Проблема наследственности. 
Периодичность развития

Возможность такого дальнейшего развития связана с требованием, которое молчаливо предполагалось при предшествующем обсуждении, но более обстоятельное обоснование которого еще предстоит. Требование это гласит, что изменения организации, вызываемые совместным действием внутренних и внешних условий, переходят с поколения на поколение путем размножения. Словом, переход свойств по наследству должен устанавливать непрерывность развития, благодаря которой первоначально незначительные различия постепенно все увеличиваются и увеличиваются.

Явления наследственности даны в наблюдении, и как таковые они так же мало могут быть оспариваемы, как и свойство органических существ изменяться под влиянием определенных жизненных условий. Общим подтверждением наследственности служит не только повсюду существующее сходство потомков с их родителями, но оно простирается и на ту специальную временную последовательность, в которой известные свойства в продолжение индивидуальной жизни обнаруживаются и сменяют друг друга. В этом отношении в течение многих поколений наступает, по-видимому, лишь то изменение, что определенные свойства все более и более приобретают тенденцию по времени появляться раньше у потомков, чем они возникали у предков. Именно этот последний факт, в более тесных границах могущий быть подтвержденным наблюдением, коль скоро исходным пунктом служит допущение, согласно которому свойства сложных организмов сплошь возникли лишь в течение развития, делает в общем уже на основании одной лишь наследственности понятным то обстоятельство, что история жизни особи есть сокращенное повторение вероятной истории жизни того вида, к которому принадлежит особь. Если, стало быть, предположить, что вся история развития какого-нибудь существа, оставляя вне рассмотрения незначительные результаты индивидуального изменения, есть действие наследственности, то можно, очевидно, и наоборот воспользоваться историей развития особи для гипотетической реконструкции по ней биографии вида. В самом деле допущение, согласно которому все сложные организмы возникли из простых форм, сходственных с нынешними Protozoa, возникло главным образом благодаря этому обратному умозаключению, потому что зачатковые и яйцевые клеточки высших растений и животных в существенных чертах сходственны с упомянутыми постоянными элементарными организмами. Конечно, в качестве подкрепляющего это допущение момента повлияло и соображение, что лишь первичное зарождение простейших жизненных форм постижимо при известных возможных в природе условиях.

Однако при всей несомненности фактического существования наследственности и при всей правдоподобности и даже необходимости допущении влияния ее на органическое развитие, коль скоро в какойлибо форме признается теория развития, — объяснению тех фактов, которые объединяются в понятии наследственности, приходится считаться с значительными затруднениями. И в этом смысле единственным пока вспомогательным средством остается попытка судить об этих явлениях по аналогии с другими, хорошо известными физико-химическими процессами. Здесь представляются две общие аналогии. Или можно иметь в виду действия скрытых сил природы и допускать, что всякий органический зачаток содержит уже в связанном виде все проистекающие из него формы, так что требуется лишь воздействие определенных жизненных стимулов, чтобы последние получили развитие в законосообразной последовательности. Или можно принять за исходный пункт аналогию с контактными действиями, причем зачаткам приписывается способность возбуждать в других органических веществах процессы, из которых слагается жизненное развитие определенной формы. Прежняя физиология характеризовала представления первого рода как гипотезу эволюции, а представления второго рода — как гипотезу эпигенезиса. Так как допускаемые первой скрытые движущие силы зачатка, вследствие крайне сложного характера вызываемых ими жизненных движений, не представляют никаких доступных пониманию отношений к другим формам скрытых сил природы, поэтому гипотеза эволюции неизбежно впала в витализм. Скрытая сила зачатка должна была существовать в искони заложенном в нем плане организации, который затем получал бы осуществление в действительном развитии. Так как это представление соединялось с дальнейшим, сообразно которому в каждом способном к организации зачатке содержатся уже и задатки к развитию позднее являющихся поколений, эволюция повела к гипотезе так называемого предсуществования всех будущих форм организации (Einschachtelungshypothese), сообразно которой все формы жизненного развития должны были быть искони преформированы в виде бесконечно большой суммы различных для всякого вида и уже содержащихся в первоначально созданной форме зачатков. Таким образом пришли к своеобразной теории предсуществования, при которой в то же время предполагалась абсолютная стойкость видовых форм. Эпигенетическая гипотеза оказалась более благоприятной для физико-химического истолкования жизненных процессов. Схема контактного действия, хотя в этом применении она далеко не сводилась на достоверно известные процессы, по крайней мере давала общее изображение ряда согласно законам природы следовавших друг за другом смен форм (Auslosungen), по отношению к которым можно было мыслить себе исполненным постулат механической причинности. Таким образом оказывается, что соперничество этих двух гипотез в сущности может быть признано перенесенной в область теории генерации борьбой основных физиологических воззрений витализма и механизма.

В новейшее время это положение вещей изменилось в том отношении, что никто уже не отстаивает допущения постоянства видовых форм, так что гипотеза эволюции в прежней ее форме отброшена. Однако в несколько измененной форме она вновь ожила в некоторых новых гипотезах развития. Так, предположение, согласно которому вся наследственность основана на переживающей поколения непрерывности зародышевой плазмы, очевидно есть модификация прежней теории предсуществования. Так как здесь допускается, что при всяком размножении часть зародышевой плазмы родительской лицевой клеточки идет не на образование детского организма, но предназначается для образования зачатковых клеточек будущих поколений, то сходство потомков с родителями опять-таки сводится на субстанциальное тождество, в течение поколений связующее друг с другом все особи одного и того же происхождения^[1]. Приходится признать, что в этого рода представлениях заключалась понятная реакция против того внешнего механизирования эпигенетической теории, которое было произведено Дарвином в его «временной гипотезе пангенезиса». Сообразно последней, всякая часть организма отдает зачатковым клеточкам элементы, которые при развитии воспроизводят те части, от которых они происходят. Из этого предположения необходимо следует, что изменения, претерпеваемые органами в продолжение жизни особи вообще настолько же переходят по наследству, как и первоначально принадлежащие им свойства. Несомненно, однако, что это неверно. Вероятно, что приобретенные уродства вообще не переходят по наследству. Поэтому теория непрерывности зародышевой плазмы исходит, напротив, того из положения, гласящего, что передаваться по наследству всегда могут лишь первоначально принадлежащие зачатку, а не приобретенные свойства. Конечно, этим она, по-видимому, не менее того противоречит опыту. Можно было бы признать несомненным, что изменения, постепенно приобретаемые вследствие выше рассмотренных взаимодействий внутренних причин и внешних условий, переходят к потомству. И без наследственности таких постепенно возникающих в течение поколений и накопляющихся изменений нельзя было бы объяснить приспособления ко всем тем условиям существования, которые оказывают действия лишь в развитом состоянии. Пришлось бы совершенно отказаться от принятия в соображение по сию пору почти исключительно до некоторой степени выясняющих дело психофизических влияний упражнения, чтобы поставить на место того лишь неопределенное предположение изменений зародышевой плазмы вследствие смешения воспроизводительных веществ. И опять-таки лишь чудесным накоплением случайных изменений можно было бы объяснить, каким образом эти изменения повели к целесообразному соотношению между функцией и условием жизни. В противоположность этой рискованной игре случая, с эмпирической точки зрения можно, конечно, остаться при единственно доказуемом опытом предположении, согласно которому важнейшая побудительная причина усовершенствования и дифференцировки функций заключается в упражнении самих функций и в прочных действиях этого упражнения. А если результаты упражнения передаются от поколения к поколению и упрочиваются, то должна существовать наследственность приобретенных свойств. В действительности очевидно, что свойства, приобретенные вдруги свойства, приобретаемые постепенно, вовсе не могут быть приравниваемы друг к другу по отношению к способности унаследоваться. Только постепенно приобретаемые свойства, а именно, по-видимому, вследствие того, что при этом оказывают свое влияние действия соотношения частей, могут произвести преобразование, остающееся навсегда при благоприятных условиях. Ведь опыт несомненно учит, что наступающие в течение развития как рода, так и особи изменения вообще тем более стойки, чем медленнее они наступали^[2].

Для установления отношения между явлениями наследственности и другими лучше известными процессами следует прежде всего не исходить из представления, согласно которому наследственность, как выражались, есть «морфологический, а не физико-химический процесс», а в противоположность тому нам придется и здесь придерживаться того положенного в основу истолкования уже простейших жизненных явлений представления, согласно которому всякий морфологический процесс есть в то же время и физико-химический процесс, отличающийся от других лишь тем, что определенные химические процессы являются вследствие в высшей степени сложного характера молекул, с которыми они совершаются, в то же время и морфологическими процессами. А если предположить это, тогда в развитом выше воззрении на физиологико-химическую природу процессов роста и распадения элементарного организма заключается в существенных чертах уже и принципиальное разрешение проблемы наследственности. В указанном простейшем случае понятие наследственности есть лишь телеологическое выражение для основанного на химическом образе действия элементарного организма свойства сперва расти благодаря напластованию полимерных групп атомов, а затем благодаря действию отложившихся в ядерных образованиях ферментов распадаться на две одинаковые с первоначальной совокупные молекулы, с которыми затем в подобном же чередовании повторяется тот же процесс роста и распадания. Это повторение процессов с морфологически и химически одинаковыми друг с другом группировками вещества, из которых при том позднейшие возникли из более ранних благодаря процессу распадения, мы и называем наследованием.

А раз этому понятию всюду должно принадлежать одно и то же значение, для него придется всюду предположить и один и тот же причинный субстрат. В действительности ведь воспроизведение в сложном организме определенного переходящего по наследству свойства всегда остается связанным с повторением предшествовавших, возникших в течение развития физико-химических условий. Затем эти условия разлагаются здесь на ряд элементарных процессов, которые подобны процессам роста и распадения простого организма, а отличаются от них лишь тем, что каждый связан с предшествующим и одновременным наступлением бесчисленных других элементарных процессов, к которым он в то же время вследствие связи органов стоит в более или менее близком причинном отношении. А мы свели упомянутую связь на возникновение некоторого междуклеточного вещества «Holoplasma», которое посредством свободных сродств связует все органы в физиологико-химическое единство. Сообразно этому мы должны будем приписать этому междуклеточному веществу такое же действие, какое уже было допущено при процессах регенерации, и при первоначальном развитии, потому что это последнее само может быть рассматриваемо как имеющий значение для рода процесс регенерации. В каждом месте вещество «Holoplasma» будет вызывать в течение развития неоднократные процессы распадения, пока не наступит равновесие действий сродства. Но всякое постепенно наступающее изменение организации будет вызывать в строении клеточек и окружающей их промежуточной субстанции небольшие изменения, производящие соответственное изменение действий сродства, а вслед затем и те же самые свойства в развитии следующих поколений. Таким образом, те более тонкие различия, которые в пределах общего характера вида отличают стоящих по своему происхождению в более тесной связи друг с другом особей, сведены, как того требует сведение проблемы развития на проблему наследственности, на одинаковые условия, которые в течение бесчисленного ряда поколений вызывали разделение труда между клеточками и превращения последних в различные ткани и органы. Но при этом физиологико-химическом истолковании никогда не следует упускать из виду, что молекулы, из которых слагаются элементарные органические частицы, в силу их крайне сложного строения легко могут претерпевать изменения в группировке атомов, которые затем оказывают имеющее важное значение действие на наступающие эффекты.

В особенности один из тех бесчисленных элементарных процессов, из которых слагается развитие организма всегда представлялся труднейшей частью проблемы наследственности: отделение зачатковой клеточки от родительского тела. Значение этого элементарного процесса основывается на способности зачатковой клеточки порождать из себя весь тот генерационный ряд (Generationsfolge) элементов, регулярно следующие друг за другом распадения которых и образуют то, что мы называем историей развития. Так как в способной к развитию клеточке должны быть предзнаменованы все задатки наследственности, которые реализуются впоследствии, то здесь представляются ближайшими попытками разрешения проблемы те допущения, которые допускают, что подлежащие передаче по наследству свойства сами уже как-либо преформированы в ней, или вследствие субстанциальной непрерывности зародышевой плазмы, или при помощи перехода бесчисленных зачатков органов в семенные элементы и яйцевые клеточки. В действительности же они вводят в заблуждение относительно смысла проблем, вместо того чтобы их разрешать. «Непрерывность зародышевой плазмы» ставит на место представляющегося при наблюдении повторения функциональных процессов, совершающихся с изменчивыми комплексами субстанций, не могущее быть удостоверенным тождество субстанции, да и будь оно удостоверимо, оно не давало бы ответа на вопрос. «Пангенезис» же вместо решения дает лишь усугубление проблемы.

И здесь прежде всего следует припомнить то значение, которое в примитивном процессе воспроизведения, в распадении элементарного организма, принадлежит вновь образовавшимся клеточкам по сравнению с погибшей. Это значение состоит в том, что в первых воспроизводится то состояние, которое было свойственно последней, пока она была молода, и которое предшествовало наступившему вследствие полимеризации уменьшению прочности химического сложения. Для этого воспроизведения вовсе не требуется сохранение прежних субстанциальных элементов. Напротив того, благодаря образующему жизненный процесс обмену веществ, во всяком случае большинство элементов, а у несколько долее существующей органической формы, вероятно, все элементы, которые принадлежали предшествующему поколению в том состоянии, когда оно было молодо, исчезли при появлении нового поколения.

Необходимой остается только непрерывность химических процессов, благодаря которой при всей смене элементов сохраняется основная форма соединения. Но мы уже видели, что воспроизведение элементарного организма связано с особыми составными частями клеточного содержания, имеющими своеобразное морфологическое и химическое значение, а именно с ядерными образованиями, которые в тот момент когда в достаточной степени подвинулось вперед уменьшение прочности составных частей плазмы, принимают на себя роль ферментов, вызывающих распадение. С развитием сложного организма во всех отдельных клеточках появляются такие ферменты, вызывающие распадение, которые затем при содействии сродств вещества «Holoplasma» участвуют при росте органов, а также при всех процессах регенерации. Но в то же время энергия этих ферментов, вызывающих распадение, будет существенно различна в функционально различных элементах, и вообще она значительно меньше химической энергии первоначальных ферментов воспроизведения (Zeugungsfermente). Количественно это выражается в том, что способность к распадению большей частью истощается после небольшого числа поколений клеточек; качественно в том, что всякий морфологический элемент регулярно может порождать лишь однородные с ним элементы. Вероятно, эта потеря энергии стоит в непосредственной связи с тем фактом, что огромное большинство элементарных частиц сложного организма утратило способность к конъюгации, а стало быть, и возможность вновь приобретать первоначальную энергию распадения посредством смешения с ядерными образованиями иного происхождения. Представляется мысль установить отношение между этим изменением и появлением вещества «Holoplasma». Это последнее, связуя посредством свободных сродств соседние клеточки друг с другом, может благодаря тому же самому свойству и уничтожать действия сродства между ядерными образованиями, так что этим отрезывается тот источник обновления, благодаря которому элементарный организм только и способен вернуться на первоначальную ступень своей воспроизводительной способности.

В этом отношении морфологические процессы, сопровождающие созревание зачатковых клеточек, опять-таки представляют собой важные внешние признаки химического значения этих явлений. Ведь упомянутые процессы состоят в выделении клеточек из той окружающей среды, с которой они органически связаны, причем этим обусловливается их полное отделение от родительского организма в такой форме, как этого, кроме отмирающих элементов, нигде не бывает. Сообразно этому зачатковые клеточки должны, вероятно вследствие отдачи веществ, насыщающих сродства соседнего вещества «Holoplasma», иметь свойство вновь переходить в состояние свободных совокупных молекул, в котором они способны в свою очередь сами служить исходным пунктом всего того цикла процессов, благодаря которому они сами возникли. Этот цикл представляет собой повторение истории жизни вида, так как и в том и в другом случае всякое данное состояние содержит в себе условия для порождения следующего за ним во времени состояния. Но, между тем как при первоначальном развитии вида новое состояние проистекало из предшествовавшего всегда благодаря психофизическому взаимодействию внешних и внутренних условий, при развитии особи побудительная сила состоит лишь в тех действиях сродства и распадения, которые в их взаимной причинной связи составляют течение жизненного процесса. Связь этих действий с их первоначальными психофизическими условиями, физическими осадками которых они являются, и здесь опять-таки может быть подведена под общую схему результатов упражнения. Те жизненные судьбы элементарного организма, которыми обусловливается возникновение какого-нибудь Metazoon, должны и на всякий отделяющийся для самостоятельного развития продукт распадения равным образом оказывать действие, изменяющее сродства элементарных веществ в таком смысле, что воспроизводится такое же чередование процессов роста и распадения. А если представить себе теперь, что этот процесс совершается с огромной суммой морфологико-химических составных частей, из которых построен сложный организм, то благодаря этому становятся, по крайней мере в общих чертах, понятными преемство состояний развития и общая аналогия между историей жизни особи и историей вида. В последнем отношении в процессе развития именно повторяется такое же механизирование психических процессов, как-то, которое мы наблюдаем при выработке тех многочисленных снарядов саморегулирования, которые вырабатываются в продолжение жизни особи. Так как при посредстве зачатка, из которого он развился, всякий отдельный организм функционально связан с необозримым рядом предшествующих поколений, то в действительности против этого расширения понятия механизирования не оказывается принципиальных возражений, как бы ни представлялось пока, а может быть, и навсегда неосуществимым проведение его в частностях. Но то, что в существенных чертах имеет силу уже для особи, конечно, в еще большей степени имеет силу для связи поколений: всякий переход результатов упражнения в механически действующие саморегулирования предполагает связь функциональную, а не субстанциальную, или, если и последнюю, то лишь постольку, поскольку она необходима для непрерывной связи следующих друг за другом жизненных состояний.

Если при этом трактовании проблемы наследственности сообразно химическим аналогиям, не принималось в соображение ни физиологическое, ни в особенности психологическое истолкование жизненных явлений, стало быть, по-видимому, не было соблюдено правило троякого истолкования жизненных процессов, то можно, конечно, указать на то обстоятельство, что эвристическое значение упомянутого правила именно в том и состоит, что из трех толкований, которые сами по себе возможны, оно всегда дозволяет выбрать то, на которое более всего наводят особые условия данного случая. Вследствие связанности всех явлений наследственности с материальным субстратом органического развития здесь таковым служить рассмотрение процессов с их химической стороны. Но это не исключает возможности, что наряду с трактованием на основании химических аналогий, найдут себе место и другие формы объяснения, поскольку осуществлены необходимые для них условия. В действительности следующие друг за другом процессы деления клеточек и все образующиеся под влиянием протоплазматических движений формы с физиологической точки зрения могут быть рассматриваемы как явления раздражения. Затем эти элементарные процессы движения психологически уже потому должны быть признаны простыми актами влечения что развитая психические функции всего организма должны быть на низшей ступени предзнаменованы в свойствах входящих в его состав элементарных организмов. Но оба эти рода рассмотрения, необходимые во всех тех случаях, где дело идет о понимании функциональной стороны процессов, оказываются бесплодными именно для специфического характера явлений наследственности. Ведь функционально все отправления, которые здесь надлежит принимать в соображение, не идут далее той ступени, которая достигнута была уже единичным элементарным организмом. При всем том наследственность служит одним из важнейших доказательств того постоянного действия, которое органические функции, направленные на определенные цели жизни, оказывают на свой собственный материальный субстрат, и благодаря которому они превращают последний во все более и более совершенное орудие упомянутых целей. Вопрос же о том, как это возможно, допускает ответ лишь путем образования гипотез о химических свойствах этого субстрата, причем надлежит сообразоваться с имеющимися в распоряжении химическими аналогиями.^[3]

(влияющими на процесс питания) действиями частей друг на друга. Но важность нервной системы для сложного животного организма в значительной степени основывается прежде всего на том, что она делает возможным стройное саморегулирование и пространственно раздельных органов. С одной стороны при ее посредстве, благодаря функциональному замещению, происходит то самосохранение организма, которое вместе с тем делает последний способным оказывать сопротивление преходящим внешним действиям; с другой стороны на ней основаны функциональные взаимоотношения частей, соответствующие постепенно наступающим прочным изменениям условий жизни. Все эти снаряды, при посредстве которых достигается самосохранение и приспособление, в последнем анализе основываются опятьтаки на том, что вследствие химического строения нервной субстанции общие свойства раздражительности протоплазмы в ней в высшей степени дифференцированы. Эта дифференцировка состоит, вероятно, лишь в весьма незначительной степени в развитии различий в свойствах самой нервной массы; большей частью она вытекает, конечно, из тех связей, которые существуют между последней и другими органами, функциональное значение которых различно. Тем не менее придется предположить известные преобразования первого рода в тех случаях, где благодаря приспособлению к своеобразному функционированию органов в известном смысле должна наступить и дифференцировка нервных составных частей последних. Так волокна opticus и зрительный центр приспособились, конечно, к функциям глаза, волокна acusticus и слуховой центр — к условиям слуха, так как свойства чувственных раздражений вызвали соответствующие им молекулярные изменения нервов. Однако физиологическая однородность этих последних все еще сохранилась настолько, что вся центральная и периферическая нервная система образует единую систему, устанавливающую взаимную связь между всеми остальными органами и способную производить все те замещения и компенсации, которые требуются для безостановочного совершения отдельных функций, для устранения незначительных препятствий, а равно и для приспособления к постепенным изменениям жизненных условий.

Уже обычное течение проявлений животной жизни представляет таким образом многочисленные примеры непрерывно совершающихся саморегулирований. Так, механизм дыхания прежде всего приводится в действие раздражением, производимым бедной кислородом кровью на дыхательный центр. Поэтому раздражимость этого центра, как она постепенно выработалась под влиянием жизненных условий, вызывает центральное саморегулирование дыхания, которое всегда допускает лишь незначительные колебания содержания кислорода в крови в ту и в другую сторону от среднего состояния равновесия. Затем к этому центральному саморегулированию присоединяются при содействии периферических нервных возбуждений дальнейшие саморегулирования: так, расширение легкого при вдыхании вызывает выдыхательный рефлекс, его спадение при выдыхании — вдыхательный рефлекс. С первым механизмом дыхания связаны центры, регулирующие двигательную деятельность сердца, с последними — места зарождения иннервации кровеносных сосудов, а именно в особенности важных для распределения крови по органам меньших артерий. Так, всегда при посредстве нервов, всякое ускорение дыхания тотчас же вызывает учащение биения сердца; последнее — в свою очередь расширение сосудов, благодаря которому потребность органов в кислороде удовлетворяется в самое краткое время.

Из этих саморегулирований в особенности важны те, которые приводят к выработке новых функций или компенсации наступивших в функции расстройств. В то же время по ним удобнее всего понять возникновение таких автоматических регуляторов вообще. Обыкновенно уже сами отдельные органы лишь в незначительных размерах представляют возможность такого замещения отправлений. Вообще замещение ограничивается здесь тем, что при прекращении функционирования одного органа начинает усиленно функционировать другой эквивалентный. Так иногда одна почка исполняет работу обеих, усиленным упражнением левой руки заменяются функции утраченной правой, так в редких случаях нога исполняет функции рук. Центральный орган способен к аналогичным замещениям в гораздо большей степени. Потеря, возникающая благодаря разрушению центральных частей, может, если только она остается в известных пределах, вполне покрываться деятельностью других частей. Так, возникшая вследствие разрушения ткани в мозгу центральная пертрубация речи или зрения или расстройство произвольных перемещений могут компенсироваться, хотя бы сами разрушенные центральные элементы и не стали способными функционировать.

Очевидно, эти процессы центрального замещения вполне однородны с теми процессами упражнения в новых функциях, при которых центральные элементы тоже ведь становятся способны к отправлениям, прежде отсутствовавшим у них. Большей частью в таких случаях приурочивания требуется и функциональное упражнение периферических органов; однако это последнее имеет лишь подчиненное значение. При выработке пианистом техники, например, менее всего играют роль мускулы, более всего — центральные места зарождения их иннервации. Ведь способность порознь приводить в движение группы мускулов, которые первоначально функционировали лишь совместно, основана на обособлении центральных импульсов, равно как способность к необычайно скорым и быстро сменяющимся движениям вполне принадлежит области центрального упражнения. Но все нервные процессы упражнения объясняются из того принципа, что возбуждение тем легче совершается в первоначально указанных ему волей пределах, чем чаще оно повторялось. Этот принцип, действие которого в свою очередь может быть сведено лишь на молекулярные изменения нервной субстанции, объясняет в то же время, что движения, первоначально бывшие произвольными, постепенно переходят в автоматические. В действительности субъективный опыт обнаруживает нам такой переход всюду как психологическую сторону результатов упражнения. Всякое упражнение состоит в механизирован нии первоначально сознательно совершавшихся волевых актов. Отсюда не составляет исключения и вторичное усвоение путем упражнения утраченных центральных функций. Например, если кто-либо, утратив способность к речи, опять выучивается говорить, то этот процесс отличается от первого усвоения языка, кроме различий обусловливаемых соответственными ступенями духовного развития, свойственными тому и другому возрасту, лишь в двух пунктах, и именно: при вторичном усвоении все-таки могут действовать слабые образы-воспоминания, относящиеся к представлениям о звуках и движениях, отсутствующие при первоначальном усвоении, и, наоборот, при первоначальном усвоении нет всех тех тормозящих центральных влияний, которые связаны с патологическим источником пертурбации.

Но мы не имеем права ограничивать этот переход произвольных движений в автоматические теми тесными пределами, в которых такие превращения непосредственно представляются, наблюдению. Наоборот, по всему вероятию, в течение продолжительного развития именно путем этого процесса вообще возникли все те целесообразные саморегулирования, на которых основываются особливые права животного организма на наименование его «естественной машиной». Кроме того, в пользу этого свидетельствует еще то наблюдение, что такие движения, которые у развитых животных совершенно механизировались, на низших ступенях животной жизни еще имеют характер волевых действий. В особенности это применимо ко всем тем движениям, которые оказывают действие на циркуляцию питательных жидкостей. В то же время этот переход объясняет существование многочисленных органов движения, которые у высших животных одновременно подчинены и автоматическому саморегулированию и влиянию воли: таковы с преобладанием автоматической стороны дыхательные движения, а с преобладанием волевой стороны прочив внешние движения скелета. Поэтому и последние постоянно представляют еще примеры того механизирования волевых действий, которое, вызвав целесообразное действие органов животного тела друг на друга, продолжает способствовать усовершенствованию этого механизма.

Ясно, однако, что всякий процесс, благодаря которому акты, первоначально бывшие волевыми, переходят в автоматические движения, в той же мере, как он обогащает физиологический механизм лишает, по-видимому, психическую жизнь определенных, первоначально ей принадлежавших составных частей. Превращая психофизические процессы в физические, он, правда, освобождает сознание от управления множеством подчиненных жизненных функций, но в то же время, коль скоро механизирование стало полным, он лишает волю непосредственной власти над некогда подчиненным ей организмом. Это соображение прежде всего вызывает вопрос о том, каким образом вообще возможно такое превращение психических условий в их физические действия. Сначала этот переход представляется непонятным, с какой бы из обычных метафизических точек зрения мы на него ни смотрели. Он представляется непостижимым, если психический процесс приписывается материальным субстанциальным элементам как связанное с ними свойство, потому что в таком случае нельзя понять, как и почему им пришлось лишиться этого свойства. Он представляется непостижимым, если допускается, что психический процесс сам есть первоначально реальное, ибо и в таком случае возникает вопрос, каким же это образом возможно превращение этого реального в явления, которые в опыте представляют зрелище чисто внешнего механизма. Наконец он представляется решительно непостижимым и в том случае, если дуалистически разлагает действительность на материальное и на духовное бытие, так как тогда опять является старый, не разрешенный вопрос, каким же образом можно мыслить себе возможность действия друг на друга двух таких по существу различных субстанций. Таким образом, психофизическое объяснение физиологических саморегулирований неизбежно приводит к метафизико-психологической проблеме. При выведении упомянутых саморегулирований из превращения психофизических процессов в чисто физические возникает вопрос: в каком отношении стоят те психические процессы, которые составляют содержание индивидуального сознания, к физической организации живого тела, того тела, которое является как субстратом всех душевных деятельностей, так и орудием, которое последние создали себе для своих целей. Ставя этот вопрос, мы вступаем в область исследований, которыми занимается философия духа.

• [1] Родственный характер имеет предположение Нетели (Mechanisch-PhysiologischoAbstammungslehre). Только он относит непрерывность развития к допускаемойим в качестве общей составляющей остов субстанции идиоплазмы и приписываетпоследней, наряду с тенденцией передавать свои свойства по наследству, еще и стремление к совершенствованию, постепенно приводящее к возникновению новых видовыхформ.
• [2] Вопрос о том, существует ли наследственность приобретенных свойств или нет, играет немаловажную роль в новых фазах развития теории Дарвина, так как он стоитв тесной связи с обсужденными уже противоположностями ламаркизма и до крайностидоведенного дарвиновского принципа случайных условий подбора. Ср. относительноэтого полемику между Гербертом Спенсером и А. Вейсманном в «Contemporary Review"1894 и 1895 и последнее возражение Вейсманна «Neue Gedanken zur Vererbungsfrage», Jena, 1895, а также «Ueber Germmalselection», там же, 1896. Во всяком случае плодом усилий Вейсманна можно будет признать то обстоятельство, что ныне почти всеми признается опровергнутым допущение индивидуально и внезапно приобретаемых изменений, в особенности же таких, который вполне идут вразрез с определенным направлениемразвития, обнаруживающимся в неоднократных изменениях одинакового характера. Иначе обстоит дело по отношению к медленно и постепенно возникающим изменениям, которые повторяются от поколения к поколению всегда в одинаковом направлении, как следует предположить в особенности в таких случаях, которых требуютопределенные внешние условия существования. Мне кажется, что отрицание наследственности и в применении к таким случаям означало бы вообще отказ от физиологического понимания явлений развития и допущение гипотезы случайности в размерах, исключаемых всеми принципами вероятности. Впрочем, теоретически не невероятно, что это различие между часто и в одном направлении повторяющимися мелкими изменениями и однократным основывается на том, что лишь первые вызывают изменениезародышевой плазмы, что, стало быть, во всяком случае это последнее всегда надлежитпризнать ближайшей причиной наследственной передачи.
• [3] Саморегулирования в организме. Механизирование жизненных процессов Если физиологическая и психологическая сторона биологическогоистолкования отступают таким образом на задний план, когда делоидет о проблеме наследственности, то роль их оказывается тем болеезначительной при рассмотрении взаимоотношения функций и их действий на организм. Физиологически последний образует связаннуюдля общих целей систему органов, которая в то же время обладаетв высшей степени полезными снарядами, служащими для саморегулирования, благодаря которым прекращение или нецелесообразноеизменение отдельных функций компенсируется иными функциональными замещениями, а равным образом характер и функционированиеорганов постепенно приспособляются к вызывающему изменения влиянию внешних условий. Такие саморегулирования могут различнейшим образом вызываться прямыми механическими и трофическими