Эволюция вины в отечественном уголовном законодательстве

Логика мышления исторична в той же мере, в какой история логична. Именно поэтому любое историко-правовое исследование в своей методологической основе должно исходить из единства исторического и логического. Без ретроспективы правовой действительности исключается возможность логического осознания ее закономерностей, но и без логического осмысления хода иравовой истории невозможно вскрыть внутренние причины и механизмы ее движения^[1].

В древнейших из известных на сегодняшний день отечественных документах, договорах Руси с Византией встречается слово «согрешение» (ст. 2 Договора Руси с Византией 911 г.), которое историки переводят как «вина»^[2]. В ст. 7 Пространной редакции Русской Правды, предусматривающей ответственность за беспричинное умышленное убийство, можно увидеть следующую формулу: «Оже станеть без вины на разбои»^[3]. Сокращенная редакция Русской Правды активно использует такие слова, как «вина», «виноват», «виноватый»^[4]. Однако их семантика изменилась.

Анализ памятников древнерусского нрава позволяет заключить, что ответственность и наказание на данном этапе развития государства и права никак не увязывались с субъективным восприятием совершенного преступления. Преступным деяние признавалось лишь по фактическим размерам причиненного личности или собственности вреда, т. е. в законодательстве того времени господствовал принцип объективного вменения. По вполне обоснованному утверждению В. А. Рогова, термин «вина» (и его производные) в законодательстве X в. означал совершение действий, влекущих уголовную ответственность^[5], иными словами, охватывал объективные признаки преступления, что не характерно для современного представления о субъективной стороне и вине в частности.

Таким образом, «праву древнейшего периода было известно лишь так называемое фактическое вменение. В те времена человеческая мысль при решении вопросов ответственности за преступление не шла дальше восприятия внешнего явления, не вторгалась во внутреннее содержание общественно опасного деяния, не выясняла оттенков виновности. Поэтому не различались факты умышленного и неосторожного причинения вреда; к ним приравнивались и случайные повреждения»^[6].

Принятие христианства не только предопределило всю дальнейшую историю Руси, но и осуществило переворот в праве. Переход от язычества к «цивилизованной» религии означал полное восприятие византийского права, представленного в виде церковных канонов^[7]. Согласно догмам христианства поведение человека должно сверяться с нравственными идеалами. Предметом суда становится грех преступления, совершенного человеком по своей воле. Отождествление виновности и греховности нашло отражение во всех законодательных памятниках Средних веков^[8].

В Двинской уставной грамоте (1398) смысловое значение рассматриваемого термина становится адекватно материальным и денежным взысканиям — «вины полтина»^[9]. То же в Беложерской грамоте (1488) — «вины четыре рубля»^[10]. Связанная с материальной ответственностью лица вина выступает как нечто осязаемое. Летописная лексика показывает, что ее (вину) можно взять, отдать, забрать и т. д. Василий III хотел «возложить опалу» на князя Семена Ивановича, но по ходатайству приближенных «вины его отдал». Иван IV пожаловал виновных феодалов (1548) — «вину им отдал». Таких свидетельств в летописях достаточно много, и в смысле «материальности» вины они полностью соответствуют законодательным актам того времени^[11].

Но уже в судебниках XV—XVI вв. наблюдается тенденция смещения понятия вины и виновности из материальной сферы в область душевно-эмоционального состояния человека. Так, в Судебнике 1497 г. вина лишь однажды равнозначна материальным взысканиям (ст. 38). В остальных случаях «виноватый» означает проигравший дело, т. е. состояние лица^[12]. Из этого можно предположить, что законодатель пытается термином «вина» охватить и конкретную материальность содеянного и саму личность преступника. В Судебнике 1589 г. упор делается именно на личность, испытывающую неблагоприятные материальные последствия: кто покупал на торгу без договора, тому «быти виновату», на него ложатся убытки и расходы. Согласно данному нормативному документу «повинить» означало возложить на лицо бремя уголовно-правовых последствий^[13].

Поскольку понятием вины поглощалось само преступное деяние, душевно-эмоциональное отношение преступника к содеянному выражалось на этом этапе не через производные вины, а через «хитростность» намерений лица. Совершенно закономерно внимание законодателя к «хитростным» действиям обнаруживается во время формирования института профессиональных бандитизма и преступности «лихих людей» в земско-губных реформах первой половины XVI в. Появилась необходимость четкого разграничения умышленных убийств, совершенных профессиональными бандами, от убийств неосторожных, непреднамеренных^[14]. В актах земско-губного строения использовалось понятие «бесхитростной», случайной смерти как антипод преднамеренному душегубству^[15].

Судебник 1606—1607 гг. отразил все предшествующие направления развития. В нем, кроме традиционной характеристики «виноватого» как проигравшего дело (грань 1, ст. 62; грань 2, ст. 37 и т. д.), содержится понимание вины в более глубоком смысле, когда она представлена как совокупность условий ответственности личности. Это имеет место при характеристике лживых показаний «добрых людей», и вина выступает как совокупность условий правильности осуждения. Виновность индивидуализируется применительно к конкретным преступникам, и ответственность наступает по принципу «кто в чем виноват»^[16].

Соборное уложение 1649 г. запечатлело различные оттенки «виновности» в период религиозных брожений, когда существенно возросло значение человеческой личности, а тезис ответственности перед Богом стал абстрактным^[17]. Окончательно отказавшись от материальности вины, Уложение содержит некоторые разночтения в понимании содержания данного обязательного условия уголовной ответственности. Например, кто в церкви «учинит мятеж», «тому бесчиннику за его вину учинити торговая казнь»^[18]. В свою очередь, формула Уложения — наказание «чинить смотря, но вине» — означала необходимость учитывать все формы причиненного вреда^[19].

В Соборном уложении 1649 г. появляется очень важное понятие воли. Если показания обвиняемого не подтверждаются свидетелями, на которых он указывал, то «его тем обвинити по тому, что он на тех людей сам слался из воли»^[20]. В этой связи оценка различий волевой направленности действий виновного весьма высока.

Так, в случае с поджогами имущества кодекс различает казус («ненарочное дело»), неосторожность («небрежение») и умысел («нарочное дело»)^[21]. Кроме того, Уложение активно использует термины «умышление» и «воровской умысел». Первый полностью оправдывает свою смысловую значимость: для кары достаточно установить наличие мыслей или подготовительных действий, наступление последствий необязательно. Подчеркивая общественную опасность «воровского умысла» как формы вины в наиболее опасных общеуголовных деяниях, закон предусматривает, что лицам, обороняющимся от «воров», нельзя ставить «в вину» убийства при защите личных и имущественных интересов^[22].

Развитие идей умысла и неосторожности во многом подготавливало почву для перемещения понятия вины в область психической деятельности человека. Это неизбежно означало и кризис материальности вины, и отграничение светской виновности от ответственности перед Богом. Но для полного разрыва с традиционными категориями человек должен был порвать с религиозными догмами, стать самоответствснным, что произошло лишь в XIX столетии^[17].

После государственных преобразований Петра I многие нормы права XVII в. фактически потеряли силу. Уголовная ответственность в большей части случаев стала зависеть от виновности лица, совершившего общественно опасное и вредное для государства действие. Практически в каждом петровском нормативном акте (указы, наказы, инструкции и т. п.), содержащем уголовноправовые нормы, речь шла о наказании только «винных людей»: «по вине», «смотря по вине и делу», «смотря по человеку и вине», «смотря по людям и вине, кто чего доведется», «смотря по важности вин», «по вине преступления» и т. д.^[24]

Наибольший интерес из уголовно-правовых документов петровского времени представляет Артикул воинский 1715 г. с кратким толкованием^[25], который не заменил Уложение 1649 г., а действовал параллельно с ним вплоть до создания Свода законов Российской империи.

Как и Соборное уложение, Артикул воинский знает наказание за голый умысел на совершение политических преступлений.

Так, артикул 19, предусматривающий ответственность за вооруженный заговор, содержит формулу «умышлять будет»; в толковании к артикулу 99, посвященному ответственности дезертиров, используется термин «умыслят»; артикул 127, где речь идет о государственной измене, определяет умысел через слова «учинить намеритца». Наиболее ярким примером подобного подхода может служить толкование к артикулу 19, согласно которому «равное наказание чинится над тем, котораго преступление хотя к действу и не произведено, но токмо его воля и хотение к тому было»^[26].

Артикул различает деяния умышленные, неосторожные и случайные, применяя для этого весьма своеобразную терминологию. При описании умышленной вины используются слова «нарочно» (артикул 8), «с умыслом» (артикул 27), «с упрямства» (артикул 103), «в намерении» (артикул 144), «волею» (артикул 154), «самовольством» (артикул 178), «добровольно» (толкование к артикулу 189), «лживо» (артикул 200). Неосторожную вину законодатель определяет как: «из легкомыслия» (артикул 6), «неосмотрителен» (артикул 40), «с лености или от неосторожности» (толкование к артикулу 41), «небрежением и винностию офицерскою или солдатскою» (артикул 87), «не одумавшись с сердца, или не опамятовась» (артикул 152), «ненарочно и неволею» (артикул 158), «не в намерении» (толкование к артикулу 163), «небрежением и неосторожностью» (артикул 179). При описании случайного убийства, за которое не предусмотрено наказание, артикул 158 использует следующую формулу: «весьма неумышленное и ненарочное убивство, у котораго никакой вины не находится»^[27].

В данном документе используется и сам термин «вина» (артикулы 21, 79, 158, 169), причем содержание его нигде не раскрывается, а из анализа конкретных составов преступлений можно заключить, что слово «вина» использовалось законодателем для обозначения ответственности за содеянное.

Стремление закрепить существующие порядки приводит к идее систематизации законодательства. Результатом грандиозной работы, проведенной в данном направлении, явилось создание в начале XIX в. Свода законов Российской империи^[28]. В ст. 5 т. XV Свода законов предусматривалась ответственность за неосторожность в двух видах: 1) «когда виновный легко мог предвидеть, что действие его может повлечь противозаконные последствия…» и 2) «когда виновный совершил действие, законом не воспрещенное, не думая, чтобы из оного смогло произойти противозаконное последствие, однако же при надлежащей осмотрительности мог бы избежать противозаконного последствия»^[29].

Систематизация российского законодательства, проведенная при Николае I, в области уголовного права пошла дальше, чем в других отраслях права, и завершилась в 1845 г. изданием Уложения о наказаниях уголовных и исправительных^[30]. В ст. 5 первого раздела Уложения указывалось, что «преступления и проступки суть умышленные или неумышленные». Статья 6 выделяла две разновидности умысла: «В преступлениях и проступках умышленных различаются две степени: 1-я, когда противозаконное деяние учинено вследствие не внезапного, а заранее обдуманного намерения или умысла; 2-я, когда оное учинено хотя и с намерением, но по внезапному побуждению без предумышления». Согласно ст. 7, «зло, сделанное случайно, нс только без намерения, но и без всякой со стороны учинившего оное неосторожности, не считается виною». Из этих формулировок можно заключить, что законодательство того времени под виной понимало умышленное или неосторожное отношение лица к совершенному им деянию.

Статьи 35—44 Уложения, описывающие виды и размеры уголовного наказания, предлагали при определении мест и продолжительности заключения, а также размеров денежных взысканий учитывать «меру вины», не разъясняя содержания данной конструкции. Одной из причин, согласно которым содеянное не должно быть вменяемо в вину (ст. 98), признавалась «совершенная невинность того деяния, коего случайным и непредвидимым последствием было сделанное зло». Уложение о наказаниях уголовных и исправительных предусматривало перечни обстоятельств, увеличивающих (ст. 135—139) и уменьшающих (ст. 140— 150) вину и наказание.

При описании конкретных составов преступления в Уложении активно использовались термины «умышленно», «с умыслом», «с злобным умыслом», «хотя и не с прямым на то умыслом, но однако же и не случайно, а с намерением», «без умысла», «без умысла и по замешательству», «с намерением», «с обдуманным намерением», «без прямого на то намерения», «без веяного злого намерения, а по шалости», «заведомо», «самовольно», «злонамеренно», «по одному лишь легкомыслию», «по неосторожности», «по замешательству в трудных обстоятельствах и слабости разумения», «но нерадению», «но неосмотрительности», «по неразумию, невежеству или пьянству».

В статьях Уложения, посвященных посягательствам на государя-императора (ст. 263—266), наряду с ответственностью за преступное действие предусматривалась ответственность за «злоумышление», под которым в соответствии со ст. 8 следовало понимать «чрез что-либо обнаруженный на преступление умысел». Статья 271 прямо говорила о наказании смертной казнью «за умысел ниспровергнуть правительство во всем государстве или в некоторой оного части», а одним из видов государственной измены (ст. 275) признавалось «когда кто-нибудь умыслит предать государство или какую-либо часть оного другому государю или правительству».

Анализ перечисленных положений закона позволяет заключить, что Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. не только при конструировании уголовно-правовых запретов, но и при определении меры ответственности лица, нарушившего установленные законом правила поведения, большое внимание уделяло внутреннему психическому отношению лица к своему противоправному поведению.

Новая редакция Уложения о наказаниях уголовных и исправительных была осуществлена в 1866 г. в связи с проведением в стране крестьянской, судебной и полицейской реформ и некоторыми изменениями карательной политики. Однако ни эта, ни редакция Уложения 1885 г., пополненная в связи с развитием революционного движения в России новыми составами государственных преступлений, не внесли существенных изменений в содержание законодательных формулировок различных форм и проявлений вины.

Виновная ответственность получила достаточно детальную регламентацию лишь в Уголовном уложении 1903 г. Прогрессивно настроенные ученые-юристы того периода Ы. Д. Сергиевский, Н. С. Таганцев, Н. А. Неклюдов, И. Я. Фойницкий своими трудами и участием в подготовке проекта Уголовного уложения внесли большой вклад в решение важнейших вопросов института уголовной ответственности. Благодаря им в двух отделениях Уложения — четвертом и пятом — регламентировалось виновное вменение преступных деяний. Так, согласно ст. 42 и 43 Уложения «не вменяется в вину преступное деяние, коего учинивший не мог предвидеть или предотвратить. Неведение обстоятельства, коим обусловливается преступность деяния или которое усиливает ответственность, устраняет вменение в вину самого деяния или усиливающего ответственность обстоятельства»^[31].

Отделение пятое Уголовного уложения 1903 г., посвященное видам виновности, не только закрепило разграничение между виной умышленной и виной неосторожной, но и дало содержательную характеристику этим формам виновности. Согласно ст. 48 «преступное деяние почитается умышленным не только когда виновный желал его учинения, но также когда он сознательно допускал наступление последствия, обусловливающего преступность сего деяния. Преступное деяние почитается неосторожным не только, когда виновный его не предвидел, хотя мог или должен был оное предвидеть, но также когда он хотя и предвидел наступление последствия, обусловливающего преступность сего деяния, но легкомысленно предполагал такое последствие предотвратить»^[32]. В этих формулировках без труда можно увидеть прообраз современного законодательного закрепления форм вины.

Уголовное уложение 1903 г. закрепило и влияние формы виновности на ответственность за совершение различных категорий уголовно наказуемых деяний: «Тяжкие преступления наказываются лишь при наличности вины умышленной. Преступления наказываются при наличности вины умышленной, при наличности же вины неосторожной — только в случаях, особо законом указанных. Проступки наказываются при наличности не только вины умышленной, но и неосторожной, за исключением случаев, особо законом указанных»^[32]. Прогрессивный смысл новых идей, привнесенных по велению времени в уголовное законодательство, видимо, напугал царя, и Уголовное уложение 1903 г. полностью так и нс было введено в действие.

Термины «вина», «виновные», «виновники» очень часто встречаются в самых первых законодательных актах молодого Советского государства^[34].

В первых декретах, содержащих уголовно-правовые нормы, прямо говорилось о необходимости привлечения к уголовной ответственности и наказании лиц, виновных в совершении конкретных общественно опасных деяний (саботаж, дезертирство и Т.П.), и что наказание должно соответствовать степени виновности этих лиц^[35]. Однако значение этих терминов не раскрывалось. Анализ ряда законодательных актов периода 1917—1919 гг. позволяет заключить, что их составители рассматривали вину в качестве субъективной стороны преступления. «Руководящие начала, но уголовному праву РСФСР», принятые 12 декабря 1919 г., категорически отказались от понятия вины, провозгласив в ст. 10, что «наказание не есть возмездие за „вину“, не есть искупление вины»^[36]. Авторы Начал, не ограничившись отказом от понятия вины, отбросили и такие основополагающие категории уголовного права, как умысел и неосторожность. Сложилась парадоксальная ситуация: не проводя никаких различий между умышленными и неосторожными преступлениями, закон (ст. 12) предписывал при назначении наказания учитывать по существу и этот критерий.

В первом советском Уголовном кодексе 1922 г. говорится не только о «виновных» (ст. 30), но и о «вине». Так, на смягчающие вину обстоятельства указывают ст. 201, 207, 208 и др. В соответствии со ст. 11 этого Кодекса «наказанию подлежат лишь те, которые: а) действовали умышленно, т. е. предвидели последствия своего деяния и их желали или же сознательно допускали их наступление; или б) действовали неосторожно, т. е. легкомысленно надеялись предотвратить последствия своих действий или же не предвидели их, хотя и должны были их предвидеть»^[37].

Согласно ст. 10 Уголовного кодекса РСФСР редакции 1926 г. «в отношении лиц, совершивших общественно опасные действия, меры социальной защиты судебно-исправительного характера применяются лишь в тех случаях, когда эти лица: а) действовали умышленно, т. е. предвидели общественно опасный характер последствий своих действий, желали этих последствий или сознательно допускали их наступление, и б) действовали неосторожно, т. е. не предвидели последствий своих поступков, хотя и должны были предвидеть их, или легкомысленно надеялись предотвратить такие последствия»^[38].

Совершение преступления, но невежеству, несознательности или случайному стечению обстоятельств признавалось смягчающим обстоятельством (п. «ж» ст. 48)^[39]. Статья 58 (14) при характеристике контрреволюционного саботажа закрепила достаточно своеобразное отношение преступника к своим обязанностям: сознательное неисполнение либо «умышленно небрежное» их исполнение со специальной целью ослабления власти правительства и государственного аппарата^[40]. Остается только догадываться о том, какой смысл вкладывал законодатель в термин «умышленно небрежное». Возможно, он стал прообразом современного «преступного легкомыслия».

Уголовный кодекс РСФСР редакции 1926 г. при описании конкретных составов преступлений активно использовал и другие словосочетания, характеризующие субъективное отношение лица к содеянному: умышленное истребление или повреждение имущества (ст. 79), преступно-небрежное обращение с лошадьми (ст. 79 (4)), заведомо ложный донос (ст. 95), небрежное или недобросовестное отношение к возложенным по службе обязанностям (ст. 111), неосторожное телесное повреждение (ст. 145), самовольное использование литературных, музыкальных и иных художественных и научных произведений (ст. 177) и др.

Основы уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1958 г. и УК РСФСР 1960 г. закрепили принцип виновной ответственности и содержали законодательные формулы умысла и неосторожности^[41]. Статья 3 Основ, посвященная основаниям уголовной ответственности, закрепила, что «уголовной ответственности и наказанию подлежит только лицо, виновное в совершении преступления, то есть умышленно или по неосторожности совершившее предусмотренное уголовным законом общественно опасное деяние». Статья 3 УК РСФСР к этой формуле добавила следующее: «Никто не может быть признан виновным в совершении преступления, а также подвергнут уголовному наказанию иначе как, но приговору суда и в соответствии с законом».

Согласно ст. 8 Основ и ст. 8 УК РСФСР «преступление признается совершенным умышленно, если лицо, его совершившее, сознавало общественно опасный характер своего действия или бездействия, предвидело его общественно опасные последствия и желало их или сознательно допускало наступление этих последствий». Статьи 9 этих нормативных документов закрепляли, что «преступление признается совершенным по неосторожности, если лицо, его совершившее, предвидело возможность наступления общественно опасных последствий своего действия или бездействия, но легкомысленно рассчитывало на их предотвращение, либо не предвидело возможности наступления таких последствий, хотя должно было и могло их предвидеть».

В Уголовном кодексе Российской Федерации 1996 г., вступившем в действие с 1 января 1997 г., в отличие от ранее действовавшего уголовного законодательства, вине посвящена целая глава — пятая. Статьи ее не только называют, по и подробно регламентируют умышленную и неосторожную формы вины (ст. 24—26), ответственность за преступление, совершенное с двумя формами вины (ст. 27), а также случаи невиновного причинения вреда (ст. 28). Однако, несмотря на то что глава называется «Вина», в ней нет истолкования содержания этого термина, как нет в действующем уголовном законе и понятия субъективной стороны преступления.

Психологическая составляющая занимает центральное место среди основных категорий, характеризующих субъективную сторону. Элементами психического отношения к конкретному преступлению являются сознание и воля. Изменения в пропорции сознания и воли образуют формы вины^[42].

В ст. 25 УК РФ под умыслом понимается психическое отношение, при котором лицо осознавало общественную опасность действий (бездействия), предвидело возможность или неизбежность наступления таких же последствий и желало их или сознательно допускало наступление этих последствий. Вторая форма вины — неосторожность (ст. 26 УК РФ), в отличие от умысла, связана с отрицательным отношением лица к преступным последствиям, наступление которых оно не желает и не допускает. Ненаступление последствий, как правило, исключает ответственность за неосторожное создание опасности причинения вреда^[43].

Завершая анализ отечественного уголовного законодательства, посвященного различным аспектам вины, следует отметить, что на примере рассмотренных нормативных документов нельзя не увидеть эволюции уголовно-правовых взглядов, которая способствовала перемещению категории вины из области материальных признаков преступления в сферу субъективных оснований уголовной ответственности. Способность человека оценивать свое поведение и руководить своими действиями постепенно занимает центральное место в деле надлежащей защиты важнейших интересов личности и общества от противоправных посягательств.

• [1] См.: Керимов Д. А. Диалектический путь познания права // Методологические проблемы советской юридической науки. М., 1980. С. 23—24.
• [2] См.: Памятники Русского права. М., 1952. Вып. 1. С. 16.
• [3] Там же. С. 109.
• [4] Там же. С. 197—201.
• [5] См.: Рогов В. А. История уголовного права, террора и репрессий в Русскомгосударстве XV—XVII вв. М., 1995. С. 52—53.
• [6] Магомедов А. А. Уголовная ответственность и освобождение от нее: эволюция правовых воззрений и современность: дис… д-ра юрид. наук. М., 1998. С. 22.
• [7] См.: Салтыкова С. Зарождение древнерусского права // Рос. юстиция. 1997.№ 1. С. 60.
• [8] См.: Есипов В. В. Преступление и наказание в древнем праве. Варшава, 1903.С. 33−45.
• [9] См.: Памятники Русского права. М., 1955. Вып. 3. С. 161 — 162.
• [10] Там же. С. 172.
• [11] См.: Рогов В. Л. Указ. соч. С. 53.
• [12] См.: Памятники Русского права. Вып. 3. Ст. 3, 21, 32, 51, 58, 64.
• [13] См.: Памятники Русского права. М., 1956. Вып. 4. С. 440.
• [14] См.: Рогов В. Л. Указ. соч. С. 54.
• [15] См.: Памятники Русского права. Вып. 4. С. 193.
• [16] Там же. Грань 3, ст. 15—19, 98.
• [17] См.: Рогов В. А. Указ. соч. С. 58.
• [18] См.: Памятники Русского права. М., 1957. Вып. 6. С. 22.
• [19] Там же. Ст. 5.
• [20] Там же. Ст. 160. С. 22, 112.
• [21] Памятники Русского права. Вып. 6. Ст. 226—228. С. 130.
• [22] Там же. Ст. 198−200. С. 123.
• [23] См.: Рогов В. А. Указ. соч. С. 58.
• [24] См.: Магомедов А. А. Указ. соч. С. 63.
• [25] См.: Российское законодательство X—XX вв.еков: в 9 т. М., 1986. Т. 4: Законодательство периода становления абсолютизма. С. 314—392.
• [26] См.: Российское законодательство X—XX вв.еков. Т. 4: Законодательствопериода становления абсолютизма. С. 331.
• [27] Там же. С. 357.
• [28] См.: Российское законодательство X—XX вв.еков: в 9 т. М., 1988. Т. 6: Законодательство первой половины XIX века. С. 18—20.
• [29] См.: Российское законодательство X—XX вв.еков. Т. 6: Законодательство первой половины XIX века. С. 311.
• [30] Там же. С. 160−408.
• [31] Повое уголовное уложение. Высочайше утвержденное 22 марта 1903 г., с приложением предметного алфавитного указателя. СПб., 1903. С. 16.
• [32] Там же. С. 17.
• [33] Там же. С. 17.
• [34] См.: Обращение Совета Народных Комиссаров ко всем армейским организациям, военно-революционным комитетам, всем солдатам на фронте 11 ноября1917 г.; Обращение Совета Народных Комиссаров ко всему населению 26 ноября1917 г. // Собрание узаконений РСФСР. 1917. № 3.
• [35] См.: Декрет СНК от 14/27 ноября 1917 г. «Положение о рабочем контроле» // Собрание узаконений РСФСР. 1917. № 3. С. 35; Постановление Советарабочей и крестьянской обороны от 15 декабря 1918 г. «О дезертирстве» // Собрание узаконений РСФСР. 1918. № 99. С. 1015.
• [36] Сборник документов по истории уголовного законодательства СССРи РСФСР (1917;1952). М., 1953. С. 58.
• [37] Уголовный кодекс РСФСР 1922 г. С постатейно систематизированнымиматериалами / сост. и отредактирован коллективно работниками НаркомюстаРСФСР С. Аскархановым, Т. Зайцевым, А. Иодковским, В. Соколовым и Б. Уско-вым. М., 1925. С. 26.
• [38] Уголовный кодекс РСФСР редакции 1926 года. М., 1941. С. 5—6.
• [39] Там же. С. 21.
• [40] Там же. С. 32.
• [41] См.: Основы уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик. Основы уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик. М., 1969; Криминальное законодательство России: сб. нормативных актов. Омск ;Тюмень, 1994.
• [42] См.: Комментарий к Уголовному кодексу Российской Федерации: Общаячасть / под ред. Ю. И. Скуратова и В. М. Лебедева. М., 1996. С. 48.
• [43] Там же. С. 55.