Слово как знак. 
Внутренняя форма слова

Знаковая природа слова. Слово представляет собой единство значения и звуковой (или графической) формы. Так, звуковая форма [б'ир^{, 0}‘6зЛ] (или графическая форма берёза) вызывает представление или мысль об определённом виде растений. Следовательно, слово можно определить как знак, являющийся единством звучания (написания) и значения.

Ранее отмечалось => [гл. 2, с. 46, 64], что связь звукового (графического) облика слова и его значения является ассоциацией по смежности, закреплённой языковой традицией. Покажем это на следующих примерах^[1].

Таблица 7.1

Сопоставление внешнего облика соотносительных слов разных языков.

Совпадение звукового облика и основного смысла слов в некоторых языках может объясняться или родством этих языков (см. глагол со значением ‘рубить' в четырёх славянских языках), или лексическим заимствованием. Так, фр. isba заимствовано из русского как экзотизм => [Гл. 14, с. 570], а рус. алый и болг. ален — тюркские заимствования в русском, украинском и болгарском (ср. татарское ал).

При заучивании слов чужого языка в сознании устанавливаются ассоциации известного и общего для двух языков значения с новым звучанием. Отсутствие таких ассоциаций или их непрочность заставляют при чтении текста и при общении на иностранном языке обращаться к двуязычному словарю или разговорнику.

Слово как название предмета. В лексикологии предметом называют не только физические предметы и вещи, но любые предметы мысли: животных и людей, свойства всего живого и неживого, а также явления, события, действия и их признаки. Таким образом, знаменательные слова обладают предметной направленностью, имеют, как не раз уже отмечалось, назывную (номинативную) функцию.

Лексема как номинативная единица может быть простой и составной (например,

введение

в языкознание как название учебной дисциплины); нарицательной (девушка, город, река, кот, журнал, эпопея) и собственной (Лиза, Нижний Новгород, Нева, Мурзик, «Огонёк», «Война и мир»).

Конвенциональность (традиционность) слова-знака не позволяет произвольно изменять его. Однако замена знака может быть вызвана культурно мотивированным запретом (табу) на слова, обозначающие почитаемые или, напротив, «плохие» явления и понятия. В результате возникают нейтральные, скрывающие или смягчающие, наименования-эвфемизмы (от греч. euphemia — воздержание от неподобающих слов). Так, древнее название медведя *Urtkos (ср. лат. ursus) было заменено эвфемизмами: в русском языке словом медведь (дословно ‘мёд ведающий'), в литовском языке — lokys (буквально ‘лизун'), в немецком — Ваг ‘бурый', в ирландском — math (букв, ‘добряк'). Но когда в русском языке слово медведь осталось единственным названием этого животного, потребовались другие эвфемизмы: мишка, хозяин, топтыгин, косолапый.

В определённых ситуациях эвфемизмы превращаются в словамаски, скрывающие истинную суть явления. Так, в 1990;е гг. в русском языке слово бригада стало употребляться в значении ‘преступная (бандитская) группировка', что нашло отражение в название известного телефильма (ср. в советские годы: шахтерская бригада, бригада Коммунистического труда).

Эвфемизмам противопоставлены дисфемизмы, т. е. слова, являющиеся заменой нейтрального обозначения более грубым, пренебрежительным и т. п. Например: сойти с ума — спятить, упасть — грохнуться, журналист — щелкопёр и др.

Внутренняя форма слова. Один из важнейших вопросов лексикологии, стоящий на границе философии, — может ли внешняя оболочка слова, обозначающего понятие, быть чисто условной, абсолютно безразличной к самому понятию, т. е. к мысли человека о данном предмете. Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо разобраться в природе названия, т. е. посмотреть на слово с точки зрения ономасиологии, науки о наименовании.

Самое пристальное внимание к звучанию слова молния, если оно было неизвестно (встанем в позицию иностранца), не подскажет, какое же понятие за ним скрывается. В данном случае форму.

и содержание связывает только традиция, и связь эта чисто условна. Однако слова гром, греметь, грохотать как будто что-то подсказывают своим звучанием, особенно последний глагол. Их звуковой облик в русском языке имитирует соответствующие природные звуки. Ср. также нем. Donneг, исп. trneno, фр. tonnene, англ, thunder ‘гром'. Такие слова называются звукоподражательными (см. также гл. 3). Их звуковой облик, несомненно, связан со звуками природы, но, как видно по приведённым примерам, имитирует их в рамках фонетической системы данного языка.

Звукоподражательные по происхождению слова есть в любом языке, а в древнейшие эпохи жизни человечества их было настолько много, что существует даже звукоподражательная теория происхождения языка. Однако таких слов, которые сохранили бы это свойство и в современном состоянии языка, не так много. Например, вряд ли кто-либо из русских «слышит» в словах дышать, дух, вздох звуки дыхания, а тем более — звук громкого плеска воды в слове лещ.

Несравненно больше случаев другого типа, когда значение слова подсказывается его морфемной и словообразовательной структурой. Так, слово громоподобный полностью самообъяснимо (ср. также древовидный, треугольный, светло-зелёный и т. п.), но у слова молниеносный значение ‘стремительный' так легко не выводится (‘несущий молнию' или ‘несущийся как молния'?). И всё же в любом случае можно догадаться, почему именно так названы соответствующие понятия ‘очень громкий' (громоподобный) и ‘очень быстрый' {молниеносный).

Как же возникает слово-обозначение понятия? Об этом много и интересно писал известный русский и украинский филолог XIX в. А. А. Потебня => [Хр.: с. 282]. Он же ввёл в науку понятие «внутренняя форма слова». Сталкиваясь впервые с предметом, осваивая его в практической деятельности, человек одновременно и осмысляет его, выделяет в нём какой-то один, обычно бросающийся в глаза, прагматически важный или эмоционально сильный признак, для которого в языке уже есть название, и по этому признаку даёт название новому предмету.

Внутренняя форма слова вскрывает тот признак предмета, на основе которого произошло наименование.

и болгарского слова все же не совсем одинакова: в основе русского слова предложное сочетание «под солнцем», а в основе болгарского — сочетание существительного и глагола «глядеть (на) солнце».

Так как внутренняя форма слова указывает обычно один из многих признаков предмета и понятия, то один и тот же предмет, одно и то же понятие могут иметь разные названия. В пределах одного языка это ведёт к появлению синонимов. Так, в русском языке металлическую или пластмассовую быстро закрывающуюся застёжку называют молнией (по признакам быстроты, а также блеска, если молния металлическая). В разговорной речи иногда её называют змейкой (по признакам быстроты и формы).

По этой же причине в разных языках слова, обозначающие одно и то же понятие, могут иметь совершенно разную внутреннюю форму, что рассматривается как одно из проявлений национальной языковой картины мира => [Гл. 11, с. 4451. Например, русское слово очки по происхождению связано с устаревшим словом очи, т. е. название дано по функции (как бы вторые глаза), в мансийском языке этот предмет называется самкер, где сам ‘глаз', а кер ‘железо', т. е. название дано по свойствам оправы — буквально ‘железо-глаза'.

Внутренняя форма у слова обязательно присутствует в момент его создания. Однако для нормального функционирования слова она не является необходимой. Нас одинаково хорошо «обслуживают» слова с живой (ощутимой) внутренней формой и лишённые её: ср. колокольчик, подснежник, одуванчик, подорожник, рябина, лиственница, с одной стороны, и ландыш, полынь, сирень, берёза, дуб, ива — с другой. Более того, иногда живая внутренняя форма может привести к ошибкам в его понимании. Так, иностранец, исходя из морфемного состава слова подснежник и зная, что это название цветка, истолковал его как ‘последний осенний цветок' (т.е. ‘уходящий под снег'). Этот смысл так же легко выводится из мотивировки, как и правильное значение ‘первый весенний цветок' (т.е. ‘появляющийся под снегом').

Не являясь необходимой для оперирования словом, внутренняя форма в ходе исторического развития может утрачиваться. Этому способствует морфологические процессы, фонетические и семантические изменения. Так, слово понедельник в современном языке не производно, его словообразовательная связь со словом педеля непонятна, и уж во всяком случая мы не слышим в нём глагола с отрицанием не делать. Между тем раньше неделей называли не семь дней с понедельника по воскресенье, а только праздничный день, в который не работали, «не делали» (т.е. воекресенье), отсюда и слово понедельник — день после (по прошествии) недели—воскресенья.

Процесс и результат утраты словом внутренней формы называется деэтимологизацией.

Восстановление утраченной внутренней формы и первичного корня-этимона требует специального этимологического анализа, результаты которого представлены в специальных этимологических или историко-этимологических словарях

Мотивированные и немотивированные слова. Словарный состав любого языка в его современном состоянии включает слова с сохранившейся, живой внутренней формой, т. е. мотивированные, и слова, внутренняя форма которых по тем или иным причинам в синхронии носителями языка не ощущается, т. е. слова немотивированные (рус. город, улица, площадь, проспект; англ, town, street, square, avenue; нем. derStadt, die Strasse, derPlatz, das Dorf, фр. le ville, la rue, la place, le avenue).

Мотивированными являются все производные слова, морфемный состав которых выражает признак наименования и подсказывает (но не определяет полностью!) значение слова. Такая мотивированность называется словообразовательной.

Например, рус. горожанин, пригород, переулок, небоскрёб; соответственно в английском языке: town-dweller — букв, ‘городской житель', suburb (этимологически латинское) — букв, ‘иод городом', by-street — букв, ‘при улице', sky-scraper — букв, ‘небо скребущий, царапающий'; в немецком: der Stadter, der Voroit — букв, ‘перед местом' (ср. рус. предместье), der Wolkenkratzer — букв, ‘облака царапающий'; во французском: citadin — ‘горожанин' (от cite — Тородок, жилой массив'), faubourg — ‘пригород, предместье' (букв, «ненастоящий» город), ruelle, petite rue — ‘маленькая улица, улочка', gratte-ciel — букв, ‘гучи-небо'.

Семантическая мотивированность наблюдается при переносе имени с одного предмета (признака, действия) на другой.

Например, слово геркулес, обозначающее очень сильного человека, стало также названием овсяной крупы особой выделки, очень питательной, дающей здоровье и силу. Ср. нем. die Mitte 1) ‘середина, центр', 2) ‘среда'; англ, study п 1) ‘изучение', 2) ‘кабинет'.^[2]

Возможна также, как уже было показано, звукоподражательная (фонетическая) мотивированность. Так, ср. также англ, crow ‘ворона' (рус. каркать), crisp ‘хрупкий, хрустящий'; в немецком языке значение ‘гудеть' передаётся разными глаголами в зависимости от источника звука: summen (о насекомых), surren (о самолёте), heulen (о сирене) и г. п.

Немотивированными являются в каждом языке древнейшие слова, утратившие внутреннюю форму (рус. обувь, село, брак (‘супружество'), супруг, пир и т. п., англ, ball ‘шар, мяч', cut ‘резать', bad ‘плохой'; нем. der Baum ‘дерево', lesen ‘читать', фр. Ьес ‘клюв', rouge ‘красный'), а также и более поздние слова, пережившие опрощение. Например, в слове промышленность средний современный носитель русского языка не ощущает не только первичный этимологический корень мысль, но и более позднюю основу промысел, так как это слово ограничено в употреблении («промысел пушного зверя», «нефтяные промыслы»).

Увеличение числа немотивированных слов происходит также в результате заимствования. Так, немотивированными являются в русском языке слова рюкзак, футбол, шоссе, карандаш, богатырь и мн. др. Чтобы определить их внутреннюю форму, нужно знать словообразовательную структуру и значение слов тех языков, из которых они были заимствованы. Например, только владеющий французским языком «разглядит» в структуре слова шоссе признак ‘очень быстро ехать' (chasser — ‘гнать'). Однако, даже не зная всего этого, носители русского языка свободно пользуются заимствованными словами, если традиционная связь звучания и обозначаемого понятия закрепилась и в их памяти.

Разные люди обладают неодинаковым «чувством языка»: там, где один чувствует мотивировку, другой её уже не ощущает. Особым даром чувствовать внутреннюю форму слова наделены поэты. Например, в следующих строках И. Северянина сближены давно разошедшиеся, но этимологически единые глагол и наречие: Растенья дышали душисто Вечерним своим ароматом.

Наконец, даже мотивированность привычного и часто употребляемого слова просто перестаёт замечаться говорящими, происходит естественный психологический процесс её автоматизации. Для её оживления нужны особые условия. «Оживить», актуализировать мотивировку слова у взрослого носителя языка может, например, «простой» вопрос ребёнка: «А почему эта капуста цветная? Она же одного цвета!» Для наивного детского сознания, впервые сталкивающегося с миром вещей и слов, кажется естественным, чтобы каждый предмет назывался «понятно».

Сходное явление наблюдается и в речи недостаточно образованных людей, но в этом случае следует говорить о так называемой народной этимологии, т. е. ложном этимологизировании, установлении у слова мотивировки, которой у него на самом деле нет. Часто такому ложному этимологизированию подвергаются заимствованные слова: в них «находят» морфемы родного языка. Например, полуклшшка (т.е. не совсем больница!).

Все рассмотренные факты и явления показывают: как бы ни была важна форма слова, для Homo loquens — Человека говорящего — главное в слове-знаке его семантика, значение. Изучением этого аспекта слова занимается особый раздел лексикологии — семасиология (от греч. semasia — значение, смысл и logos — слово, учение).

• [1] Использована — с некоторыми изменениями — таблица, приводимая в учебнике В. И. Кодухова «Введение в языкознание». М., 1987.
• [2] Полную информацию об этих и всех других типах словарей русского языкаможно получить в книгах: Козырев В. А., Черняк В. Д. Вселенная в алфавитномпорядке: Очерки о словарях русского языка. СПб. — М., 2000 и Козырев В. А., Черняк В. Д. Русская лексикография. М., 2004.