Воспоминания Остена Чемберлена

Воспоминания сэра Остена Чемберлена^[1] появились во французском переводе незадолго до его смерти, но он успел сам написать предисловие к французскому изданию, особенно любовно им подготовленному. С Францией был он связан всю свою жизнь, ибо в молодости заканчивал в Париже свое образование, а позже его дипломатическая и государственная работа требовала от него тесного сотрудничества с французскими политическими деятелями. Чемберлен, по-видимому, говорил по-французски блестяще, предисловие написано прямо на языке его долголетних союзников. Уже это одно привлекает внимание к этому вступительному очерку. Но ценен он и другим: в нем Чемберлен пробует определить, для чего он писал свои мемуары, и эти его строки вызывают размышления не совсем обычного порядка.

«Если бы моя память была более точной, или если бы я вел дневник, я мог бы написать интересную книгу воспоминаний, т.к. я прожил среди замечательных людей и присутствовал при больших событиях. Но эти страницы составлены из воспоминаний разрозненных, по мере того, как они приходили мне в голову. Я писал их, чтобы изобразить людей, которые вызывали у меня уважение, симпатию или восхищение. Это не история, а лишь материалы для истории и как таковые могут сохранить интерес в глазах читателей в течение некоторого времени».

Все в этом отрывке необычно. Во-первых, признание в том, что Чемберлен испытывал к своим коллегам по политической карьере и даже к соперникам (ибо описывает он не только друзей, но и врагов) чувства уважения, симпатии и восхищения. Ни тени злобы, зависти, желания мстить и впрямь нет в его книге. Можно предположить, что причиною тому — удавшаяся карьера автора. Но при всех его успехах, знал Чемберлен и неудачи, не раз бывал обойден, а премьером так никогда и не стал. Конечно, здесь сказалось и его воспитание: он вырос в семье государственных мужей, многие его родственники были парламентариями, а ныне стал премьером его младший брат, Невиль. С детства впитал Остен правила парламентской игры, fair play^[2], и необходимую для английского политика выдержку и корректность. Но от традиционной вежливости все же далеко до «симпатии и восхищения». Чемберлен умел не только воздавать должное своим противникам и сотрудникам, он сохранил до старости способность восхищаться другими людьми, как восхищался и книгами, и искусством, и природой.

Любопытно и желание оправдать свои мемуары. Сколько людей, куда менее значительных, считают себя вправе свидетельствовать на суде истории или даже самим судить современников. Чемберлен, долголетний член палаты общин, блестящий министр иностранных дел в тяжелое послевоенное время, участник Версальской и Локарнской конференций — на редкость скромен, подлинно скромен. К своей книге он даже несправедлив: не «в течение некоторого времени», а навсегда сохранят ценность многие описанные им эпизоды. Вероятно, не один историк обратится к ним и не один политик со вниманием прочтет Чемберленовские толкования и признания, чтобы научиться трудному делу управления государством. И все-таки не в политических рассуждениях и не в исторических свидетельствах главная ценность книги. Чемберлен знал, что не это было его целью, которую не смог, или по скромности не захотел указать. Но читателю ясно, что Чемберлен написал свои мемуары по внутреннему влечению, не мог не написать их, ибо он был несомненным писателем. О литературном призвании он, вероятно, никогда не думал, но талант и жизненный опыт требовали освобождения от накопленного богатства, ибо Чемберлен не только участвовал в событиях, но и душевно их пережил. Так появилась эта книга — плод опыта и размышлений умного и глубокого человека — книга, столь отличная от громадного большинства произведений политических деятелей.

Литературный талант Чемберлена — не малый и, главным образом, блестящий, как и все в этом человеке (другого слова, чем «блестящий», к нему и приложить нельзя), бросается в глаза. Какой у него своеобразный стиль, мнимо неточный и небрежный, но скрывающий особую, чисто писательскую меткость и четкость. Чемберлен как будто скользит по событиям, рассказывает о них тоном светской поверхностной беседы. И вдруг — яркий, даже ослепляющий образ, неожиданное сравнение или сочетание эпитетов, и положение становится нам совершенно ясным, или человек обрисован в немногих словах, но в самой своей сущности. Портретист Чемберлен просто исключительный. Гладстона он описывает на полутора страницах, Бисмарка на трех, Штреземана, Бриана, Пуанкаре на двух или трех, но человек воскрешен полностью, большего и не надо о нем говорить, ибо излишние детали нарушают цельность и убедительность образа. Добавить к этому юмор, неизменно разлитый по всей книге, сопряженный с величайшей деликатностью, смягчающей все, что могло бы хоть кого-нибудь покоробить. И за всем этим человеческий фон. За государственным деятелем встает просто человек, любящий простые удовольствия, вроде хорошего обеда или собственного сада, но в этих простейших вещах обретающий некую житейскую мудрость, некую смиренную поэзию. И те же черты «просто человека» умеет он подмечать и оценить и в других людях, с которыми ему приходилось сталкиваться.

Пересказать все, что имеется в этой интереснейшей книге, невозможно. Остановимся поэтому только лишь на нескольких особенно нас поразивших главах.

Чемберлену 20 лет. Сдав экзамены в Кембридже, в сентябре 1885 года он едет во Францию прослушать курс в школе политических наук. Занятия еще не начались и Остен предается своей страсти — театру. «Сарра Бернар уже покинула Французский Театр и перешла в „Порт Сен Мартэн“. Нельзя сказать, чтобы ее игра от этого не пострадала. Но Коклен^[3] еще был верен Мольеровскому дому… Коклен младший еще не начал выступать на сцене. Через несколько лет Коклен заявил, что его сын больший актер, чем он сам. Это было плодом отеческой любви, а не критической оценкой, ибо Коклен в высшей степени обладал пониманием искусства. В классических трагедиях выступал Моннэ-Сюлли^[4]; Делонэ еще играл молодых любовников, хотя ему было за пятьдесят, вместе с госпожой Рейхенберг, возраст которой было бы невежливо разоблачать». И здесь с уже упомянутой смесью юмора и деликатности Чемберлен отмечает: «Сесиль Сорель, если память мне не изменяет, узнала в то время свои первые успехи на сцене одного из театров на Бульварах».

В школе слушал Чемберлен другого Сореля, известного политэконома, предсказавшего, что европейский конфликт возникнет из-за Австро-Венгрии. Там же читал лекции будущий министр Рибо, с которым через тридцать пять лет Чемберлену пришлось столкнуться на политической арене. Тогда же познакомился он и с другим деятелем Версальской мирной конференции, в то время еще молодым депутатом Клемансо. Но этот молодой человек уже сбрасывал министерства: Чемберлен присутствовал в палате при его речи, повлекшей за собой отставку Жюля Ферри. Однако самое живое его воспоминание о Клемансо иного порядка: «он оказал мне честь познакомить меня с первой балериной Парижской Оперы». Через Гибо, у которого был литературный салон, Чемберлен вошел в писательские круги. Он вспоминает Тэна, советовавшего поторопиться с посмертным изданием Гюго, «пока он не устарел», Могра, заявившего, что он против Руссо, ибо «если Руссо прав, то слишком много порядочных людей ошибаются», Ренана, Альфонса Додэ и Поля Бурже. «Я тогда нашел, что он порядочный позер — позже я не переменил свое мнение». Попал Чемберлен и на бал в Елисейский дворец, у президента Греви: «настоящую ярмарку… Общество, принятое в то время во дворце, право, совсем не было изысканным».

Через два года, Берлин. Вокруг озера в Тиргартене ежедневно гуляет старый человек, в котором Чемберлен не нашел ничего замечательного. Но его приятели рвутся вперед поклониться этому старичку, похожему на учителя математики, а на самом деле выигравшему франко-прусскую войну — Мольтке. Зато, получив приглашение на обед к Бисмарку, юноша оробел. Бисмарк усиленно угощал его шампанским. Наконец, Чемберлену пришлось признаться, что он легко хмелеет. «Что же вы пьете?» — «Кофе». — «Наша молодежь тоже… О, из нее никогда не выйдет ничего путного!».

Первый парламент, в который был выбран Чемберлен (всего он заседал в тринадцати парламентах) был последним, в котором участвовал Гладстон. Консерваторы, в том числе и отец Чемберлена, вели с ним борьбу не на жизнь, а на смерть. Главной темой парламентских дебатов был «гомруль»^[5] и вообще ирландский вопрос. Чемберлен утверждает, что по сравнению с этими героическими сражениями нынешние прения в палате общин представляются жалкими и мирными. Но корректность соблюдалась неизменно. «Достопочтенный джентльмен говорит голословно. — Нет, достопочтенный джентльмен, у меня все доказательства налицо. — Может быть, в таком случае достопочтенный джентльмен разрешит мне не верить ему, пока он не приведет эти доказательства». Все же однажды страсти разгорелись до того, что дело дошло до рукопашной. С галереи для публики раздались свистки. Один из депутатов побежал справиться, что не нравится избирателям в политике его партии. Ему ответили, что избиратели одобряют программу, но не могут понять, почему достопочтенный джентльмен не положит своего противника нокаутом.

Война, падение кабинета Асквита, возвышение Ллойд Джорджа… И вот — послевоенное время, и те замечательные портреты современных политиков, о которых мы упоминали. «Он был среднего роста, широкоплеч, голова его была увенчана густой, седеющей и не совсем покорной шевелюрой. Густые, падающие усы наполовину скрывали слегка искривленные губы, безобразие которых искупалось чарующей улыбкой. С этих губ срывались остроты, которые он не мог удержать даже в самые ответственные моменты». Разве нужна подпись к этому портрету? Кто не узнает в нем Аристида Бриана? Приводит Чемберлен и остроты Бриана вроде его вопроса предавшему его единомышленнику: «Сколько выйдет по курсу дня тридцать серебряников?».. — А вот краткое определение Рамона Пуанкаре: «Французский юрист надевал порою мундир прусского капрала. Но ведь Пуанкаре был родом из Лотарингии, т. е. наполовину пруссак».

Так же ярко обрисованы и английские министры, в которых Чемберлен, прежде всего, искал человека. «Почему вы не пойдете смотреть матч Харроу против Итона?» — спросил он раз Бальфура. — «Там слишком много призраков прошлого», — ответил, болезненно поморщившись сэр Артур Джеймс. Бонар Лоу никак не мог понять, почему его считали нечестолюбивым, ибо честолюбие представлялось ему положительным качеством. Когда он был избран ректором университета в Глазго, он произнес вступительное слово на тему о честолюбии.

Замечательна глава о том, как английские парламентарии готовятся к выступлениям. Гладстон импровизировал все свои речи, не составляя даже конспекта. Джозеф Чемберлен готовил их месяцами в разных вариантах. Бонар Лоу тщательно выучивал свою речь наизусть, но говорил без бумаги в руках. Наоборот, Бальфур смотрел в пустой лист, чтобы скрыть трудность, с которой подыскивал точные выражения. Все эти люди, даже в делах сохраняли склонность к юмору. Брайт написал на каком-то докладе: «Прочел с интересом и, хотя не понял, одобряет ли докладчик мою точку зрения, принимаю все его поправки». Сэр Джордж Меррей сделал пометку на докладе Чемберлена по министерству почт и телеграфа: «Это похоже на сказку о белом бычке; очень длинно, но очень поэтично».

Юмор был отдыхом и Чемберлена во время дел. Но часы настоящего досуга посвящал он своему саду в Сюссексе, о котором пишет не только любовно, но и проникновенно. Человек, решавший судьбы Европы, в свободное время своими руками превращал кусок английской земли в скалистую альпийскую местность, где возрастил целый «лес рододендронов». Ниже, на лужайках, развел он тюльпаны, знатоком которых был всю жизнь. «Министр иностранных дел, — говорили его соседи, — есть в любом государстве, но человек, способный отличить тюльпан Клузиану по одним лишь лепесткам, встречается не всюду». Эта острота распространилась по всей Англии. «Надо ли признаться в том, что я сам способствовал ее распространению?» — спрашивает все с тем же юмором и скромным бахвальством Чемберлен.

• [1] Chamberlain A. Au fil des annees (trad. Par G. Debu). Paris: Gillimard, 1937.
• [2] Честная игра (fair game) (пер. с англ. E. Д.).
• [3] Другое написание — Коклэн (прим. Е. Д.).
• [4] Другое написание — Муне-Сюлли (прим. Е. Д.).
• [5] Гомруль (англ. Ноше Rule, «самоуправление») — движение за автономию Ирландии на рубеже XIX—XX вв.еков (прим. Е. Д.).