История — наука или художественное творчество

Министерство образования и науки Российской Федерации Уральский федеральный университет имени первого президента России Б. Н. Ельцина (УрФУ им. Ельцина) Институт материаловедения и металлургии Кафедра: технология художественной обработки материалов Реферат История — наука или художественное творчество Студентки Ханыковой Екатерины Научный руководитель Флягин Владимир Анатольевич Екатеринбург 2012 год.

• Объект и предмет истории
• Определения истории
• Субъективная научная категория истории

«История — наставница жизни».

Логика, смысл и цель в истории Немного о сослагательном наклонении.

• История — наука
• Объективные научные категории истории
• «Если бы…» в естественных науках
• Объективность истории и субъективность историка

Заключение

Список литературы.

Давайте вспомним школьную программу, какие предметы мы изучали? Физика, химия, биология, информатика — науки, где всё распределено логически и имеет четкие значения. Вы скажете, что я забыла об истории, действительно со школьной скамьи мы считаем историю такой же наукой, как и остальные предметы. Но задумаемся на секунду можем ли мы однозначно доказать, что-то или иное событие действительно имело место в истории или происходило именно там и именно в это время, как описывает первоисточник, а если этих источников несколько и все противоречат друг другу?

Цель данной работы — выяснить, насколько объективна история. Передо мной стоит задача рассмотреть историю как науку и как искусство и сделать выводы. В реферате представлена тема «О сослагательном наклонение», на мой взгляд, одна из самых важных в этом вопросе.

«История — наука или художественное творчество» — эта тема показалась мне интересной и, что важнее, проблема, поднимающаяся в ней актуальна. Субъективности присутствовала в текстах по истории всегда и вряд ли когда-нибудь человек сможет писать их вне зависимости от собственного мнения и влияния. Именно из этого вытекает вопрос: можно ли считать историю наукой или это свободное искусство.

Объект и предмет истории.

Объект истории человечества — это прошлое человечества.

Первоначальное значение слова «история» восходит к древнегреческому термину, означавшему «расследование», «узнавание», «установление». История отождествлялась с установлением подлинности, истинности событий и фактов.

В римской историографии это слово стало обозначать не способ узнавания, а рассказ о событиях прошлого. Вскоре «историей» стали называть вообще всякий рассказ о каком-либо случае, происшествии, действительном или вымышленном.

В настоящее время мы используем слово «история» в двух смыслах: во-первых, для обозначения рассказа о прошлом, во — вторых, когда речь идет о науке, изучающей прошлое. Предмет истории — это то, что субъект считает главным, ведущим в прошлом, её путеводная нить, детерминанта.

Наука познает объективный мир через предметы — приоритеты изучения в нем. Это может быть движение к Богу, общество, личность и др.

Определение предмета — приоритета ценностей в ходе истории субъективно и зависит от мировоззрения историка. А мировоззрение — это система взглядов человека на мир и свое место в нем.

Но какой бы предмет ни изучали историки, все они используют в своих исследованиях научные категории: историческое движение (историческое время, историческое пространство), исторический факт, мировоззренческий подход к изучению истории.

Определения истории.

История — совокупность наук, изучающих прошлое человеческого общества. Наука о развитии какой — н. области природы, знания. Прошлое, сохраняющееся в памяти человечества.

История (греч. ЙуфпсЯб, «исследование») — общественная наука, изучающая прошлое человечества как исторический процесс. Первоначальное значение слова «история» восходит к древнегреческому термину, означавшему «расследование, узнавание, установление». История отождествлялась с установлением подлинности, истинности событий и фактов. В римской историографии (историография — отрасль исторической науки, изучающая её историю) это слово стало обозначать не способ узнавания, а рассказ о событиях прошлого. Вскоре «историей» стали называть вообще всякий рассказ о каком-либо случае, происшествии, действительном или вымышленном.

В настоящее время слово «история» имеет два значения:

— рассказ о прошлом;

— название науки, изучающей прошлое, быт и жизнь народов.

Материал из Википедии — свободной энциклопедии История (от греческого historia — рассказ о прошедшем, об узнанном),.

1) процесс развития природы и общества.

2) Комплекс общественных, гуманитарных и других наук (историческая наука), изучающих прошлое человечества во всей его конкретности и многообразии. Исследует факты, события и процессы на базе исторических источников. Принято деление на всемирную (всеобщую) историю и историю отдельных стран и народов; историю первобытного общества, древнюю историю; средневековую, новую и новейшую историю. Отрасли: экономическая история, военная история и др.; историография; источниковедение. Органические части истории как комплекса наук — археология и этнография. История различных сторон культуры, науки и техники изучается историческими разделами соответствующих наук (история математики, история физики и т. д.) и видов искусства (история музыки, история театра и т. д.). История входит в группу гуманитарных наук, изучающих регионы (африканистика, балканистика), народы (синология и т. п.) или группу народов (славяноведение).

Современный толковый словарь.

" Вот что такое история!" .

Слова французского короля (1589—1610) Генриха (1553—1610) после сражения на Омале (1592), в котором он участвовал лично и даже был ранен в ближнем бою. Но когда он позже знакомился с донесениями своих военачальников о ходе этой битвы, то заметил, что они, во-первых, противоречат друг другу, во-вторых, противоречат тому, что он видел собственными глазами. Представив, что могут написать на основе таких «достоверных» документов будущие историки, он и произнес приведенную фразу. Генрих IV.

Есть гипотеза, что именно эта фраза дала повод Вольтеру сказать:

«Вот как пишется история!».

Энциклопедический словарь крылатых слов и выражений.

«Всё можно сказать о всемирной истории, всё, что только самому расстроенному воображению в голову может прийти. Одного только нельзя сказать, — что благоразумно. На первом слове поперхнетесь».

Ф.М. Достоевский.

«Если мы очистим остов истории от тех лжей, которые нанесены на него временем и предвзятыми взглядами, то в результате всегда получится только бoльшая или меньшая порция убиенных».

М.Е. Салтыков — Щедрин.

Субъективная научная категория истории.

Прошлое объективно, а познание и объяснение его субъективно.

Субъективная научная категория истории — это методология или методологически-мировоззренческий, идеологический подход. Носителем субъективной категории является человек.

Методологические подходы (логические методы, приемы) субъективно объясняющие объективные исторические факты, в объективном историческом движении (объективном историческом времени и объективном историческом пространстве) не имеют преимущества друг перед другом.

Все они отражают разные мировоззренческие, оценочные взгляды, как отдельного человека, так и малой или большой группы людей на смысл самого существования человека.

«История — наставница жизни».

На роль истории в разные времена смотрели по-разному. В эпоху юности человечества, когда люди жили сравнительно небольшими и компактными сообществами, в жизни которых принимали непосредственное участие практически все жители, история могла служить и на деле служила наставницей жизни. Так, скажем, было в Древней Греции и Риме. Историки того времени видели свою задачу в том, чтобы непосредственно возбудить у своих соплеменников высокие нравственные чувства. К тому же здесь надо помнить, что в те далекие времена древней истории еще не было, историки писали главным образом о недавних или текущих событиях. Они-то и должны были служить добрым примером и уроком для настоящего и будущих поколений. Отсюда тесная связь истории с жизнью сообщества — оно черпало из событий своего недавнего и памятного прошлого назидание и вдохновение для настоящего. Всё это, в свою очередь, требовало соответствующего изложения исторических событий с акцентом на морально-эстетическую их сторону. Вот почему приведенные в эпиграфе слова Цицерона — «история есть наставница жизни» — справедливы лишь для той далекой эпохи. Немаловажным фактом было и то, что древние историки не были кабинетными учеными-архивариусами. Как правило, они описывали события, в которых либо принимали личное участие, либо были их живыми свидетелями. Таковыми были Фукидид, Полибий, Тацит и другие. Они обращались главным образом к своим согражданам, к их нравственным чувствам. В те далекие времена непосредственное применение уроков истории к жизни было вполне реально ввиду более простых и ограниченных в пространстве общественных отношений. В условиях же современной жизни с её разросшимися и усложнившимися общественными системами, размерами государств, сложными отношениями внутри них и между ними история фактически перестала играть роль наставницы жизни. Добавим к этому, что та сухая академическая манера, в которой история с некоторых пор стала по преимуществу излагаться, не в состоянии оказывать нравственного воздействия на общество. Создается полное впечатление, что история пишется исключительно для самих историков. Она и в самом деле превратилась в узко цеховую науку. Когда же в качестве обязательного предмета такая история преподается в школах, то кроме естественного отторжения она ничего не может вызвать в юных головах, еще не совсем испорченных лицемерием. Что же касается её роли в качестве наставницы жизни и воспитателя нравственных чувств, то об этом не приходится говорить вовсе.

Так называемая поучающая история — самое несносное направление в истории. С её помощью обычно добиваются результата, противоположного желаемому. Уже во времена Фукидида и Полибия догадывались, что история ничему не учит и научить не может, потому что каждое время, каждая историческая ситуация имеет свою неповторимую специфику, к которой не только бесполезно, но и вредно применять опыт прошлого. Единственное, чему может научить история, — это тому, что мир спокон веку лежит во зле. Но как отмечал еще Кант, эта «истина» столь же стара, как и сама история, и во все времена она остается определяющей независимо от того, считают ли одни люди, что всё в мире идет к худшему, а другие, наоборот, — к лучшему. Однако, как бы то ни было, в остатке, на удивление, всегда остается это самое зло.

Что касается требования беспристрастности в изложении исторических событий, об этом не приходится даже и говорить. У того, кто постоянно твердит о необходимости беспристрастного подхода к изучению истории (а такие люди, как ни странно, все еще есть), что-то явно не в порядке со способностью мышления. Суждения того же Полибия — этого первого принципиального поборника беспристрастного подхода к изучению и изложению истории, были предвзяты от начала и до конца, и одно лишь это делало их непригодными для извлечения каких-либо полезных уроков. Сочинения римского историка Тацита, заявившего о своем намерении излагать описываемые им события «без гнева и пристрастия», полны и того, и другого. К слову, в XIX веке один из учеников известного немецкого историка Якоба Буркхардта защищал докторскую диссертацию на тему «Историю следует писать и с гневом, и с пристрастием». Верна ли эта точка зрения? Наверное каждый для себя решает сам, но по крайней мере, она честнее, нежели изображать из себя беспристрастного судью и в то же время осознанно или неосознанно протаскивать собственные предвзятые взгляды на вещи. Что бы там, однако, ни говорили, позиция любого историка всегда партийна, а значит, всегда пристрастна, поскольку он создает собственную модель описываемых исторических событий, и та в любом случае ценностно обусловлена в соответствии с его принадлежностью к той или иной культурной, социальной и политической среде.

Для многих история служит развлечением, а также средством отвлечься от действительности, которая редко вызывает у нормального человека удовлетворение. История тем и хороша, что в умелых руках приобретает любой вид. Прошлое можно как угодно приукрашивать, романтизировать, злодеев превращать в благородных героев, ничтожные события раздувать до общемирового значения и наоборот. В любом, однако, случае писать историю следует увлекательно и развлекательно. Это главное к ней требование. Менее всего в ней нужна некая объективная правда, тем более, что никто не знает, что это такое. Вот почему для многих людей настоящие историки — это А. Дюма, Л. Фейхтвангер, Т. Манн, С. Цвейг, В. Пикуль и т. п. Вольтер как-то заметил относительно литературы, что все её роды хороши, кроме скучного. В еще большей степени эти слова применимы к истории. Правда, в исторических исследованиях считается дурным тоном применять к явлениям и событиям истории моральные оценки, но, как показывает опыт, избежать этого практически никому не удается. В самом деле, как бы строго ни предупреждали нас о недопустимости таких оценок методологи-пуристы, вроде Генриха Риккерта или Макса Вебера, уйти от них невозможно. Они неотделимы от природы мышления человека, которому свойственно рассматривать всё в оценочных категориях. Поскольку общественный человек есть уже по определению существо нравственное, то он фактически бессознательно оценивает окружающий его мир в нравственных категориях, притом не только мир социальный, что вполне естественно, но даже мир природный.

Логика, смысл и цель в истории.

Думается понятно, что данный вопрос относится к истории как некоему объективному процессу, а не к истории как сочинениям на историческую тему.

Над этим вопросом билось немало философских умов, но, как и следовало ожидать, с очень малым успехом. Точнее: безо всякого успеха. Вот, скажем, сочинение известного немецкого философа Карла Ясперса под названием: «Истоки истории и её цель». В ней имеется большой раздел, специально посвященный смыслу истории. Однако, несмотря на заявленные намерения, ни о цели, ни о смысле истории из труда философа мы ровным счетом ничего не узнаем. Не узнаем же по той простой причине, что ни цели, ни смысла история не имеет и, более того, иметь не может.

Логику, смысл и цель имеют действия людей, хотя тоже далеко не всегда. Имеют их также исторические сочинения, и опять же не всегда. Но что касается Истории, рассматриваемой как процесс, она не может иметь ни того, ни другого, ни третьего по той простой причине, что она есть результат деятельности многих субъектов, имеющих к тому же разнонаправленные и обычно противоречащие друг другу интересы, цели и намерения. Другими словами, логику, смысл и цель имеют действия мыслящих субъектов. Сама же история, как должно быть очевидно, субъектом не является, а есть результат действия субъектов. Результат же всякой деятельности оценивается в категориях, которые ближе к нравственным оценкам: «хороший-плохой», «радостный-печальный», «ожидаемый-неожиданный», «созидательный-разрушительный» и т. п. Наш замечательный поэт В. Маяковский в одном из своих стихотворений употребил по отношению к прошлому, то бишь к истории, весьма содержательный термин, выражающий всю его суть — «окаменевшее дерьмо». Но если это так — а по большому счету это именно так, — придется признать, что означенная субстанция содержит всё, что угодно, кроме смысла.

Немного о сослагательном наклонении.

Фраза: «история не терпит сослагательного наклонения» стала чуть ли не выражением истины. Но так ли это? Прежде всего, выясним, о какой истории идет речь. Если об истории как объективном процессе, то, думаю, понятно, что к ней не применимо ни сослагательное, ни изъявительное наклонение, поскольку то и другое относится исключительно к формам глагола. Следовательно, использование сослагательного наклонения возможно только в речи, в повествовании, или, в нашем случае — в историографии, то есть в суждениях о событиях прошлого. Но и здесь, если история сводится к простой хронике, сослагательное наклонение совершенно излишне, как излишне оно, скажем, в календаре. Однако если историк стремится раскрыть сущность описываемых им событий в тесной связи с общей ситуацией, в которой те происходили, если он стремится выйти за рамки простой регистрации событий и понять их причину, то применение сослагательного наклонения неизбежно. В самом деле, какой историк не задумывался над вопросом, что случилось бы, если бы Цезарь не осмелился перейти Рубикон; чем, скажем, могла бы закончиться битва при Ватерлоо, если бы маршал Груши не опоздал? Что касается нашего времени, то произошел бы развал Советского Союза, если вместо Ельцина был бы другой человек? И т.д. и т. п. История — это поле деятельности человека, наделенного не только разумом, но и свободой волей. Именно данное обстоятельство вносит в ход истории неопределенность, вариативность, непредсказуемость. Вот почему думающий историк не может не прибегать к сослагательному наклонению: что было бы, если бы…, как стали бы развиваться события, если бы… и т. д.

Объективные научные категории истории.

Историческое движение (объективная категория) включает в себя историческое время и историческое пространство.

Историческое время (объективная категория) движется только вперед. Каждый отрезок движения в историческом времени соткан из тысяч связей, материальных и духовных, он уникален и не имеет себе равных. Вне понятия исторического времени история не существует. События, следующие одно за другим, образуют временной ряд.

Под историческим пространством (объективная категория) понимают совокупность природно-географических, экономических, политических, общественно-культурных процессов, протекающих на определенной территории. Под воздействием природно-географических факторов формируются быт народов, занятия, психология; складываются особенности социально-политической и культурной жизни. С глубокой древности возникло деление народов на западные и восточные. При этом имеется в виду не принадлежность к Западу (Европа) или Востоку (Азия) в географическом смысле, а общность исторической судьбы, общественной жизни этих народов. Понятие «историческое пространство» нередко употребляется вне связи с конкретной территорией. Например, христианский мир является синонимом Запада, а мусульманский — синонимом Востока. Исторический факт (объективная категория) — это реальное событие прошлого, то, что считается общепризнанной истиной (Египетские пирамиды, войны Александра Македонского, Крещение Руси и др.). Конкретно-исторические данные мы получаем из исторических источников. Прошлое человечества наполнено фактами, но для построения исторического рассказа требуется выстроить факты в логическую цепочку причинно-следственной связи и объяснить их.

«Если бы…» в естественных науках.

В целом же, если бы история как наука не пользовалась сослагательным наклонением, она превратилась бы в хронику, календарь, голую летопись, простое изложение фактов, лишенных всякого анализа, а тем самым и интереса. Рассматривая различные возможности развития событий, история тем самым устанавливает, какого результата можно было бы ожидать от реализации каждой из них, если бы все остальные выступали последовательно в качестве условий.

Кстати, зададимся и таким вопросом: возможно и допустимо ли сослагательное наклонение в естественных науках? Какой-нибудь пурист, не задумываясь, ответит на этот вопрос отрицательно, и напрасно. Сослагательное наклонение есть полное выражение особенностей человеческого разума, которому свойственно рассматривать всё с различных, часто противоположных точек зрения. В нем находит выражение имманентно присущие ему диалектичность, антиномичность, противоречивость. Не будь этих свойств, не было вообще бы никакой науки, не было бы искусства, не было бы человека как разумного существа. Вспомним о противоположностях систем Птолемея и Коперника. В этой связи вполне уместен вопрос в сослагательном наклонении: а что было бы, если бы действительно не Земля вращалась вокруг Солнца, а наоборот? С точки зрения теории, разница, конечно, была бы, и разница большая, но с точки зрения обыденной человеческой практики — нет. В самом деле, род людской много столетий жил в уверенности, что именно Солнце вращается вокруг Земли (многие так считают и по сию пору), и это ошибочное суждение нисколько не мешало им плодиться, хорошо ориентироваться в море и на суше, в должное время пахать, сеять и собирать урожаи и вообще жить. Всё это говорит о том, что без сослагательного наклонения невозможна не только история как наука, но и любая наука. Оно есть выражение свойственного человеку сомнения. Сомнение, в свою очередь, порождает бесконечный поиск, поиск выявляет ту относительную истину, на которой и держится вся наука. К слову, Коперник сделал свое открытие, поставив вопрос следующим образом: а как выглядело бы взаимное отношение Солнца и Земли, если на них взглянуть со стороны?

Объективность истории и субъективность историка.

история сослагательный логика научный Знаменитая формула Ранке гласит: задача историка состоит в том, чтобы описывать события так, «как они происходили на самом деле». Ранке считал, что историк в своем исследовании должен занимать максимально беспристрастную позицию. Быть беспристрастным — вот его основное требование к историку. Беспристрастный подход особенно важен, по его мнению, там, где имеется конфликт ценностей. В этом случае Ранке советует рассматривать обе стороны конфликта с точки зрения их собственных позиций, учитывая особенность их внешнего окружении и внутреннего состояния. Суть же объективности Ранке видел в способности историка описывать действующие в истории силы без привнесения собственных ценностей и оценок. Конечно, он признавал, что сам историк не может не иметь своей позиции, и, тем не менее, требовал освобождения от неё. Предлагая описывать события, как они происходили на самом деле, Ранке по сути дела предлагает историку стать простым хронологом. Однако главное здесь в другом, именно: разве историк, будь он хоть семи пядей во лбу, может знать, как те или иные события происходили «на самом деле»? Даже если спросить об этом прямых их свидетелей, то и в этом случае мы получим столько различных ответов, сколько будет опрошенных. Что же говорить об историке, который пытается воссоздать события спустя много лет после их свершения, притом на основе имеющихся в его распоряжении противоречивых документов и свидетельств? Вот, скажем, легендарный летописец Нестор писал свою историю спустя двести лет после описываемых им событий. Можно ли в этом случае полагаться на её достоверность, учитывая к тому же, что в те далекие времена вряд ли имелись заслуживающие доверия источники и документы? Тем не менее, летопись Нестора стала для многих историков непререкаемым источником. Добавим к этому, что, несмотря на свое название, данный документ написан явно с пристрастных позиций, что дало основание историку Льву Гумилеву сделать вывод, что Нестор выполнял социальный заказ. Прав был Февр, утверждая, что историки никогда не имеют дело с беспристрастными фактами, которые можно комбинировать по собственному усмотрению.

Именно с ремеслом историка и, следовательно, с данной тенденцией и стремлением к объективности надо теперь сопоставить современную критику, которая уже полстолетия не перестает твердить о роли субъективности историка в созидании истории.

В самом деле, как мне представляется, не стоит изучать эту субъективность как таковую, не выявив сначала, каковы ее действия: это как раз и означает разумно провести анализ. Осмотрительность требует, чтобы к делу подходили так, как того требует рефлексивная традиция, а именно: чтобы искали субъективность в ее собственных намерениях, делах, произведениях. Не только не существует физики без физика, то есть без поисков и заблуждений, без сомнения, попятных движений, оригинальных решений. Коперниканская революция, совершенная Кантом, состояла не в прославлении субъективности ученых, а в самом открытии субъективности, благодаря которой существуют объекты. Размышлять о субъективности историка значит вести исследование тем же самым способом, каким субъективность, если речь идет о ремесле историка, берется за дело. Но существует проблема собственно историка, и она касается свойств объективности, о которых мы еще не говорили; они делают из исторической объективности неполноценную объективность по сравнению с той, какой достигли или, по меньшей мере, к какой приблизились другие науки. Я попытаюсь шаг за шагом представить ее черты, не смягчая очевидных противоречий, существующих между этим, новым, этапом рефлексии и предыдущим.

1) Первая черта отсылает нас к понятию исторического выбора; нам никогда не представить полностью его смысла, утверждая, что историк берет на вооружение рациональность самой истории. Такой выбор рациональности включает в себя другой выбор, осуществляемый в работе историка; этот другой выбор имеет отношение к тому, что можно было бы назвать суждением о первостепенной важности, которым руководствуются при отборе событий и определении факторов. Благодаря историку история отбирает, анализирует и связывает между собой только важные события. Именно здесь субъективность историка, если сравнивать ее с субъективностью физика, вторгается в сферу особого смысла, привнося с собой необходимые для интерпретации схемы. Следовательно, именно здесь способность к вопрошанию оказывается важнее способности отбирать те или иные документы.

Более того, именно суждение о значимости, отбрасывая второстепенные явления, создает непрерывность: прожитое разрознено, раскромсано на ничего не значащие куски; повествование же внутренне связно и благодаря своей непрерывности обладает означивающей силой. Таким образом, даже рациональность истории зависит от суждения о значимости, у которого, кстати, нет твердых критериев. В этом отношении прав Р. Арон, когда он говорит, что «теория предшествует истории».

2) Кроме того, история зависит от различных уровней привычного понимания причинности. согласно которому причина означает то «недавнее, еще не устоявшееся, исключительное явление в общем порядке мира» (Марк Блок), то концентрацию сил в ходе постепенной эволюции, то постоянную структуру. В этом отношении труд Броделя «Средиземноморье и средиземноморский мир в эпоху Филиппа П,) знаменует собой рождения метода, нацеленного на распутывание причинных связей и последующего овладения ими: сначала он помещает в условия.

Средиземноморья непрерывную деятельность, затем отдельные относительно самостоятельные силы второй половины ХУI века, и, наконец, серию событий. Такой путь, ведущий к упорядочению причинных зависимостей, весьма значителен в рамках действия исторической объективности. Но это упорядочение всегда будет оставаться непрочным, поскольку целостная композиция не вполне однородных причинных зависимостей, установленных в ходе анализа и конституированных им, ставит проблему, которая едва ли получит решение. Как бы то ни было, в причинности необходимо внедрить психологические мотивы, непременно несущие на себе следы обыденной психологии.

Смысл причинности, на который опирается историк, часто бывает наивным, некритическим, колеблющимся между детерминизмом и возможностью; история обречена на использование сразу нескольких объяснительных схем, не подвергая их рефлексии и, может быть, даже не проводя различий между ними: условия, не обладающие силой детерминизма, мотивации, не обладающие силой причин, причины, являющиеся всего лишь обычными влияниями, удобными решениями и т. п.

Короче говоря, историк «использует» способы объяснения, не принадлежащие его рефлексии, и это естественно: объяснением пользуются до того, как овладевают им с помощью рефлексии.

3) Еще одна черта этой неполной объективности зависит от того, что можно было бы назвать явлением «исторической дистанции»; рационально познать значит попытаться опознать, идентифицировать (Кант называл рассудочным синтезом обобщение используемого материала с помощью понятия). Итак, задача истории — давать название тому, что претерпело изменение, что упразднилось, что стало иным. Здесь возрождается старая диалектика того же самого и иного: специалист-историк отыскивает ее, опираясь на вполне конкретные несовершенства исторического языка, или, иными словами, процесса наименования. Каким образом с помощью современного языка, с помощью современного национального языка, обозначить и сделать понятными уже не существующие институты, ситуацию, если не путем использования функциональных сходств, которые вслед за этим подвергаются различению и корректировке? Достаточно вспомнить те трудности, что связаны со словами «тиран», «крепостничество», «феодальный строй», «государство» и т. п. Каждое из них свидетельствует о борьбе историка за наименование, которое позволило бы одновременно и уточнять и идентифицировать; вот почему исторический язык с необходимостью является многозначным. Здесь именно историческое время вынуждено противопоставлять ассимилирующему разуму свою сугубо диссимилирующую деятельность, свою несогласованность. Историку нельзя не считаться с этим свойством времени, в котором мы, вслед за Плотином, признали присутствие феномена несводимого к удаленности от «я», К растягиванию, растяжению, короче говоря, признали факт первозданной инаковости.

Перед нами один из истоков истории, который имеет характер «неточности» и даже «нестрогости»; историку никогда не оказаться в положении математика, который, давая наименование, тем самым определяет контуры понятия: «я называю линией пересечение двух поверхностей …

Напротив, то, что в точной науке является изначальной деятельностью по наименованию, благодаря которой наука поворачивается лицом к своему объекту, у историка выступает в качестве умения переноситься в другую страну, в иное, как бы гипотетическое, настоящее; эпоха, изучаемая историком, принимается им за настоящее, к которому он апеллирует, за центр временных перспектив: у этого настоящего есть свое будущее, состоящее из ожиданий, неведения, предвидений, опасений людей, а не из того, что, как мы, другие, считаем, наступило; у этого настоящего есть также свое прошлое, являющееся памятью людей о том, что когда-то было, а не тем, что мы знаем о его прошлом. Такое перенесение в другое настоящее, которое принимается за некий тип исторической объективности, есть работа воображения, временного воображения, если хотите, поскольку другое настоящее представлено, перенесено внутрь «временной дистанции» — в «некогда». Несомненно, это воображение свидетельствует о вступлении в игру субъективности, которую науки, изучающие пространство, материю и даже жизнь, оставляют вне своего внимания. Умение приближать к нам историческое прошлое, все время, сохраняя историческую дистанцию, или, скорее, внедряя в ум читателя представление об удаленности, о временной глубинности, является редкостным даром.

4) Наконец, последняя черта, но не второстепенная, а имеющая решающее значение: то, что история хочет объяснить и, в конечном счете, понять, это — люди. Прошлое, от которого мы удалены, есть прошлое людей. Ко временной дистанции прибавляется эта специфическая дистанция, зависящая от того, что «другой» — это другой человек.

Мы сталкиваемся здесь с проблемой интегрального прошлого: именно то, что пережили другие люди, историк стремится восстановить, опираясь на сеть причинных отношений. Именно не исчерпанный в прошлом человеческий опыт ставит задачу интегрального понимания. Именно абсолютная реальность прошлой человеческой жизни стремится восстановить себя в более связном виде, в более дифференцированных и более упорядоченных аналитических обобщениях. Итак, мы отметили, что интегральное прошлое людей представляло собой идею, предел интеллектуального приближения. Следует также сказать, что этот термин, предвосхищенный симпатией, которая более значительна, чем простое перенесение того, что воображают, в другое настоящее, говорит о подлинном перенесении в другую человеческую жизнь. Симпатия является началом и концом интеллектуального приближения, о котором мы говорили; симпатия дает толчок деятельности историка, как если бы речь шла о чем-то первоначальном и непосредственно данном; она действует как изначальная близость к изучаемому объекту; в ходе длительного анализа она возрождается по ту сторону договоренности как последнее непосредственно данное, как вознаграждение; продуманный анализ является чем-то вроде методического этапа между неосознанной симпатией, с одной стороны, и симпатией сознательной, с другой.

Вот почему история движима в той же мере жаждой встречи, как и желанием объяснения. Историк идет к людям прошлого со своим специфическим человеческим опытом. Момент, когда субъективность историка приобретает способность постигать, наступает тогда, когда история воспроизводит ценности прежней человеческой жизни вне всякой критической хронологии. Это восстановление в памяти ценностей, которое в конечном итоге является единственным доступным нам способом возрождения людей, если не считать нашей способности переживать то, что они переживали, невозможно без кровной «заинтересованности историка в этих ценностях, без глубинной причастности им; речь не идет о том, что историк должен разделять веру своих героев, — в таком случае мы имели бы не историю, а апологетику, то есть жизнеописание святых; историк должен суметь с помощью гипотезы признать их веру, иными словами, окунуться в проблематику этой веры, постоянно держа ее в «подвешенном состоянии» И «нейтрализуя», как если бы она была ныне существующей верой.

Такое — через «подвешивание и нейтрализацию» приятие верований прежде живших людей является симпатией, свойственной историку; она приводит в боевую готовность то, что мы, опираясь на смещение во времени, назвали воображением другого настоящего; это смещение во времени является также перенесением в другую субъективность, принятую в качестве центра перспективы. Эта необходимость зависит от специфического положения историка; историк составляет часть истории — не только в том банальном смысле, что прошлое является прошлым по отношению к настоящему историка, но и в том смысле, что прежде жившие люди являются частью одного с ним человечества. Таким образом, история является одним из способов, которым люди «воспроизводят» свою принадлежность одному и тому же человечеству; она представляет собой сферу коммуникации сознании, сферу, разделенную с помощью методологии на следы и документы, стало быть, явно выраженную сферу диалога, где «другой» отвечает на вопрошание, а не сферу распавшейся на части тотальной интерсубъективности, сферу всегда открытую и ведущую спор.

Здесь мы касаемся другой грани, где объективность истории побуждает проявиться не только субъективность историка, но и субъективность истории. Прежде чем сделать этот новый шаг, вернемся назад, чтобы подвести некоторые итоги. Разве только что приведенные рассуждения опровергают наши первые шаги в анализе исторической объективности? Разве вторжение в анализ субъективности историка знаменует собой, как иногда считают, «растворение объекта»? Ни в коей мере: мы лишь уточнили вид объективности появляющейся на свет благодаря ремеслу историка, вид исторической объективности, существующей наряду с другими видами объективности; короче говоря, мы подошли к конституированию исторической объективности как коррелята исторической субъективности.

Вот почему вступившая в игру субъективность является не какой-нибудь субъективностью, а именно субъективностью историка: суждение о значимости — совокупность схем причинности — перенесение в иное, воображаемое, настоящее симпатия к другим людям, к другим ценностям и, в конечном итоге, способность встретиться с жившим ранее «другим» все это делает субъективность историка гораздо более способной к взаимодействию, чем, например, субъективность физика. Однако, тем не менее, субъективность эта не является субъективностью неустойчивой.

Когда говорят, что история и историк релятивны друг другу, то за этими словами не стоит ничего. Кто он, историк? Ведь объект восприятия релятивен тому, что Гуссерль называет орто-эстетическим телом, то есть обычной сенсорикой: научный объект всегда релятивен нацеленному на него разуму; причем эта релятивность не имеет ничего общего с каким бы то ни было релятивизмом, с субъективизмом типа желания жить, воли к власти или вопрошания «что Я знаю?». Субъективность историка, как любая субъективность ученого, представляет собой победу хорошей субъективности над плохой субъективностью.

После колоссального труда, проделанного философской критикой, которая достигла своего апогея в отмеченной книге Реймона Арона, надо было бы, вероятно, поставить следующий вопрос: что значит хорошая и плохая субъективность? Как считает Анри Марру, разделяющий многие идеи критической школы, на высшем уровне — на уровне «истории, идущей одновременно и вширь и вглубь», о которой говорят Марк Блок и Люсьен Февр, — находятся ценности, частный, но от этого не менее подлинный, смысл которых выявил позитивизм: «прогресс (в научной методологии) осуществляется путем преодоления, а не путем столкновений: мы оспариваем значение аксиом позитивистского метода, не вдаваясь в их существо; они сохраняют значение на своем уровне, дискуссии же ведутся чуть далее, на шаг впереди: мы поднялись на другой виток спирали». Позитивизм остается на уровне критики документов; к тому же его физическая модель бедна и имеет лишь косвенное отношение к физике физиков. Однако по ту сторону фетишизации факта, ложность которой признала физика, где мы уже не встретим мелькающих перед глазами фактов, позитивизм напоминает нам о том, что ни суждение о значимости, ни теория, ни воображение, ни, особенно, симпатия не вручают историю безразлично какой субъективности, лишенной разума; эти субъективные склонности являются свойствами самой исторической объективности. После того как мы много раз повторили, что история несет на себе следы субъективности историка, следует отметить, что ремесло историка взращивает субъективность историка. История создает историка в той же мере, в какой историк создает историю. Или, точнее: ремесло историка создает и историю, и историка. Порой бывало так, что противопоставляли разум чувству и воображению, но сегодня мы определенно включаем их в рациональность; в свою очередь, рациональность, в пользу которой высказывается историк, ведет к тому, что по самой сердцевине чувства и воображения проходит водораздел, расчленяя то, что я назвал бы словами: «я» исследующее и «я» одержимое страстью, то есть «я», способное на злопамятство, ненависть, обвинение. Послушаем еще раз, что говорит Марк Блок: «понимать не значит судить». Старая пословица: sihe ira nec studio — справедлива не только в устах критика документализма; однако на уровне самых высоких обобщений ее смысл становится более утонченным и вычурным. Не следует к тому же упускать из виду суждение о том, что это одержимое страстью «я') вовсе не является тем, кто мечет громы и молнии; может быть, очевидная «апатия» гиперкритики дискредитирует известные и малоизвестные ценности, встречающиеся на ее пути; такого рода интеллектуальная озлобленность свойственна одержимому страстью «я') на том же основании, на каком политическая страсть уклоняется от современной политической борьбы и устремляется в прошлое.

Следовательно, не существует истории без повседневных субъективных усилий, без рождения одержимого исследовательской страстью «я», от которого история получает свое доброе имя. Ведь история и есть эта «резервная сила», это «следование неожиданному», эта «открытость иному», в которых преодолевается плохая субъективность.

Заключение.

Каждое событие этого мира можно трактовать по-разному, многое зависит от того, кто описывает произошедшее, его убеждений, формата его мышления, но далеко не каждое мнение является правильным или единственно правильным. Историю может писать каждый, но не каждый напишет ее интересно и объективно.

Субъективностью истории можно назвать собственную оценку историка и добавление «если бы», но сухое цитирование фактов не даст полной картины происходившего, а отсутствие предположений не расскажет, о чем люди думали и, на что надеялись. А уж без этого вряд ли история имеет какую-то ценность. Историю причисляют к свободным искусствам — это не значит, что она лишена свойств науки, но нельзя излагать факты, как захочется, с одной точки зрения.

Думаю вопрос субъективности истории никогда не решиться. Всегда будут те, кто пишут историю в своих целях; те, кто сухо цитирует факты и такие, кто невольно рассматривает события лишь с одной точки зрения.

Вопрос, задаваемый этой проблемой философичный, потому, мне кажется, каждый волен решать для себя, что же для него история — художественное творчество или наука.

1. Поздняков, Э. А. / Что такое история и нужно ли ее знать. — М., 2010. — 365.

2. Рикёр, П. / История и истина. — СПб.: Алетейя, 2002. — 400.

3. http://ru.wikipedia.org.

4. http://book.uraic.ru/elib/Authors/Lichman1/111.htm.

5. http://www.abc-people.com/typework/history/index.htm.

6. http://travel-in-time.org/vsyakie-dumyi/pochemu-nenuzhno-znat-istoriyu/.

7. http://1bon.ru/373.