Изображение войны и человека на войне

Министерство образования и науки Российской Федерации Уральский Государственный университет им. А. М. Горького Факультет журналистики советский литература полевой астафьев

«Изображение войны и человека на войне»

Эссе по курсу История русской литературы, XX век Выполнила: студентка

4 курса заочного отделения Валентина Салаутина Екатеринбург, 2010

Это страшное слово — «война». Сколько статей и очерков начиналось с этой фразы! Моим сверстникам «война» не кажется пугающим и жестоким, для них это слово не пахнет порохом, кровью, гниющими ранами, слезами, мокрой землей… Мои сверстники с наслаждением расстреливают из советских или трофейных — немецких — автоматов солдат Вермахта, выполненных в пикселях компьютерной графики. И не дрогнет даже мускул на лице, когда в красочном всплеске крови тела один за другим оседают на землю. Для нас война — это скучные лекции на уроках истории и на занятиях в университете; это необходимость учить даты сражений и запоминать, кто на чьей стороне воевал. Война — это, прежде всего, конфликт с Грузией в 2008 году, тем более, что там «железную руку» проявили нынешние лидеры нашего государства.

О войне 40-ых годов прошлого века мы не вспоминаем. Зачем она нам? Мы сдали свои зачеты в школах и вузах, мы посмотрели положенное количество фильмов вместе с родителями — на первом месте, конечно, «В бой идут одни старики». И больше мы ничем не обязаны той войне и людям, в чью жизнь она так вероломно вломилась.

Мы мало знаем о них, тех иванах, петрах, михаилах и василиях, которые уходили на фронт из городов и деревень Союза в далеком 1941 году. И вряд ли можем себе представить, что многие из них были нашими сверстниками, и еще моложе нас — 16, 18 лет, — ведь не секрет, что в те времена возраст не был предопределяющим. Они, как и мы, влюблялись, мечтали, строили планы, задумывали непременно дожить до самого светлого и счастливого дня — у каждого он был свой. И ни один, я уверенна, не был настроен погибнуть, и из земли слать потомкам молчаливые приветы.

О войне страшной, жестокой, ненужной и бессмысленной — как только ни писали о ней прозаики 20 века! Идеологически-выдержанные, бравые, правдивые, твердые — каких только нет изображений войны в советской литературе. И всегда авторы находят для своего видения этого «самого безнравственного деяния из всех, какие породил человек» свои слова.

Одной из первых книг о войне, которую я прочитала, стала повесть Бориса Полевого — «Повесть о настоящем человеке».

Историю Алексея Маресьева, в книге ставшего Алексеем Мересьевым, мы изучали по программе в 10 классе. И, перечитывая ее после, я постоянно ловила себя на мысли, что чувства, испытанные мною тогда, восемь лет назад, живы до сих пор.

С первых строк автор вынуждает руки покрываться холодными мурашками. Его герой попадает в страшную ситуацию — после крушения самолета остается «один посреди России» в глухом лесу. Как выбираться, куда идти, когда перебиты ноги и сил совсем нет? Но он идет, точнее, ползет 18 дней, три недели до своих, до людей, до жизни.

«Жив, жив, жив!» — мысленно повторял Алексей. И весь он, все тело его ликовало, впитывая в себя чудесное, могучее, пьянящее ощущение жизни, которое приходит к человеку и захватывает его всякий раз после того, как он перенес смертельную опасность".

Геройский поступок человека — именно в этой сумасшедшей, бешенной жажде жизни, в желании во что бы то ни стало дойти к своим, выжить, чего бы это ни стоило. И выжить не для того, чтобы снова сесть в самолет, чтобы подняться в воздух, чтобы «мстить на Родину», словом, не ради всей этой идеологической чуши, а выжить просто… ну, чтобы жить. Потому что — человек, потому что сознание и разум работают, а значит, надо жить.

Хотя сама повесть, конечно, содержит немалую долю воспитательного — и цель ее именно формирование «образа для подражания», настоящего советского человека, воина, — недаром во вступительной статье к повести говорится об этом. Но на протяжении всего повествования мы не встретим ни единого упоминания о «лучших людях на свете — коммунистах» и прочем. Это как бы само собой, это подразумевается. Но на первый план Полевой выводит именно Человека, личность. И он особенен сам по себе, а не в окружении таких же идеологически-правильных советских людей.

Страшная картина открывается Алексею в лесу — он видит уничтоженные немцами советские укрепления, мертвых солдат, искореженные танки. Смотрит на них остановившимися глазами и думает: «Вот и я лежал бы тут!», и все существо его вновь наполняется бурным ощущением жизни.

Не раз и не два Алексею предстоит увидеть подобные картины: будет и разбитая санрота с погибшей медсестрой, лицо которой запорошено снегом, и раненые, так и не смогшие вылечиться, и сожженная немцами деревня… Но даже здесь он не может выплеснуть свою ярость, только смотрит, не сдерживая крупных, катящихся по щекам слез, на сожженные дома — избы, на детский сад, и думает: «Не пускать, не пускать их дальше! Драться, драться с ними, пока есть силы, как тот русский солдат, что лежит на лесной поляне на грудах вражеских тел…» Это единственное место, где его тягучая, глухая ненависть прорывается в слова — и те мысленные, не высказанные вслух. Потому что это и так понятно.

Он терпит невыносимые трудности: ему нечего есть, в ход идут и ягоды, и мох, и кора; и еж, попавшийся ему, «был съеден сразу, без остатка». Картина поглощения ежа — страшная. С такой жадностью цивилизованный человек может кинуться на «поганое» животное, убивать его и глодать сырое мясо, только когда его человеческий разум мешается со звериным. Порой кажется, что Алексей сходит с ума — но это не так. На протяжении всего пути он словно общается с фотоизображением молоденькой девушки, которое носит в своей сумке. Он говорит с ней, и этим словно помогает себе не сойти с ума, сохранить рассудок:

— Ничего, ничего, все будет хорошо, — сказал он, говорит он, обращаясь не то к этой девушке, не то к самому себе, и задумчиво повторяет: — Ничего…

Но каждый раз, как бы ни было ему больно, он идет вперед и видит впереди жизнь. И жизнь сдается ему.

В глухой деревне, куда привозят Алексея нашедшие его пацаны (если можно назвать деревней десяток землянок, раскинувшихся в лесу), мы встречаем женщин — тоже героев этой войны. Алексей видит: «все они были оборваны и все казались одинаково пожилыми. Копоть землянок, топившихся по-черному, не сходила с их лиц».

Они не на передовой, но здесь, в окружении, ведут свою войну — с голодом, холодом, страхом. Во главе этого женского коллектива стоит дедя Михайла, кряжистый, высохший старик, у которого ничего не осталось, кроме вот этой же жажды жизни. Всю свою нежность, любовь, заботу эти люди выплескивают на Алексея — одна из бабок даже варит ему бульон из единственной драгоценной курочки: с мыслью, что, а вдруг и ее сыночка когда-нибудь кто-нибудь так накормит?

Для чего живут эти женщины? У них нет нормальных условий жизни, нет хорошей одежды и пищи, они потеряли близких людей. Но зачем они все еще цепляются за жизнь? Почему «великие бедствия войны еще больше сплотили людей»? Колхоз, в котором они жили, рассказывает автор, не развалился оттого, что война сняла жителей деревни с насиженных мест и лишила семьи кормильцев. Но почему?

Мне, современному человеку, трудно это понять. Говорят, что горе объединяет людей. В горе каждый становится тебе братом, к каждому можно прийти за помощью. Казалось бы — русские бабы, как называет их дед Михайла, словно работают по венному принципу: «все для фронта, все для победы». Дед Михайла рассказывает Алексею, как однажды накормили они, отняв от своих детей, отряд партизан. И Алексею они несут последнее. А может быть, им просто легче вот так — когда есть о ком заботится; когда жизнь словно бы устроена… Подчиняться издревле заведенному порядку и вместе делать общее дело этим русским бабам проще, и в простой своей жизни они святые. Они живут, потому что это необходимо — жить.

Множество людей с такой же необъяснимой жаждой жизни встречает Алексей в госпитале, где лечится долгие месяцы. Настоящий человек — комиссар Воробьев, который, несмотря на страшную и смертельную болезнь, продолжает жить (и сам требует этого у себя); настоящий человек танкист Гвоздев с обезображенным лицом; даже склочный Кукушкин — и тот настоящий, несмотря на свой гадкий характер. Алексей удачно вписывается в облик «полковничьей» палаты, которая живет своей жизнью. И каждый день встречает настоящего человека доктора Василия Васильевича, который, даже потеряв единственного сына, не теряет присутствия духа.

Чем закончилась история Алексея Мересьева, мы знаем. Он сел в самолет на протезах и долго еще удивлял бывалых летчиков самого разного толка тем, что летает при помощи «деревяшек».

Люди войны, они все герои. В «Повести о настоящем человеке» мы не встретим ни одного, даже вскользь произнесенного слова о бессмысленности этой войны. Война, это условие, в которое людей поместила жизнь, в котором они вынуждены были раскрыться и показать себя, здесь тоже главный герой. Но война Мересьева, Воробьева, Гвоздева необходима. Это читается между строк. Воевать надо, в этом они не сомневаются, об этом даже не говорят — для них важно жить, чтобы жила их страна, жить вместе с ней.

Совсем другая картина предстает перед нами в «современной пасторали» Виктора Астафьева «Пастух и пастушка».

Советская литература о Великой Отечественной войне всегда была пронизана героическим пафосом, призывами, идеологией. Да, Астафьев тоже относится к этому времени трепетно. Но он несколько смещает угол зрения в подходе к этой теме: для него Отечественная война — это прежде всего война, то есть некое противоестественное состояние мира, концентрированное воплощение хаоса, наглядное воплощение тех сил и условий, которые противоположны человеческой натуре по определению и способны только разрушать душу.

Почему у книги такое название? Еще в начале нас смущает и погружает в трепет сцена, где главный герой Борис Костяев видит за баней убитых старика и старуху, пастуха и пастушку, которые шли прятаться от немецкого налета, да так и не дошли. Картина жуткая: у старухи в руках — сумка с едой и вязанием, и лежат они оба, «прикрывая друг друга. Старуха спрятала лицо под мышку старику. И мертвых, било их осколками, посекло одежонку, выдрало серую вату из латаных телогреек, в которые оба они были одеты».

Солдаты, нашедшие мертвых, решают выкопать им могилу, и все, кто стоит здесь, рядом с ними, ежатся от ужаса. И парадоксальна молитва, которую читает над могилой солдат Ланцов, оказывается, раньше служивший в церкви. Уж молитва-то в советской литературе вообще непонятна и удивительна, но она здесь необходима — сами солдаты поясняют: мол, умерли-то старики.

Пастух и пастушка — символ этой повести, они проходят по ней красной нитью. Юный лейтенант Борис Костяев постоянно вспоминает двух убитых стариков, и его жизнь словно переплетается с их жизнью. Уже потом, той памятной ночью с Люсей, ставшей их единственной счастливой ночью, он тоже вспоминает и рассказывает ей о пастухе и пастушке. Но они — из другой жизни, из довоенной, детской. И их трудно сравнить с теми, увиденными Борисом мертвыми стариками. Но это тоже — они, только иные, молодые и счастливые.

А потом… потом становится ясно — пастухов больше нет. Все пастухи на войне, и хотя жизнь продолжается, и по весне стада выгоняют на пастбища, вокруг животных — только пастушки, да и те «школьного и престарелого возраста».

Повесть Астафьева перенасыщена реалистичными картинками войны. Не все они в подробностях вошли в советское издание, которое первый раз читала я. Уже потом прочитала полную версию, с подробностями, от которых в жилах стынет кровь.

Раненный немец предлагает проходящим солдатам, Костяеву и Мохнакову, свои дешевые часы, говорит: «Хильфе!», спасите, мол, «словно пытаясь купить свою жизнь за эти дешевые штампованные часы». Старшина Мохнаков добивает раненного немца. И Борис мысленно соглашается с его решением — «добивши этого горемыку, Мохнаков сотворит большую милость, иначе гады ползучие будут спускаться по остывающему телу, с головы, из ушей, бровей под одежду, облепит пояс, кишеть будут под мышками и, наконец, в комок собьются в промежности, будут жрать бесчувственное тело, пока оно еще теплое, потом сыпанут с него серой пылью, покопошатся и застынут вокруг трупа».

Некоторые ужасающие картины и вовсе слово символы Апокалипсиса.

«Огромный человек, шевеля громадной тенью и развевающимся за спиной факелом, двигался, нет, летел на огненных крыльях к окопу, круша все на своем пути железным ломом. <…> Тень его металась, то увеличиваясь, то исчезая, он сам, как выходец из преисподней, то разгорался, то темнел, проваливался в геенну огненную. Он дико выл, оскаливая зубы, и чудились на нем густые волосы, лом уже был не ломом, а выдранным с корнем дубьем. Руки длинные с когтями. Холодом, мраком, лешачьей древностью веяло от этого чудовища».

Буквально огненный ангел из Апокалипсиса — а ведь это просто-напросто автоматчик, на котором вспыхнула маскировочная простыня. Это характерный для «Пастуха и пастушки» прием — перевод картинки в мистический план.

А что делает война с душой человека? Она ее растлевает, утверждает писатель. Пример тому — образ старшины Мохнакова. Он воюет умело, толково, даже в горячке боя не теряет головы. Но именно он после боя мародерствует, обирая убитых, именно он по-хамски обращается с приютившей их хозяйкой. В нем все человеческое уже кончилось, и он признается Борису: «Я весь истратился на войну, все сердце истратил, не жаль мне никого». Гибель Мохнакова, который положил в заплечный мешок противотанковую мину и бросился с нею под танк, по всем литературным стандартам — подвиг, но Астафьев видит здесь не только акт героического самопожертвования, но и отчаянный акт самоубийства. Ясно, что Мохнаков совершенно обдуманно покончил с собой, потому что не смог жить со своей испепеленной, ожесточившейся, обесчеловеченной душой.

И при все при том, «Пастух и пастушка» — это сказка о любви двух несчастных людей в грохоте войны. Борис и Люся, ему 19, ей 21, оба молодые, ясные, светлые ребята, могли бы жить вместе и быть счастливыми, рожать детей и вести хозяйство. Но война… Борис очень молод, но жизнь уже показала ему свое не самое привлекательное место. Он командовал солдатами в бою, по-мальчишески уверенно и — главное — удачно. Он видел смерть тех, кто рядом, и при этом даже не поводил бровью. Жизнь столкнула мальчика, рано вынужденного стать мужчиной, с Люсей — хоть и молодой, но уже «русской бабой», которая ведет дом, которая принимает на постой солдат, которая сама еще девочка со взглядом женщины.

Их первая ночь проста и по-детски нелепа. В е происходит само собой, и оба навсегда запоминают эти минуты единения. Уже потом, неожиданно сорвавшись, уехав, покинув свою «милую», Борис все время вспоминает ее. И — то ли мечта, то ли бред, то ли сон — картина из его будущего, которого не было: он возвращается к ней, и она, не сдерживая бабьих безутешных рыданий, припадает к его пыльным сапогам.

Но этому не суждено случится. Легко раненный, Борис еще дальше уезжает от Люси. И жить ему уже ни к чему.

«Слезливость напала на лейтенанта. Он жалел раненых соседей, бабочку, расклеенную ветром по стеклу, срубленное дерево, худых коров на полях, испитых детишек на станциях. Плакал сухими слезами о старике и старухе, которых закопали в огороде. Лиц пастуха и пастушки он уже не помнил, и выходило: похожи они на мать, на отца, на всех людей, которых он знал когда-то».

Он вроде бы едет, двигается, но умирает в этом поезде — от тоски по счастливой и безмятежной жизни, от того, что война, жестокая и бессмысленная, разрушила его молодую жизнь и выкинула его из этой жизни.

Еще одна картинка, то ли мечта, то ли бред — видится, словно хоронят Бориса в поле на глухом полустанке и упокоен он с миром. Но это — война, и счастье и покой не даются простым людям запросто.

В более поздних редакциях есть сцена настоящих похорон Бориса Костяева (в издании советского периода, которое читала я, этой сцены не было).

Его, как и сотни других, никому не нужных больных с трудноизлечимыми ранениями, с гниющими ранами, усугубившими свое состояние за долгие дни пути, везут по огромной стране неизвестно куда. Госпитали переполнены, и эти люди никому не нужны.

Борис умирает, и его «забывают» на забытом богом полустанке в старом брошенном товарном вагоне. Картина ужасная: тело начинает разлагаться, и к нему крадутся стаи волков. Начальник полустанка, проклянув и войну, и покойника, и тех, кто его подкинул, сразу догадался, в чем дело — «не первый раз такое случалось, подкидывали в брошенный вагон, да и на ходу выбрасывали из поездов заключенных, эвакуированных, воров, картежников, детей, женщин, больных стариков — все в той же надежде, что советские люди проявят сознательность, подберут трупы. Умные звери — вечно голодные волки — тоже знали об этом, всегда чуяли поживу и, случалось, опережали людей».

Уже начавшего разлагаться покойника хоронит станционный сторож, который снимает с него белье и меняет на бутылку; пьяный, он мастерит крест и устанавливает его не в ногах, как положено, а над головой неглубоко закопанного тела.

В этой последней сцене — все отношение людей — к людям, людей — к войне. Люди никому не нужны, ни живые, ни мертвые…

Повесть Астафьева, написанная в конце 60-х — начале 70-х, долго не видела света — все потому, что странным для советских рецензентов был такой подход к войне. В «Пастухе и пастушке» война предстает как Апокалипсис — как некое вселенское зло, жертвами которого становятся все, русские и немцы, мужчины и женщины, юнцы и старцы.

***

Эти две войны — которые на самом деле одна-единственная, страшная, мучительная война — так не похожи друг на друга. Война Полевого — героическая, Астафьева — безжалостная не только к русским, но и к противникам-немцам. Но и та, и другая, война — самое страшное, что может случится с человеком на Земле.

И Костяев, который остается один — посреди России, и Мересьев, который в таком же одиночестве ползет по лесу, а затем мучается в госпитале от мысли, что никому больше не нужен, — это судьбы, искалеченные войной. Оба автора словно молят читателя — не должно такого быть. Мы должны жить без войны.