Трибализм и политическая власть

Речь идет о патронажно-клиентных связях, густой сети традиционных социальных взаимоотношений, столь привычной для африканцев с их полупервобытным менталитетом. Все дело в том, что ситуация в Тропической Африке в XX в. изменялась резко ускоренными темпами. Всюду строились новые города буржуазно-индустриального типа. Жизнь быстро менялась, но люди столь быстро метаться не могли, как достаточно устойчивым оставался и их менталитет, воспитанный многотысячелетней традицией. Поэтому сеть, о которой идет речь, в условиях энергичных попыток Запада трансформировать господствовавшее здесь общество первобытно-восточного типа стала главным препятствием в процессе эволюции. Ее нужно было как-то приспособить к новым условиям, сдвинуть с некоей мертвой точки, которая была для традиционного общества незыблемой основой. И об этом теперь, после достижения независимости, должны были позаботиться те из местных руководителей, кто в силу своего статуса и по воле судьбы оказался во главе африканских государств.

Города Африки быстро заселялись деревенским людом, стекавшимся в них в поисках заработка. В эти пусть еще не всегда современные, но все же принципиально отличные от негритянской общинной деревни новые города притекали люди с привычными для них психологическими стереотипами. Но так как обычно это были люди из разных социоэтнических общностей, порой из соседних государств, говорившие на разных языках и являвшиеся по отношению друг к другу чужими, встала серьезная проблема их адаптации. Решалась она в новых городских условиях не только восприятием языка колонизаторов, что можно считать естественным выходом в создававшихся урбанистических центрах. Для социопсихологического комфорта было необходимо искусственно воссоздать примитивную норму жизни, от которой люди легко уйти не могли.

Это значило, что перемещавшиеся в город люди, как-то исстари бывало с городами на всем традиционном Востоке, селились кварталами рядом друг с другом, свои со своими. Иными словами, вновь прибывавшие заселяли тот район, где уже жили ранее прибывшие сюда выходцы из их общины, деревни, племени. Именно за этот счет трибализм как форма существования, система комфортного для новоприбывших горожан бытия не просто целиком переносился из деревни в город, но в условиях крупномасштабной городской жизни как бы заново воссоздавался.

Далеко не случайно один из африканских политологов как-то даже заметил, что трибализм в этом смысле является для Африки чем-то искусственным, заново созданным для нужд правящей элиты.

При всей рискованности такого тезиса в нем немало истины, ведь сеть приходит в город не просто с земляками того или иного новоиспеченного политика. Она действительно переносится из деревни в город и здесь к тому же обрамляется новыми, еще более надежными скрепами. Эти скрепы входят важной составной частью в заново складывающуюся систему личностных связей, формирующуюся как за счет действительных родственников и соплеменников, которые приходят из родных мест в город и естественно оказываются клиентами своего добившегося сколько-нибудь заметных политических и иных успехов соплеменника, становящегося их патроном, так и за счет адаптации различного рода аутсайдеров, почемулибо выпавших из собственной кланово-племенной структуры случайных лиц, также изъявивших готовность стать клиентами влиятельного патрона. В результате возникает надежный социальный механизм на племенной (частично псевдоплеменной, адаптированной) основе, который является элементом все той же трибалистской практики.

Чем выше на политической лестнице стоит патрон, тем мощнее его клиентелла, тем крепче и шире, разветвленнее его опирающийся прежде всего на родное племя клан. В порядке обратной связи все это влияет на рост политических потенций патрона. Если мысленно представить себе, что такова в принципе вся социально-трибалистско-политическая система в любом из независимых государств современной Тропической Африки, то мы и получим политическую администрацию, состоящую из ряда соперничающих влиятельных деятелей, каждый из которых опирается на свой клан, на своих клиентов и свое племя. В крупных племенных группах может быть ряд аналогичных групп по числу подразделений племени. Но главное состоит в том, что принцип создания политических партий и функционирования политической элиты именно таков.

пример Специалисты давно обращали внимание на то, что стоит кому-либо из политиков в той или иной африканской стране получить, скажем, министерский пост, как он тут же заполняет это министерство своей родней, соплеменниками. И это не только не удивительно (удивительным это может показаться лишь незнакомому с африканскими реалиями иностранцу), но, напротив, закономерно.

• • Во-первых, нагому, что традиционные нормы рецинрокности и социальных связей вынуждают того из родни и соплеменников, кто выше других поднялся по социально-политической лестнице, позаботиться о своих ближних. И эти ближние в такого рода случаях не церемонятся. Они окружают преуспевшею родственника, объявляя себя ею клиентами и законно требуя за это места, должности, вспомоществование и т. п.
• • Во-вторых, клиенты такого рода — это и есть привычная в Африке социальная опора каждого высокопоставленного представителя элиты. И если ты получил какое-то министерство, оно твое в буквальном смысле этого слова. Ты не только можешь, ты обязан отдать должности в нем своим клиентам. Неважно, могут они выполнять при этом необходимые функции или нет. Гораздо важнее то, что это твои люди, на которых ты всегда можешь положиться.

Трибализм, обусловивший функционирование и даже господство подобного рода кланово-патронажных групп, в большинстве своем начавших играть роль партий в политической жизни едва ли не всех стран Африки^[1], оказал свое решающее воздействие и на выживаемость тех или иных форм политического режима в независимых странах континента. Обратим внимание на два аспекта режима, на характер государства и проблему многопартийности.

В современной Африке, как-то видно из предыдущей главы, республиканская форма правления абсолютно доминирует. Правда, есть мелкие королевства типа Лесото и Свазиленда, временами тот или иной правитель типа Бокассы объявлял себя монархом, даже императором. Но все это скорее карикатура, нежели норма. Такой нормой оказалась республика — при всем том, что Британия, одна из главных колониальных держав, была и формально остается ныне монархией (да и в африканских странах всегда хватало, есть и сегодня немало королей и вождей с явно монархическим стилем существования и соответствующим менталитетом их племенного окружения). Причина видна невооруженным глазом и сродни тому, о чем уже говорилось в связи с проблемой государственного языка. Любой вождь или король, став во главе нового государства, уже одним этим мог бы восстановить против себя все те племена, к которым он не имеет отношения и заведомо является чужим, со всеми вытекающими из этого негативными и политически дестабилизирующими последствиями. Отсюда логичный вывод: нужна не монархия, а республика. Во главе страны должен быть не обожествленный несменяемый монарх, но избранный большинством сменяемый президент.

В большинстве стран современной Африки президент не столько символизирующая государство политическая фигура, сколько фиксированный результат определенного общественного компромисса, баланса политических сил. Разумеется, бывают случаи, когда во главе того или иного государства оказывается выдающаяся личность, чьи деяния заметно и по заслугам возносят ее над племенными предпочтениями, выносят за скобки элементарных политических расчетов. Но это своего рода выход за пределы нормы, пусть даже выход желанный и благотворный для страны, хотя и не всегда. Нормой же остается баланс сил, и это убедительно проявляет себя в тех случаях, когда на смену выдающейся личности в той же стране приходит личность ординарная.

Наряду с президентской практически во всех молодых государствах Африки принята парламентская форма правления. Парламенты во всех возможных модификациях: национальные собрания, палаты представителей, национальные ассамблеи, революционные советы, даже советы вождей, как демократически избранные, так и порой наспех скомплектованные, созданные по воле военных диктаторов, — неизбежная и немаловажная часть политической власти почти всех африканских стран. У этих представительств может быть разная доля власти, от почти полной до едва заметной, консультативной, но их объединяет и нечто общее. Все они являются более или менее точным инструментом, отражающим совокупность этнических групп данного социума, а также соотносительную силу и значимость каждой из упомянутых групп. Можно сказать и более определенно: парламентарное представительство такого типа, о котором идет речь, является необходимым условием нормального осуществления политической администрации в стране, без него сколько-нибудь эффективная власть вообще невозможна.

По логике вещей все это должно вести к практике политического плюрализма и системе многопартийности. Ведь многопартийность как таковая естественно присуща любой нормальной парламентарной демократии. А уж государствам Африки с их групповыми интересами вроде бы сам бог велел быть многопартийными. Между тем на деле все не так. Многопартийность как политическая система не только не распространена, но и с трудом находит себе место в молодых странах. Даже напротив, практика показывает, что эта система вредна и порой деструктивна, во всяком случае на раннем этапе становления государственности. Нетрудно понять, в чем дело. Партии в рамках той политической системы и той социальной сети, которые уже были охарактеризованы, неизбежно и очень быстро становятся племенными. Вместо партий появляются хорошо политически организованные и противостоящие друг другу мощные этнополитические организации,

каждая из которых радеет за своих и претендует на максимум власти и влияния. В любой стране, где подобное происходило, дело шло, как правило, к дезинтеграции и политической нестабильности и обычно завершалось военным переворотом и запретом на деятельность партий.

Правда, военные режимы с их однопартийными организациями наподобие народных фронтов тоже на практике оказывались малоэффективными и обычно бывали нестабильными. Но одно преимущество таких режимов, как и функционально родственных им революционных, даже марксистско-социалистических, несомненно. Это стремление и практическая возможность собрать под национальнореволюционными лозунгами все население страны, отодвинув на задний план этнические предпочтения и своекорыстные цели групп. Как правило, программы фронтов и общенациональных правящих партий крайне расплывчаты, как размыты сами эти организации с точки зрения их внутренней структуры (в некоторые из них автоматически включается все взрослое население страны). Но свое дело они делают. Впрочем, здесь необходимы оговорки и дополнительные пояснения.

2.4. Парламентарная демократия и реалии африканских стран Принятая практически всеми деколонизованными странами система парламентарных режимов с президентской властью и демократическими выборами, пусть даже не регулярными и далеко не всегда истинно демократическими, — это историческая неизбежность. Никакой иной системы власти молодые страны изобрести не могли, а принятая ими была хороша не только тем, что соответствовала этническому плюрализму в каждой из вновь возникших стран, но также и тем, что была неплохо известна и отработана веками в парламентской традиции Европы. С этой традицией была знакома получившая образование в метрополии правящая элита, которая, собственно, и создавала тот или иной политический режим, начиная с выработки (с помощью колониальной администрации или под ее влиянием) конституции.

Но одно дело респектабельная внешняя форма демократической президентско-парламентарной республики и нечто абсолютно иное — наполняющие эту форму жизненные реалии. Совершенно очевидно, что реалии африканских стран отнюдь не соответствовали принятой ими политической форме, во всяком случае в том смысле, что все тонкости процедуры и хитросплетения разделения властей — а на этом стоит любая развитая демократическая система власти — были чужды массе электората. Люди привычно шли за своими и голосовали за своих. Это очень характерно не только для Африки, но и для всего Востока, даже для Латинской Америки, т. е. встречается практически везде, куда демократия была привнесена извне и где тысячелетиями до того господствовали привычные нормы командноадминистративной системы. Но специфика Африки как раз в том и состоит, что в ней не была развита даже командно-административная система. Альтернативой ее была уже упоминавшаяся социальная сеть, вписанная в привычную форму этноцентризма. И потому демократический плюрализм естественно и однозначно принимал облик полиэтнической дезинтеграции и способствовал дестабилизации.

Однако отказ от политического плюрализма, ставший почти нормой в странах Тропической Африки, где многопартийность, особенно на первых порах, решительно не прививалась, имел свои существенные недостатки. Главными из них были даже не деспотизм и произвол власти (к этому на Востоке привыкли издревле), а то, что оппозиция лишалась голоса. Иными словами, немалая часть этнических групп оказывалась как бы отодвинутой от рычагов власти. Разумеется, им всегда предлагалась определенная доля формального соучастия в отправлении власти в пределах народного фронта либо правящей партии. Но эта доля низводила оппозиционные группы на уровень младших партнеров, что обычно рождало чувство неудовлетворенности или даже обиды. Отсюда — мощные взрывы недовольства, которые проявлялись то в сепаратистских выступлениях (Ангола — наиболее наглядный пример этому), а то и в открытом противостоянии претенденту на диктаторскую власть либо очередному диктатору.

пример

Вспомним события в Чаде в 1970—1980;е гг., когда за мощными политическими группировками Г. Уэддея и X. Хабре при всем различии их политической ориентации (с опорой на Ливию и Францию) стояли все те же племенные разногласия, все тот же привычный трибализм. И это не только не удивительно, но закономерно и естественно, ибо иной надежной социальной опоры у представителей власти в молодых африканских государствах просто не было и пока еще нет.

Словом, недовольные оппозиционеры в рамках однопартийной системы обычно накапливали недовольство, которое искало выход и проявлялось тогда, когда однопартийная власть вступала в состояние кризиса. Кризис же для данной формы власти неизбежен примерно так же, как неизбежно наступление дня после ночи. Дело в том, что за однопартийной и тем более диктаторской, революционной, марксистской, народной и т. п. властью, как правило, следуют по пятам хорошо знакомые любой командно-административной системе явления. Это непотизм, коррупция, инфляция, вообще неэффективность экономики, особенно государственного сектора. Стремление усилить госсектор жизненно связано с однопартийной формой власти, отнюдь даже не обязательно в ее марксистскосоциалистическом варианте. Ведь слабость создаваемой диктаторским режимом административной системы как раз в том и состоит, что она не институционализирована и вынуждена вписываться в те реалии, которые у нее есть. А это значит, что министерства заполняются чиновниками по клановотрибалистскому признаку, что администрация неумела, чиновники берут взятки и воруют, сколько могут, не видя в этом криминала. В самом деле, о каком криминале может идти речь? Если тебе досталось право распоряжаться общим достоянием, то как не взять себе солидную его часть?! Соответственно частнособственнический сектор экономики находится в подчиненном, зависимом от чиновников положении, процветает коррупция, растут цены и инфляция и т. п.

Это, собственно, и есть кризис, который ведет к ослаблению и дестабилизации власти. Вот здесь-то и наступает час оппозиции, представители которой выходят на улицу с логичными требованиями многопартийности, плюрализма, приватизации и либерализации экономики. И нередко добиваются требуемого. Наступает период многопартийности, у которого свои уже описанные слабости и который, в свою очередь, ведет к дестабилизации и ослаблению власти. И снова переворот, чаще всего военный, ведущий к новой однопартийности, к диктаторскому по сути режиму.

пример Бывают, разумеется, варианты, в том числе связанные с тем, что у власти в стране на долгие годы, даже десятилетия оказывается влиятельный выдающийся деятель, пользующийся всеобщим уважением, признанием и потому обретающий возможность соединить в своем лице разноречивые тенденции и выступить в качестве верховного медиатора. Конечно, это способствует стабильности структуры, будь то Сенегал при Сенгоре, Танзания времен Ньерере или Заир под властью Мобуту.

Однако в большинстве случаев ситуация иная. Правящие однопартийные режимы, погрязнув в коррупции, рушатся под давлением оппозиции, а многопартийные режимы, приходящие им на смену, не выдерживают испытания властью, следствием чего являются военные перевороты, снова ведущие к однопартийности, чаще всего и к диктатуре.

В последнее время можно услышать высказывания, смысл которых сводится к тому, что в рамках многопартийных режимов следует вводить такие конституционные ограничения, которые запрещали бы создание партий на моноплеменной основе. Может быть, на новом этапе существования независимых стран Африки это будет иметь шанс на осуществление и как-то повлияет на политическую реальность.

Но в лучшем случае это дело будущего. Пока же ситуация в основном остается именно такой, как она описана выше, пусть с исключениями и вариантами.

• [1] Только в немногих из них система подобного рода испытала определенную трансформацию, став, как в Кении, моноклановой, превратившейсяв средство политического господства выходцев из одного племени, кикуйю, что оказалось признанным другими этническими группами, добровольновыступающими в позиции младших партнеров.