Обычное уголовное право о преступлении и наказании

Во многом по-иному интерпретировало престу пление и наказание народное, или обычное, уголовное право, которому следовало большинство населения страны. В чем заключались эти отличия и чем они были вызваны?

С древнейших времен и до 1917 г. представители всех классов общества, совершившие тяжкое уголовное преступление, судились в одном суде и по единому закону. Что касается мелких уголовных и гражданских дел в деревне, то они были прерогативой сельских судов, разбиравших их по обычному праву. До конца XVII в. закон и обычное право различались не слишком существенно. Однако с XVIII в., когда Россия во всех отношениях стала испытывать сильное влияние Запада, закон начал все более расходиться с обычным правом: город стал зоной действия закона, деревня—действия обычая. Внутридеревенские отношения регулировались почти исключительно обычным правом и только связи крестьян с другими сословиями — официальным правом. В результате этого после 1861 г., когда русские этнографы и юристы серьезно занялись изучением крестьянского быта, они обнаружили, что народная юстиция, существенно расходившаяся с законом, решала 80% всех дел у 80% всего населения империи.

В конце XIX-начале XX в. основные понятия в уголовном обычном праве трактовались как в законах XV-X VII вв., а в некоторых случаях — как в законах XI—XIII вв. В обычном праве преступление понималось как грех (в религиозном смысле), нарушение правды и законов совести и ассоциировалось с несчастьем. Дмитриев отмечал: «Народ понимает очень хорошо преступление противница, например убийство, воровство; но преступление против государства, против казны он ставит решительно ни во что: идеи государства он не понимает, а казну он почитает неистощимую. Т. е. он понимает преступление только тогда, когда оно грех». Все известные пословицы середины XIX в. отзывались о законе негативно, что отражало не негативное отношение к праву вообще, а народное правосознание, согласно которому — правда, отраженная в обычае, справедливее закона. Сословный волостной суд, утвержденный в 1861 г., отражая подобное правосознание, должен был «судить по совести», что подтверждалось «Временными правилами о волостном суде» 1889 г.

В народном правосознании престу пник рассматривался по общему правилу как несчастный человек, наказанный Богом за свои прежние грехи, может быть, совершенные в детстве, и сам акт преступления считался уже началом кары и несчастья, обрушившегося на человека. Но если преступление — несчастье, то и престу пник — несчастный человек, заслуживающий сочувствия. Не было еще изжито в обычном праве и понимание преступления как личной обиды, как нанесение бесчестья, откуда вытекало убеждение, что судить за просту пки против личности и его имущества следует самому потерпевшему и только за преступления, направленные против общественного порядка, судить и наказывать должен суд. Как пережиток прошлого в глухой провинции бытовало мнение, что обиду можно нанести животному, другими словами, объектом преступления может быть и животное. Известен случай, когда крестьянин отрезал у коровы полхвоста за потраву. Хозяин коровы обратился в мировой суд с просьбой наказать крестьянина «за бесчестье телушки». С пониманием преступления как личной обиды связано и то, что обычай допускал мировые сделки (за водку, деньги и др.) при мошенничестве, кражах, нанесении побоев, оскорблениях и т. д. Сельские суды нередко присуждали виновного в уголовном преступлении к возмещению ущерба в двойном или большем размере, но освобождали его от уголовного наказания.

Своеобразное понимание преступления приводило к тому, что крестьяне смешивали уголовные преступления и гражданские деликты, как это было еще в Московской Руси. Кража, драка, словесное оскорбление, непослушание сына отцу, прелюбодеяние, обман, мошенничество, аморальный поступок, невозвращение долга, нечестная сделка и даже нетактичное поведение — все было проступком, грехом и заслуживало одинакового наказания. Например, девушке нравились два парня, она с обоими встречалась и обоим обещала выйти замуж. Когда они узнали об этом, между ними возникли напряженные отношения. И тогда на крестьянском сходе решили высечь девушку, что и было сделано. Таким образом, крестьяне понимали преступление, во-первых, не как нарушение юридической нормы, а как нарушение моральной нормы, во-вторых, как личную обиду, в-третьих, как несчастье и наказание. Обычное право смотрело на преступление прежде всего с объективной стороны — с точки зрения ущерба, которое оно нанесло, не вникая в побуждения и мотивы правонарушителя. Вследствие этого обычное право не признавало никаких особых обстоятельств, смягчающих вину, кроме опьянения до потери сознания и притеснений со стороны старших членов семьи, и само понятие невменяемости в нем отсутствовало. Эти взгляды, изжитые в законе уже в XVIII в., в обычном праве сохранились до начала XX в.

Отличное от закона понимание преступления в обычном праве приводило к тому, что закон и обычай различались по номенклатуре преступлений. Во многих случаях виды преступлений по закону и обычаю совпадали, но часто грех не признавался законом в качестве уголовного поступка, а преступление по закону не считалось крестьянами грехом и, следовательно, преступлением. 11апример, прошение милости, несоблюдение правил строительного устава, оскорбление чести сельской полиции, появление пьяным в публичном месте, нарушение тишины и порядка в суде, покушения на государственную собственность вроде порубки казенного леса, кровосмесительство (если супруги не находятся в прямых отношениях родства) и т. д. не считались крестьянами грехом и, следовательно, преступлением, хотя они знали, что закон придерживается другого мнения. С другой стороны, не все греховные и, значит, преступные, по мнению крестьян, деяния признавались законом как преступления, например работа в праздники, отказ подать милостыню, неучастие в общественной помощи, нарушение поста. По обычному праву такие деяния, как пьянство, мотовство, расстраивающее хозяйство, нарушение условий договора, в частности договора сельскохозяйственного найма, карались наравне с кражей, в то время как согласно общему законодательству эти деяния влекли только гражданскую ответственность.

Весьма снисходительным было отношение обычного права к такому весьма распространенному преступлению в крестьянском быту, как кража. Во многих областях мелкое воровство, в особенности воровство леса или урожая с полей, не считалось преступлением. Похититель должен был возместить ущерб. Уголовного наказания не было. Продукты земли, воды и леса, к которым не был приложен труд человека, крестьянин вообще считал принадлежавшими Богу и, значит, всем. Поэтому лесные порубки, похищение лесных и полевых плодов, сена, фруктов в небольшом количестве, только для себя, не считались преступлением. В конце XIX в. девушками и парнями еще практиковалось ритуальное воровство ради получения средств на оплату расходов на посиделки. Будучи снисходительными к мелкому, а иногда и крупному воровству второстепенных, с точки зрения крестьян, предметов, они были суровы с ворами, похищавшими вещи, без которых хозяйство существовать не могло, — лошадь, орудия обработки почвы и т. п. Таким образом, в начале XX в. обычное право и крестьяне относились к воровству так же, как относился к этому престу плению закон несколькими столетиями раньше.

Наказание понималось как возмездие или даже как месть за преступление. Хотя кровной мести не существовало, но «отплатить» за проступок старались все и в особенности молодежь. Высшим возмездием считалось привлечение обидчика к суду. Безнаказанный проступок помнили долго и старались за него отомстить. При определении вида наказания господствовал субъективизм — наказания назначались «по человеку», «по обстоятельствам» и т. д. В результате люди за одно и то же преступление получали разное наказание, и вообще наблюдалась слабая связь между строгостью наказания и тяжестью правонарушения. При совершении коллективного преступления все наказывались одинаково. В некоторых местностях сохранился и такой архаический обычай, как ответственность целой общины за совершенное на ее территории преступление, если преступник не был найден, или за укрывательство преступника. Последнее случалось довольно часто, так как крестьяне боялись выдавать преступника из-за страха мести с его стороны. Господство принципа ad hoc (смотря по обстоятельствам) и игнорирование ролевого участия в коллективном преступлении являлись естественным следствием того, что в общине невозможно было механическое, безразличное применение тех или иных юридических норм, члены были тесно переплетены, а отношения их эмоционально окрашены. Самым разумным в этих условиях было применять решения «глядя на человека», «по здравому смыслу» и руководствуясь другими подобными критериями.

Волостные суды в качестве наказания применяли арест до 30 дней, денежное взыскание до 30 рублей, выговор, а также розги до 20 ударов. Телесное наказание для крестьян применялось еще сорок один год после того, как оно было отменено законом в 1863 г. для других сословий. Оно применялось даже к тем, кто совершал проступки, не признаваемые законом преступлением, например к «блудникам и развратникам». Кроме применения традиционных розог, нетрадиционное наказание за клевету состояло в том, что суды предоставляли обиженному право бить обидчика по щекам в присутствии публики.

Наиболее существенные различия при назначении наказания по обычному праву и по закону состояли в следующем. По закону каждый должен получить то, что ему следует строго по закону, по обычаю — «чтобы никому не было обидно»; в законе все основано на логике, в обычном праве — на чувстве; в законе все объективно и формально, в обычном праве — субъективно и индивидуально. Крестьянин по обычному праву после уголовного наказания не подвергался никаким санкциям и ограничениям в правах. Если же крестьянина судил коронный суд и закон накладывал на преступника ограничения в правах после отбытия наказания, эти ограничения в общине не действовали, хотя к таким лицам в деревне относились с насмешкой, и они имели прозвище, соответствующее наказанию. Отсидевших в тюрьме называли «тюремными», наказанных телесно — «сеченными», оштрафованного — «штрафованным». В экстраординарных ситуациях обычное право допускало самосуд, вплоть до убийства на месте преступления. Например, убить могли поджигателя и конокрада, а иногда вора, застигнутого на месте престу пления. Крестьяне часто проявляли склонность к самосуду и предпочитали его официальному суду, так как не были уверены, что престу пник получит должное возмездие. Хотя самосуд широко бытовал в деревне, некоторые современники отмечали, что в ряде местностей самосуды с конца XIX в. начали отмирать.

Как видим, между официальным и обычным правом существовали значительные расхождения. В пореформенное время, когда процессы сельской и городской миграции быстро усиливались, это стало источником когнитивных диссонансов и мотивационных противоречий в правосознании крестьян, попавших в город, и горожан, приехавших в деревню, и способствовало росту девиантных поступков в криминальной форме.