Возникновение «Могучей кучки»

В любой отрасли человеческого творчества, так же, как и в жизни каждого человека, бывают периоды особенно яркие и творческие. Эти периоды остаются дороги навсегда, и память постоянно возвращается к ним, и каждый раз находит в них что-нибудь новое или по-новому воспринимает уже известное. Сколько уже писалось, например, о пушкинской плеяде, а мы все еще не устаем интересоваться ею и, вероятно, никогда не устанем. В истории русской музыки такой эпохой были шестидесятые годы прошлого века, время возникновения «Могучей кучки». Под этим довольно случайным именем вошло в историю музыкальное движение, которое, собственно, и создало русскую музыку, как таковую, придало ей свое, характерно-национальное лицо и выдвинуло ряд значительнейших наших композиторов — Римского-Корсакова, Бородина, Мусоргского.

Новая книга, посвященная жизни одного из главных участников «Могучей кучки»^[1], снова воскрешает для нас это время, и, наверное, многие читатели найдут в ней новые, незнакомые еще черты его. Главное же достоинство книги — это обилие фактических данных, свидетельств самих участников движения и их современников, живо и ярко освещающих отношения между «кучкистами» и все начало их блистательной карьеры.

В 1857 году умер Глинка, первый русский композитор, пытавшийся привить музыке специфически национальные особенности, ввести русские сюжеты и темы, в более широком смысле, создать, не порывая с западными влияниями, русскую музыкальную традицию. Но официальные музыкальные круги были враждебны этой попытке, она казалась недостойным снижением музыки, уничтожением всяких традиций. В частности, всяким нововведениям противилось Русское Музыкальное Общество, во главе которого в Петербурге стоял Антон Рубинштейн.

Единственным композитором, перенявшим взгляды Глинки, был Александр Сергеевич Даргомыжский, уже зрелый — и жизненно (ему было за сорок), и творчески. Но его музыка не имела успеха у критики и широкой публики. За год до того провалилась представленная в Мариинском театре его опера «Русалка». На автора этот неуспех подействовал очень сильно. Как писал впоследствии Мусоргский, он «окислялся чрезвычайно быстро». Даргомыжский замкнулся в себе, отказался от публичных выступлений и поддерживал отношения только с узким кругом своих почитателей. «Если бы вы знали, — писал он в одном письме, — как я спокойно и приятно провожу время в немногочисленном, но взаимно искреннем и преданном искусству кружке, состоящем из нескольких моих учеников и талантливых любителей пения! Русская музыка исполняется у нас просто, дельно, без всякой вычурной эффектности».

Преданностью этого кружка Даргомыжский тешил свое самолюбие, но по существу члены его были малоценными, среди любителей было несколько понимающих людей (Опочинин, генерал Вельяминов), но ученицы не блистали талантами. Даргомыжский, большой поклонник женского пола, не имевший успеха (он был мал ростом и говорил визгливым голосом), любил окружать себя молодыми девушками и прощал им их музыкальную неодаренность. В альбоме художника Степанова сохранилась карикатура на собрание у Даргомыжского. У рояля поет одна из его учениц, Вердеревская. Под рисунком диалог: Опочинин: «Помилуйте, вы хвалите ее пение. Да она безбожно фальшивит». Даргомыжский: «Ну, где же фальшивит, — она прехорошенькая».

Естественно, что Даргомыжского это окружение все же не удовлетворяло. С радостью стал он принимать у себя начинающих музыкантов. На этот раз ему посчастливилось: у него стали появляться молодые композиторы, действительно одаренные и самобытные. Первым появился у него девятнадцатилетний юноша Милий Алексеевич Балакирев. Его незадолго до того привез в столицу нижегородский меценат Улыбышев, ярый поклонник классиков, в частности, Моцарта, не любивший даже Бетховена, как «нарушителя традиций». Но Балакирев не увлекся классиками — его привлекала русская музыка. Глинку он боготворил. «Музыкально-национальное чувство, — пишет Стасов, — выросло в нем единственно в силу его собственной непосредственной потребности». Систематического музыкального образования он не получил, но каким-то чудом приобрел все необходимые качества и знания.

«Балакирев, — вспоминает в своей „Летописи“ Римский-Корсаков, — никогда не проходивший никакого систематического курса гармонии и контрапункта… не признавал, по-видимому, в таких занятиях никакой нужды. Благодаря своему самобытному таланту и манизму… он как-то сразу сформировался в настоящего практического музыканта… У него были и контрапункт, и чувство формы, и знания по оркестровке — словом, было все, что требовалось для композитора».

Это понял Глинка и, «в гроб сходя, благословил» его. После смерти Глинки молодой Балакирев сам почувствовал себя его продолжателем, главой еще не существовавшего нового течения. Так он и действовал — несмотря на свою юность — на других начинающих композиторов, и, конечно, именно он способствовал появлению у Даргомыжского многих новых лиц.

Вторым посетителем этих собраний, содействовавшим образованию молодой группы, был Владимир Васильевич Стасов. Он был значительно старше других музыкальных «новичков», и, собственно говоря, не был даже музыкантом. Но он вырос в музыкальной семье (его брат, Дмитрий, совмещал адвокатуру с искусством) и весь ушел в интересы художественные. Обладая отличным вкусом и знаниями, он оценил замыслы и силы молодежи и стал как бы идеологом и теоретиком зарождающейся группы. Ему суждено было сыграть в ее истории очень большую роль. Именно он был первым дружественным критиком «кучки», отмечавшим и выдвигавшим в отчетах и газетных заметках новые имена и тенденции.

* * *.

Ядро новой группы скоро составили Мусоргский, Бородин и Кюи. Немногим позже к ним присоединился и Римский-Корсаков. Из них только один Кюи уже окончательно решил посвятить себя музыке, тем разительнее чутье Балакирева, оценившего и привлекшего остальных. Мусоргский, хотя и получивший хорошее музыкальное образование.

(у Герке), бывший отличным пианистом (его впоследствии сравнивали, как виртуоза, с Листом и Рубинштейном), недурно певший и любительски сочинявший, по образу своей жизни не мог отдаться целиком искусству. Он был блестящим гвардейским офицером, которому военная школа и полк придали все характерно-гвардейские черты того времени. «Для поддержания чести гвардейского мундира, — пишет о нем Компанейский, — необходимо было мотать богатства… А оказалось, что богатства этого у Мусоргских нет». Таким образом, Модесту Петровичу Мусоргскому приходилось делать невероятные усилия, чтобы не отставать от товарищей в смысле кутежей и попоек. Эти заботы и нерегулярная жизнь, вдобавок к полковой службе, отнимали у него все время и не оставляли нужного для творчества досуга. Кроме того, он любил спиртные напитки — известно, что эта страсть и свела его в могилу.

Не удивительно при этом, что Балакирев принял его, как дилетанта, и начал с того, что стал ему давать уроки. «Так как я не теоретик, — вспоминает Балакирев, — я не мог научить Мусоргского гармонии… Мы переиграли с ним в четыре руки все симфонии Бетховена. Шумана, Шуберта, Глинки и др.; я объяснял ему технический склад исполняемых вещей и его самого занимал разбором формы». Но Мусоргский не мог регулярно заниматься, и Балакирев злился на него, называл «идиотом» и «слабым мозгами». Тем не менее, они скоро подружились, и платные уроки «почему-то кончились и заменились приятельской беседой».

С уроков должен был начать и Цезарь Александрович Кюи. Он быстро преуспел благодаря системе Балакирева. Вскоре он научился вникать во все подробности музыкальных форм, а также инструментовки и стал писать оперу. Только значительно позже убедился Балакирев, что из всех «кучкистов» Кюи наиболее далекий от него, да, пожалуй, и наименее одаренный.

Александр Петрович Бородин тоже был к этому времени любителем. По образованию химик, по профессии военный врач, он не сразу вошел в музыкальные круги. С первым он познакомился с Мусоргским, по собственным воспоминаниям, «в госпитале, в дежурной комнате». «Я был дежурным врачом, он дежурным офицером». Они разговорились, потом встречались у главного доктора Попова и любительски музицировали. Но не скоро еще он стал своим в балакириевской среде, и первая его симфония для всех его сотоварищей была полной неожиданностью по мастерству и зрелости.

Позже всех вошел в кружок Римский-Корсаков. Собрания у Даргомыжского к этому времени уже кончились, и Балакирев властвует в группе самодержавно и безраздельно. Римского-Корсакова он отметил еще мальчиком, кадетом Морского корпуса. Но занятия и впоследствии служба еще несколько лет заставили молодого композитора держаться в стороне от «кучки». Только бросив морскую службу, он окончательно вошел в группу и целиком посвятил свою жизнь музыке. Зато тогда он стал всеобщим любимцем, «Корсинькой», как его звали «кучкисты» (уменьшительные имена вообще были у них в моде) — признак действительной их товарищеской спайки: Мусоргский был «Молинькой» и даже Балакирева они звали прямо по имени «Милей».

Таким образом, к началу шестидесятых годов «Могучая кучка», тогда еще слабая группа новичков, окончательно сформировалась. Все ее участники работали сообща и в одном направлении. Взгляды Балакирева определили общие вкусы и тенденции. «Мы были юны, — вспоминает Кюи, — а наши суждения резки. Весьма непочтительно мы относились к Моцарту и Мендельсону, противопоставляя последнему Шумана, тогда всеми игнорируемого. Сильно увлекались Листом и Берлиозом. Боготворили Шопена и Глинку… Мы признавали равноправие музыки с текстом». Особенно привлекали «кучкистов» оперные формы, самые свободные и разнообразные. «Над операми работают почти все, стараясь выбрать сюжеты из произведений русских писателей. Кюи работает над пушкинским „Кавказским пленником“, Мусоргский — над гоголевской „Тяжбой“, потом над „Женитьбой“». Медленно он приближается к сюжету, который соединит в себе русские мотивы с шекспировским драматизмом, пленявшим Мусоргского в «Короле Лире» — к «Борису Годунову», который останется одним из самых полных воплощений тенденции «кучкистов».

Но «кучке» нужна не только взаимная поддержка, нужны и аудитория, и публика, и пресса. Заботливый Балакирев понимает это. Но добиться чего-нибудь от Музыкального Общества и его возглавителя Рубинштейна (которого «кучкисты» прозвали «Дубинштейном», «Тупинштейном») представители нового направления не могут и надеяться. И Балакирев идет на решительный шаг. Вместе с Ломакиным основывает он в 1862 году Бесплатную музыкальную школу, при которой устраиваются концерты, главным образом, симфонические, знакомящие публику с произведениями новых композиторов. Стасов в своих критических статьях рьяно защищает эти произведения, так что заслуживает от противников прозвище «Труба Иерихонская», «Вавила Барабанов». Широкая публика не знает, как ей отнестись к новой музыке, критика осуждает ее. Но дело сделано: имена композиторов «кучки» все чаще упоминаются, и недалек тот момент, когда публика устроит триумф «Борису Годунову», «Садко», «Князю Игорю».

• [1] Слетова П. В., Слетова В. А. Мусоргский. Серия «Жизнь замечательных людей». М.: Молодая Гвардия, 1934.