Византийская риторика.
Риторика
Ситуация изменилась после 330 г., когда христианство обрело статус государственной религии, и возникла насущная необходимость вовлечения в ограду Церкви всего населения империи, причем делать это приходилось в условиях противоборства с умножившимися ересями. Перед Церковью вставала задача, с одной стороны, выявления и отстаивания истинного смысла Священного Писания, а с другой — отыскания… Читать ещё >
Византийская риторика. Риторика (реферат, курсовая, диплом, контрольная)
При таких условиях распространение древней мудрости, воплощенной в классической философии, испытывало усиливавшуюся конкуренцию со стороны христианского вероучения, поставлявшего на место толкования риторов о философской истине практику познания религиозной истины. На этом пути божественное откровение значило неизмеримо больше, чем суетные человеческие рассуждения. На первых порах христиане вообще отрицали «языческие мудрования», предпочитая, основываясь на многочисленных цитатах Писания («Безумен множит словеса» (Сир. 22:12); «Сдерживающий уста свои — разумен» (Притч. 10:19); «Не буди скор языком твоим» (Сир. 4:33) и т. п.), духовную практику затворничества и молчальничества.
Ситуация изменилась после 330 г., когда христианство обрело статус государственной религии, и возникла насущная необходимость вовлечения в ограду Церкви всего населения империи, причем делать это приходилось в условиях противоборства с умножившимися ересями. Перед Церковью вставала задача, с одной стороны, выявления и отстаивания истинного смысла Священного Писания, а с другой — отыскания эффективных способов сообщать этот смысл другим, что привело к разработке начал христианской риторики. Первым это осуществил Аврелий Августин, известный в истории Церкви под именем Блаженный — в свое время успешный ритор. Он признавал, что «правила риторики нужны и полезны: ибо, если риторика есть искусство убеждать других и в истинном, и в ложном, то кто отважится утверждать, будто истина в руках защитников своих должна оставаться безоружной против лжи?».
Риторику в двух ведущих жанрах — экзегетической1 проповеди и проповеди морализирующей — Августин понимал как умение говорить ясно и вразумительно, приятно и убедительно. При этом можно отметить, что[1]
правила гомилетики[2] Августина были чужды всякой искусственности и подчинялись очень простым и рациональным соображениям: «Нравиться должно слушателю для того, чтобы удержать его при слушании, убеждать — для того, чтобы подвигнуть к действованию… Потребность убеждать не есть дело необходимости, поскольку она не всегда нужна, коль скоро слушатель в известном предмете совершенно согласен с проповедником, — либо научающим, либо нравящимся. Напротив, убеждать есть дело победы потому, что слушатель может быть и хорошо научаем, и поучение может ему нравиться, а между тем он может упорствовать и не соглашаться с проповедником». Нетрудно заметить, что эти принципы вполне применимы к современной трактовке образа оратора.
Главной функцией общественной речи признавалась, таким образом, функция учительная, дидактическая; украшение речи допускалось, как и у Аристотеля, только снисходя к запросам искушенных слушателей. В соответствии с новым духом времени, украшение слога полагалось не столько в том, что он должен быть «убран прикрасами слов, сколько оживлен сильными чувствами души». В своих сочинениях Августин всячески подчеркивал, что главным условием воздействия речи на слушателя является горячее убеждение самого проповедника, сила его молитвы и пример собственной благочестивой жизни. Нельзя не согласиться, что эти же условия, за исключением, может быть, молитвы, являются необходимым условием воздействия речи современного педагога.
Исторический пример Приведем еще одно актуальное наблюдение Августина: «…если мудрость без красноречия мало приносит пользы государствам, — утверждал он, — то красноречие без мудрости часто приносит великий вред, пользы, напротив, никогда нс приносит».
Если Августин относился к светскому знанию достаточно скептически, во всем предпочитая знание духовное, то у Флавия Кассиодора мы находим разработанное обоснование необходимости именно светского образования. Кассиодор со свойственным ему талантом крупного организатора (он занимал высокий пост в Остготском королевстве, возникшем на развалинах Западной Римской империи в V—VI вв.) создал новый тип светско-духовного образования, целью которого было служение христианской Церкви, соединенное с необходимым для этого усвоением минимума из светских наук.
Прежде всего Кассиодор признавал, что божественная премудрость явила себя не только в Библии, но нашла выражение и в науках. Это особенно касалось красноречия, которое греки, по его мнению, первоначально почерпнули из священных книг и позже перенесли в область диалектики и риторики. Теснейшая взаимосвязь духовного и светского знания, обусловленная единым их источником, имела у Кассиодора следствием стремление познавать религиозные истины не через аскезу, молитву и открове;
ние, а путем изучения светских наук. В педагогической системе Кассиодора, по сути, окончательно сложился знаменитый комплекс семи свободных искусств (грамматика, диалектика, риторика, арифметика, геометрия, музыка, астрономия), определявший уровень европейской образованности на протяжении всего Средневековья.
В культуре Византийской империи с падением образованности, воспитательного значения литературы и театра обретала особое значение живая речь с ее приемами прямого и эмоционального обращения к человеку. В глазах византийских риторов второй половины IV в. ораторская речь становилась главным средством воспитания народа и, в какой-то степени, даже представителей власти. Например, Ливаний основную задачу ораторского искусства видел в том, чтобы «делать граждан хорошими людьми и приучать их к добру и полезной деятельности». Ливаний и другой величайший ритор Фемистий, которого современники называли «царем красноречия», полагали, что обязанность оратора состоит в общественном служении. Позиции их расходились только в одном: Ливаний полагал, что оратор должен быть независим от власти, Фемистий же считал, что государственный пост нужно использовать как трибуну, чтобы со всей силой свидетельствовать об истине и утверждать справедливость.
Востребованность ораторского искусства в делах военного и гражданского управления признавалась императорами, и риторика получала активную государственную поддержку. Указы Юстиниана Великого прямо предписывали городам иметь и содержать своих риторов. «Знал он, что как деяние, так и созерцание приближают нас к Богу, причем деяние подобает делам гражданским, а созерцание — умственным, а потому позаботился, чтобы одно помогало другому и чтобы дело укрепилось риторическим искусством», — писал Продолжатель Феофана про императора Константина VII Багрянородного, организовавшего в X в. в Константинополе своего рода лицей для будущих государственных деятелей.
И все же всплеск интереса к риторике в IV—V вв. можно считать закатом античной традиции общественного красноречия в Византии. Политическая риторика постепенно выходила из употребления, все более заменяясь придворной с характерным для нее преобладанием эпидейктических (хвалебных) речей, посвящавшихся празднествам, событиям в общественной жизни, заключавших обращения к правителям и императорам. Византия являет собой еще один пример диалектической взаимосвязи между состоянием общественной речи и социальными формами устройства общества. Высокая степень централизации светской и духовной власти в империи имела следствием падение значения общественной речи на всех уровнях. Светская власть привыкала говорить тоном повелевающим, духовная — назидательным; цель обеих, говоря словами Аврелия Августина, заключалась «в действительной победе над слушателями».