Экономическое развитие Ирана в 1960—1970-е гг

Вступивший в 1955 г. в Багдадский пакт^[1] и тем твердо определивший свои внешнеполитические позиции Иран вслед за тем охотно открыл двери для иностранного капитала, для инвестиций, что сильно помогло его экономическому развитию. Уже в 1958 г. в стране активно действовало около тысячи иностранных компаний и фирм с многомиллиардным годовым оборотом. Резко возросло и национальное промышленное строительство, в основном, как в то время и в Турции, за счет казны, что, правда, вело к увеличению государственного долга Ирана (в 1959 г. — около 27 млн риалов). Наконец, со всей остротой перед экономически развивающейся страной встал вопрос о системе аграрных отношений, тянущей хозяйство страны в прошлое, т. е. вопрос об аграрной реформе.

Вначале это был закон 1960 г. об ограничении земельной собственности (максимум — 800 га богарной и 400 га орошаемой земли; остальное выкупается казной и раздается крестьянам на условиях выплаты с рассрочкой на 15 лет). Затем последовал закон 1962 г., урезавший земельный максимум до 400 га, опять-таки с выкупом излишков казной и раздачей земель нуждающимся на условиях выплаты с рассрочкой. И наконец, решительная серия реформ 1963 г., по условиям которой максимум (500 га) сохранялся лишь для тех хозяйств, где применялись современная техника и наемный труд (т.е. для хозяйств фермерско-капиталистического типа). Для всех остальных, в зависимости от района и местных условий, он составлял от 20 до 100 га. Кроме того, реформа предусматривала создание крестьянских кооперативов типа акционерных обществ, национализацию лесов, а также приватизацию государственных промышленных предприятий для финансирования земельной реформы.

Серия реформ, проведенных шахом в деревне, на первый взгляд кажется не только хорошо продуманной, но и оптимальной для любой отсталой аграрной страны. Однако, к несчастью шаха, да и не только его, Иран обычной страной не был. Неудивительно, что реформы в шиитском Иране с его культом скрытого имама и влиятельнейшим духовенством были встречены неодобрительно. Для этого были существенные причины.

Осуществление земельной реформы, занявшее около 10 лет, оказалось весьма сложным и крайне болезненным для страны. И дело отнюдь не в том, что преобразования были недостаточно радикальны. Скорее, напротив, они оказались слишком радикальными для еще очень не подготовленного к ним крестьянства с его традиционными установками и стереотипами привычного мышления. Во всяком случае, откровенная ставка на энергичный слом сложившихся порядков и тем более быстрое развитие капиталистических методов хозяйства в иранской деревне было мерой явно преждевременной. Старые методы хозяйства разрушались много быстрее, чем формировались и давали сколько-нибудь позитивные результаты новые способы, а непривыкшее к быстрым переменам крестьянство, которое веками воспитывалось в русле крайне жесткого шиитского ислама, и недовольное реформами духовенство к этому не привыкли и были очень недовольны.

Стоит обратить внимание и на результаты реформы. Они не могут считаться плохими. Напротив, объективно зафиксированы хорошие темпы роста сельскохозяйственного производства. За 15 лет, с 1960 по 1975 г., производство пшеницы выросло, к примеру, более чем в полтора раза, а в 1978 г. более чем удвоилось. Очень многие бедняки и неимущие впервые получили свою землю. Богатых землевладельцев почти не осталось, за исключением тех немногих, кто вел успешное товарное хозяйство и использовал фермерские методы его ведения. Конечно, осталось множество недовольных из числа тех, кто, получив небольшой участок, не сумел наладить прибыльное хозяйство. Но вместо того, чтобы благодарить Аллаха за то, что он не оказался в колхозе, такой новый неумелый собственник попал в числе недовольных. Ему, похоже, мало помогла и возникавшая параллельно столь же еще неумелая кооперация.

Однако главным было то, что все это недовольство заботливо кумулировалось шиитским духовенством, которому сами реформы в западном буржуазном стиле были не по нутру. Использовав в своих интересах неудовлетворенность производителей, далеко не все из которых сумели быстро приспособиться к радикально изменявшимся обстоятельствам, и приняв во внимание то, что по мере реализации реформы число не вписавшихся в нее пауперизованных крестьян все возрастало, шиитское духовенство начало действовать, направив усилия в сторону раздувания этого недовольства. Известно, что в период активной вестернизации во всем неевропейском мире, в пределах мировой деревни шел одинаковый процесс. Он сводился к тому, что лишние рабочие руки, особенно в условиях демографического взрыва, выдавливались из деревни. По некоторым данным, за 1960—1970;е гг. до 41% сельского населения Ирана, самая бедная, нищая и неприспособленная его часть, была вынуждена покинуть деревню и в поисках заработка переселиться в город. Столь резкий темп перемен не мог не вызвать острого недовольства. Но и это далеко не все.

Аналогичным образом развивались события и в иранском городе, в промышленности и торговле, в сфере культуры и образования. Начавший движение за так называемую белую революцию, радикальные преобразования капиталистического типа и ускоренную вестернизацию страны сверху, усилиями властей и за счет решительных реформ, шах энергичным рывком двигал страну вперед. Его стремление ускоренными темпами развивать страну вполне понятно, тем более что нефтяные доходы Ирана с каждым годом все росли и за их счет можно было сравнительно безболезненно форсировать процесс экономической и социальной трансформации. В стране строились новые промышленные предприятия, создавалась развитая инфраструктура. Объем промышленной продукции ежегодно увеличивался на 10—15%. Возникали современные отрасли индустриального производства. Стимулировалось создание и укрепление частнособственнического сектора в иранской экономике. Принимались активные меры по вовлечению в эту сферу экономики промышленных рабочих за счет распродажи им акций государственных и частных предприятий. Одновременно формировалась большая сеть школ и высших учебных заведений, создавались условия для вовлечения в общественную жизнь женщин, энергично развивались современное здравоохранение, культура и т. п.

Но опять-таки все шло чересчур быстро. И вполне естественным, даже ожидаемым было то, что такими же темпами ускорялось и развивалось недовольство в стране. Оно выражалось в форме нараставшего движения против шаха и осуществляемых им реформ и было возглавлено шиитским духовенством, видевшим в нововведениях прежде всего отступничество от ислама и капитуляцию перед западным капиталистическим образом существования, враждебным мусульманской традиции. Как известно, именно в 1964 г. и как раз за активное участие в народных движениях против реформы из Ирана был выслан аятолла Хомейни, ставший с тех пор злейшим врагом шаха и в то же время символом сопротивления шахскому режиму.

Словом, если оценивать объективно, шахом было сделано много для развития страны. Закладывались надежные основы для ее модернизации. В принципе подобные меры могли принести и часто приносили позитивные результаты, как это очевидно на примере многих соседних с Ираном стран, расположенных в районе Персидского залива, которые живут на доходы от нефти. Несчастье Ирана заключалось в том, что шах традиционно считался не вполне легитимным правителем (им был Махди). Вследствие этого стоявшее на защите традиций шиитское духовенство, в отличие от суннитского, довольно резко отделяло себя от политической власти. Кроме того, темпы преобразований оказались непосильными для многих, которые поэтому предпочли позиции духовенства.

Здесь важно заметить, что шиитское духовенство было в оппозиции к власти потому, что не считало ее сакрально санкционированной. Если в суннитских исламских странах правитель — халиф, эмир или султан — всегда считался не только политическим, но и духовно-религиозным главой страны и народа, то у шиитов духовно-религиозным вождем считался скрытый имам, тогда как шах был правителем лишь временным, до возвращения имама. Говорившие как бы от имени истинного правителя Ирана, скрытого имама, вожди шиитов во главе с аятоллами могли позволить себе не считаться с политической властью. Они во главе с обиженным шахом высокопоставленным представителем духовенства аятоллой Хомейни (подобных аятолл нет в суннизме) не только не одобряли радикальных реформ шаха, но видели в них реальную угрозу исламской норме и сделали все, чтобы шах был свергнут и изгнан. В этом аятоллы легко нашли полное понимание едва ли не у всего народа, как крестьян, так и горожан. Этот роковой не только для Ирана шаг был религиозным вызовом всему миру. И именно он, хотя и не только он (стоит все время помнить об афганской авантюре советского руководства накануне крушения СССР) привел к тому взрыву исламского фундаментализма, который сегодня справедливо может считаться главной угрозой существованию человечества.

Иран в некотором смысле может рассматриваться как вычлененный в наиболее чистом виде эталон, на примере которого можно видеть противостояние традиции и модернизации, привычных принципов своего и силой навязываемых норм чужого. Если в других странах ислама это противостояние принимало формы длительной борьбы различных сил в парламенте и общественной жизни; если там, как, например, в Турции, это противостояние развивалось на протяжении жизни нескольких поколений и, будучи растянутым во времени, оказывалось не столь деструктивным, то в Иране все было не так.

> С одной стороны, воинствующий шиизм, гораздо более жестко, чем суннитские богословы, противостоявший светской власти и любому соответствующему времени модусу поведения.

> С другой — радикальные экономические преобразования, которые в силу обстоятельств протекали на глазах жизни одного поколения и за 10—20 лет выбили из привычной колеи веками налаженной жизни десятки миллионов людей, вынужденных приспосабливаться к переменам в жизни страны и не готовых к этим переменам.

> Наконец, нельзя забывать о многовековых традициях народных массовых движений, коими Иран (как, впрочем, и Китай) отличался от остальных стран Востока.

Все эти факторы, равно как и многие другие, слились воедино и в конце 1970;х гг. вылились в форме взрыва иранского религиозного радикализма.

Казалось бы, трудно было ожидать такого взрыва, столь энергично и успешно повернувшего ход развития Ирана, а в некотором смысле и всего мира назад, к исламскому средневековью. Ведь в годы, когда Восток пробуждался, Иран был едва ли не самым передовым. Но если предположить, что сам факт пробуждения был переоценен, либо принять во внимание механизм сопротивления традиционного общества, а также специфику шиизма, не покажется ли все это вполне закономерным? Главный импульс колонизуемого народа — сопротивление колониализму. В исламе, этой наиболее жесткой региозно-цивилизационной традиции, и тем более в шиизме, отличающемся своей жесткостью среди прочих мусульманских течений, разве нет наибольших потенций для сопротивления Западу? И если шиитский ислам предполагает наивысшую легитимность среди власть имущих не за сакрализованным правителем, что типично для ислама, а за ненавидящими буржуазный Запад признанными предводителями духовенства, то разве это не значит, что Западу противостоит не страна с населяющим ее народом, а народ во главе с его религиозными лидерами? Но тогда не окажется ничего необычного и в том, что тот же народ будет настроен против буржуазного Запада и далее, когда и если его возглавят экстремисты наиболее радикального толка. Словом, если это так, разве тот же народ — быть может, к счастью, не весь, но в значительном своем большинстве — не пойдет за кем-то еще, неважно за кем, лишь бы он был решительно против буржуазно-демократического Запада? Словом, есть над чем задуматься.

• [1] Договор, заключенный в Багдаде 24 февраля 1955 г. между Иракоми Турцией, к которому затем присоединились Англия, Иран и Пакистан, положил начало созданию военной организации СЕНТО (Организация центрального договора), которая просуществовала до 1979 г.