Детерминация ценностного отношения в филогенезе

Начну исследование процесса аксиогенеза с формирования ценностей родового субъекта деятельности — человеческого рода. Речь идет об историческом происхождении ценностного отношения как одного из атрибутов человека, вырвавшегося из животного мира к новой, сверхбиологической — но не внебиологической! — биосоциокультурной форме существования.

Как уже было отмечено выше, свойственная животным «полезностная ориентация», служащая жизнеобеспечению в условиях отсутствующей у растений, но появившейся у животных необходимости выбора конкретной формы поведения в каждый момент существования каждой особи — так сказать, предсвободы, превратилась в человеческом бытии в ценностную ориентацию, основанную на выборе индивидом цели и средств его действий в каждый момент его деятельного существования. Это фундаментальное различие, не оцениваемое должным образом позитивистски мыслящими учеными — биоредукционистами, позволяющими себе говорить не метафорически, а терминологически, о «социальных отношениях» животных, об их «обрядах», «языке», «искусстве», «чувстве красоты», «нравственном чувстве» и т. п., — базируется на том, что принципы выбора животным поступка обусловлены генетически транслируемыми инстинктами, набор и иерархия которых отвечают полезным для существования данного вида условиям его бытия, тогда как у человека атрофия этой инстинктивной формы регуляции поведения потребовала ее замены иным, внегенетическим, способом самоуправления деятельностью — свободным выбором поступка из широкого спектра возможных и доступных индивиду.

Ценностная ориентация оказалась, следовательно, необходимым для жизни человечества дериватом обретенной им свободы. Свобода — не дар природы, которая ее не знает, создавая лишь ее предпосылки («свобода воли» электрона, как и «свобода воли» обезьяны, — такие же антропоморфизирующие метафоры, как «пение» птицы, «язык» пчел или «общество» муравьев), и не дар сочиненных народной фантазией богов, а атрибут стихийно сложившейся в историческом процессе антропосоциогенеза культурной формы бытия, предполагающей внеинстинктивный выбор человеком каждого его действия, каждого его поведенческого акта, каждого его поступка. Внеинстинктивный — значит в той или иной мере осознаваемый и в той или иной мере бессознательный, ибо многократное повторение определенных ситуаций деятельности автоматизирует управление поведением, — свободный выбор реализует специфически человеческую способность, которая не кодируется и не транслируется генетически, а складывается у человечества, и у каждого поколения людей, и у каждого индивида прижизненно, то есть воспитывается, как все, что принадлежит культуре, отличая ее от природы. В этом смысле абсолютно точен по смыслу афоризм Ж.-П. Сартра: человек «приговорен к свободе», что означает «приговорен» к ценностному способу управления своим поведением, своей деятельностью, и это «приговор» не природы и не богов, а его собственного социокультурного бытия.

Поскольку же это бытие не стабильно, как стабильны способы биологического существования каждого вида растений и животных — стабильны до тех пор, пока не меняется природная среда, требуя изменений форм бытия зависящих от нее живых систем, если не их гибели, — постольку история человечества становится и историей смены его ценностных ориентаций, коим свобода позволяет изменяться вместе с изменениями социо-культурной, а иногда и природной среды: так непрерывно, и все быстрее по темпу, меняются системы ценностей — и религиозных, и политических, и правовых, и нравственных, и эстетических, и экзистенциальных; в каждой области аксиосферы есть свой ритм этих изменений, и каждая имеет свои законы дифференциации на каждом этапе истории под влиянием этнической, социальной, профессиональной, образовательной, половозрастной дифференциации единого человечества — так свобода раскрывает свои грандиозные диверсификационные возможности не только в диахроническом, но и в синхроническом «разрезах» человеческого бытия.

Дело в том, что практика характеризуется диалектическим единством общего, особенного и единичного, то есть чертами, общими для деятельностного бытия всего человечества, и различных групп людей, и каждого индивида; в отличие от стереотипного поведения животных, принадлежащих к одному виду, при очень слабой индивидуализации их поведения и отсутствии его скольконибудь значительной дифференциации у разных групп в начале истории человечества, переходившего от генетической детерминации деятельности к социокультурной, исторически нарастала свойственная ему диверсификация и на уровне особенного, и на уровне индивидуального. В первобытных коллективах, как уже отмечалось, еще нет личности как уникальной, неповторимой культурной единицы, и нет сословной, классовой, профессиональной, идеологической и т. д. расчлененности родоплеменной общины, хотя есть уже резко выраженное половозрастное разделение труда и существенные племенные различия как начало этнического разнообразия человеческого рода. Вместе с тем археология, этнография, палеолингвистика, искусствознание, сравнительное изучение мифов показали это с полной определенностью, — расслоение человеческих популяций непосредственно сказывалось на становящемся ценностном сознании: общность специфически-человеческих деятельностных ситуаций порождала тождественность ценностных ориентаций, а особенности практики каждой родоплеменной группы, а в ней — мужчин и женщин, детей, взрослых и стариков, —различия ценностных осмыслений реального бытия.

Переход от первобытности к цивилизации имел одним из последствий резкое усложнение структуры социального бытия и, тем самым, общественного сознания с развивавшимися в нем ценностными ориентациями; об этом можно судить по сравнению имеющегося в нашем распоряжении материала из культурного наследия раннеклассовых обществ с культурой первобытных племен: достаточно учесть различия между «свободнорожденными» и рабами, выливавшиеся в кровавые восстания рабов, и противоположность политических идеалов разных групп самих «свободнорожденных», боровшихся в Древней Греции за господство в Афинах, Спарте и других полисах, и еще более ожесточенно в Древнем Риме, а затем оценить нараставшую индивидуализацию художественного и философского творчества в античности, чтобы стал очевидным этот процесс дифференциации единых некогда систем ценностей под влиянием дифференциации социальной практики.

Так, процесс развития культуры представал с самого начала как формирование множества своеобразных культур со свойственными им.

разными системами ценностей. Решительное несогласие с получившей широкое распространение в культурологической мысли, от Н. Данилевского до Л. Гумилева, включая таких влиятельнейших европейских ученых, как О. Шпенглер, А. Тойнби, П. Сорокин, теорией «локальных цивилизаций», абсолютизирующей различие культур и отрицающей единство социокультурного бытия человечества, не может заслонить в поле зрения аксиолога своеобразие каждого типа культуры, каждой разновидности цивилизации, которое в совокупности образующих его сил порождает многообразие особенных систем ценностей, становящихся, в свою очередь, силами, управляющими функционированием культуры и определяющими своеобразие каждого ее типа.

Показательна в этом отношении гендерная дихотомия ценностей: изменение ценностного отношения мужчины к женщине и ее собственного самосознания отражало изменение ее реального положения в материальном и духовном производстве и в общественном самоуправлении, так что ее дискриминация и ее эмансипация суть объективно-практические формы бытия, отражаемые ценностным аспектом обыденного сознания, теоретически обосновываемые идеологами и образно-запечатлеваемые искусством.

На доренессансном этапе истории, то есть в пределах традиционной культуры, процесс этот развивался наиболее активно на уровне особенного — обосабливая деятельность совокупных субъектов разного масштаба и разной модальности (разных полов и поколений, разных наций и сословий, разных профессиональных и конфессиональных групп), а европейское Возрождение породило начало диверсификационному движению на том уровне, который Л. Баткин метко назвал «поисками индивидуальности». В результате в Новое время система ценностей каждой духовно развитой личности отражает диалектику единичного, особенного и общего; об этом можно судить и по находящемуся в нашем распоряжении культурному наследию, и по нашей собственной жизни — скажем, по тому, как некие кажущиеся общечеловеческими нравственные ценности: «вера, надежда, любовь», «дружба», «честность», «взаимопомощь», «бескорыстие» — существенно меняют свое конкретное содержание у каждого народа, у разных его социальных слоев, поколений, наконец, у каждой уникальной личности; скажем, всех участников движения декабристов вдохновляли общие ценности, преломлявшиеся, однако, через психологию русского дворянства, обусловленную конкретно-исторической ситуацией, сложившейся после Отечественной войны 1812 года, дифференцировавшиеся в разных группах участников единого движения и приобретавших, наконец, индивидуально-своебразный характер у его лидеров — у П. Пестеля, у К. Рылеева, у П. Каховского, у М. Лунина…

Обильный материал для понимания этой диалектики, аксиологический аспект которой очевиден, дают ее художественно-образные модели — например, в групповых портретах представителей одного национально-сословно-профессионального коллектива в голландской живописи XVII века или в репинском «Государственном совете», в образных оппозициях представителей одного национального, сословного и исторически конкретного типа культуры — скажем, «Онегин — Ленский», «Андрей Болконский — Пьер Безухов», в вызывавшей острый интерес писателей XIX—XX вв.еков ценностной дифференциации одной семьи — скажем, Карамазовых, Артамоновых, Ругонов—Макаров, Форсайтов, Тибо…