитие категории одушевленности связано с унификацией именительного и винительного падежей? Каковы этапы такой унификации?
• 6. Какой тип объекта мог обозначаться в раннем древнерусском языке формой родительного падежа?
• 7. В каких моделях может употребляться родительный падеж при обозначении прямого объекта в современном русском языке?
• 8. Каким образом реализовывалась в древнерусском языке синтаксическая категория определенности при употреблении существительных в разных падежах?
• 9. В чем заключался механизм реализации древнерусской именной категории лица?
• 10. С какого времени начала развиваться категория одушевленности в ее современном понимании? Что послужило причиной такого развития?
• 11. Приведите примеры в современном русском языке архаичных форм винительного падежа, не проявляющих категории одушевленности.

• [1] Подробнее см.: Касаткин Л. Л. Русская диалектология. М., 2005. С. 125.
• [2] 2 Подробнее см.: Крысъко В. Б. Исторический синтаксис русского языка. М., 1997.
• [3] Подробнее см.: Колесов В. В. История русского языка. СПб.: Академия, 2005.С. 307.