Американка при дворе Наполеона III

Речь идет не о каком-нибудь фантастическом романе, вроде «Янки при дворе короля Артура», а о действительных происшествиях времени Второй Империи. То, что в этих происшествиях принимала участие — если не как главная героиня, то хотя бы как постоянная свидетельница — молодая американка, в конце концов, не так уж удивительно. В третьей четверти прошлого века Франция и, главным образом, Париж уже был и центром туризма, притягивавшим заокеанских гостей. Одной такой гостьей посчастливилось войти в парижскую светскую и артистическую среду, и даже пробиться ко двору — нет ничего более естественного. И все-таки не случайно название книги де Лорьера, составленной по письмам этой американки из Парижа на родину, напоминает роман Марка Твена. Подобно твеновскому герою, попавшему в прошлое, в давно ушедший и непонятный ему мир, и Лили Мультон оказалась в Старом свете как бы на другой планете, вернее, нам, читающим ее впечатления, она сама кажется жительницей некой чуждой планеты, внешне соприкоснувшейся с европейской политической и интеллектуальной жизнью, но по существу ничего в ней не понявшей. Чему приписать это: американской примитивности восприятий или личным качествам госпожи Мультон? Как бы то ни было, факт остается фактом: она очутилась в Париже на переломе целой исторической эпохи, узнала весь блеск, все величие одного из счастливейших периодов Франции и потом кровавое падение этого блестящего режима, месяцы тяжелой войны, и смутные недели коммуны; но заметила она лишь самую внешнюю сторону и этого величия, и этого падения. Ей довелось встречаться, беседовать, быть в близких отношениях со многими вполне замечательными или просто известными людьми; в письмах своих она запечатлела немало любопытных эпизодов, характерных черт, важных признаний, но сама она записала их как бы между прочим, придавая им не большее значение, чем очередным сплетням парижского общества или собственным светским успехам. Интереснее всего то, что Лили Мультон никак нельзя назвать вполне заурядной женщиной: она была по-своему умна, и, несомненно, разносторонне одарена. Но ум и талант удивительно сочетались в ней с поверхностью и легкомыслием. Была, очевидно, в этом легком вихре своя прелесть, покорявшая умы и сердца. Даже относясь скептически к запискам Мультон, нельзя не почувствовать, что она была в те годы парижским кумиром. Но сейчас эти записи читаешь с изумлением, порою переходящим в восхищение: вот, действительно, «святая простота», одинаково покорявшая императорскую семью, напыщенных дипломатов, тончайших представителей искусства и самых непримиримо мстительных коммунаров.

Особая счастливая звезда светила Лили еще с детства, неизменно приближая ее к знаменитостям. Четырнадцатилетняя Лили Гринаут училась в Кэмбриджском колледже (в штате Массачусетс) у довольно необыкновенного преподавателя — поэта Лонгфелло, уже в то время известного автора «Песни о Гайавате» и прекрасных лирических стихов. Мало того: она была любимицей своего учителя, прощавшего ей шалости и неважное знание литературы за общую одаренность и прекрасный голос. Через два года она решила посвятить себя пению и поехала в Лондон учиться у Гарсии. Последний ужаснулся отсутствию у нее всякой школы. Но еще через год он говорил, что Лили напоминает ему его сестру, Марию Малибран, с той лишь разницей, что Лили обладает музыкальным чутьем, отсутствующим у прославленной певицы. Гарсия рекомендовал ее в Париж другой своей сестре, Полине Виардо. Но Лили внезапно прекратила уроки пения и вышла замуж за своего соотечественника Чарльза Мультона, сына богатейшего финансиста, владевшего особняком на улице Курсель и большим имением Пти-Валь около Версаля. Благодаря Мультону, она и попала в парижский свет, где вскоре начала блистать. Любопытная подробность: тщательно описывая свои успехи, она ни разу не упоминает ни о каком романтическом приключении. Просто ли она умалчивает об этой стороне своей жизни, или была и впрямь верна мужу, или, наконец, любовь ее так же не интересовала, как политика и литература? Во всяком случае, светские победы были ей дороже всего на свете.

Связи Мультона не вполне удовлетворяли его жену, она мечтала о знакомстве с императорский семьей. Чтобы осуществить свою мечту, она прибегла к хитрой и дерзкой, хотя, в конце концов, невинной стратагеме. Узнав, что Наполеон III и императрица Евгения с приближенными будут кататься на коньках в Сюрен, она отправилась туда же и взошла на покрытое льдом озеро, будто не зная о присутствии августейших особ. Распорядитель, принц Мюрат, немедленно подошел к ней для объяснений, но их разговор заинтересовал императора, отметившего прелестную незнакомку. И в результате она была представлена императорской чете, удостоилась чести исполнить фигуру с его величеством, и была приглашена на придворный бал в Тюильри.

Можно себе представить заботы о туалетах, занявшие все дни Лили в ожидании бала. Наконец, в своем подвенечном платье, покрытом английскими кружевами, в изысканном парике, села она в шикарную карету пепельного цвета, специально заказанную Мультоном. Ей удалось обратить на себя своим въездом внимание всего двора. Когда же императрица, избавив ее от обычных обрядов представления, сама подошла к ней, цель Лили была достигнута: придворный круг принял ее в свою среду, как новую «звезду».

Герцог Морни просит ее прислать свою фотографию для коллекции «самых красивых и элегантных парижанок». У Морни она знакомится с Оффенбахом и экспромтом исполняет арию из его оперетки «Господин Шуфлери»: и вот Оффенбах у ее ног. На маскараде у графа де Кастеллана она получает приз за костюм испанки, баронесса Ротшильд устраивает праздник в честь Лили и приглашает, чтобы аккомпанировать ее пению, оркестр Консерватории: фантазия, обошедшаяся ей в 12 000 франков. На понедельничном «малом приеме» во дворце знакомится она с принцессой Матильдой, в салоне у которой блистают все знаменитости. В «Фигаро» о ней появляется светская заметка. Другая газета, «Ле Голуа», называет ее «Тюильриской дивой».

Попав ко двору, ей, конечно, легко было проникнуть во все салоны, куда она уже не добивалась приема, а спускалась со своих высот. Бал в Министерстве иностранных дел вводит ее в круг дипломатов: герцог Персиньи зовет ее к себе в имение, за ней ухаживает князь Меттерних. У графа де Пурталеса присутствует она при грандиозной мистификации: несколько светских молодых «львов» переоделись лакеями и во время обеда стали дерзить представителям дипломатического корпуса. Один из них даже предупредил графиню Мольтке, что второй раз не подаст ей блюда. Возмущение гостей вскоре, естественно, сменилось общим весельем, когда «лакеи» были опознаны.

Музыкальные данные миссис Мультон, несмотря на то, что пользовалась она ими лишь для светской карьеры, обратили на себя внимание серьезных музыкантов. Сама же она и к ним отнеслась с интересом довольно поверхностным. Она высмеивает Вагнера за его ворчливость и самомнение. Представление «Риголетто» при участии Патти дает ей повод рассказать сплетни о знаменитой певице. Снисходительнее отнеслась она к Оберу: правда, последний проявил к ней столько заботливости, что иное отношение было бы прямо неблагодарным. В частности, по настояниям Обера была она приглашена к Россини. Это было вскоре после провала «Тангейзера», и автор «Севильского Цирюльника» отзывался о Вагнере чрезвычайно строго, упрекая его за неумение пользоваться вокальным элементом в опере: но инструментовке Вагнера он отдавал должное. Россини не пощадил и Обера, о котором сказал: «Он — большой музыкант, сочиняющий маленькую музыку». Обер познакомил Лили и с бледным юношей, Масснэ^[1], посвятившим ей романс. В мае 1867 года, по случаю всемирной выставки в Париж приехал Лист, который тоже вызвал интерес нашей американки не столько своей славой композитора и виртуоза, сколько окружавшим его романтическим ореолом. В его честь Обер устроил грандиозный прием, на котором присутствовали Гуно, Масснэ, певица Дженни Линд и Меттерних.

Сама выставка оставила американку довольно равнодушной. Заинтересовали ее только различные развлечения при павильонах. Наиболее сильное впечатление произвел на нее странный музыкант-негритенок, со слуха исполнявший любую, самую сложную пьесу со всеми оттенками виртуоза, которому подражал. Ему удалось особое Оберовское стаккато так же легко, как салонное трио Меттерниха и подражание механическому пианино. Лили пробовала заговорить с этим чудом имитации, но с первых же слов негритенок оказался полным плутом. По поводу выставки балы устраивались непрерывно и их посещали многие именитые гости. Лили, таким образом, познакомилась со шведским королем Карлом XIV, с принцем Оскаром, с герцогом Брауншвейгским.

Два раза была она приглашена провести неделю в Компьенском императорском дворце. Такие приглашения были величайшей честью, но были сопряжены со столь большими расходами, что Чарльз Мультон едва не ответил отказом на вторичное приглашение. Герцогу Персиньи, чтобы потушить скандал, пришлось устроить Лили пребывание в Компьене по «удешевленному тарифу», исхлопотать ей разрешение не давать чаевых (что составило экономию в $ 10 000). Несмотря на эту непривычную при дворе «сделку» и на презрение Лили к этикету (она опоздала на тот обед, за которым сидела по правую руку от Наполеона III), обе компьенских недели прошли для нее блестяще. Оба раза она сумела стать «гвоздем» всех устраивавшихся празднеств: в первое свое пребывание благодаря шараде, представленной Меттернихом, в которой она изображала заводную куклу; во второе — благодаря выдуманной ею салонной игре в «вопросы и ответы», превратившейся в настоящее интервью. Наполеон на вопрос о своем любимом занятии ответил: «Находить решения неразрешимых задач», императрица Евгения призналась в пристрастии к «ошибкам молодости», Меттерних всем человеческим качествам предпочел правдивость, Мериме назвал своим любимым автором «Проспера Мериме». Известно, что последний был любимцем императрицы и покорил весь двор своим умом, остроумием и благородством. Но Лили отнеслась к нему холодно, так как он не посвятил ей даже экспромта, как сделал это в первую ее компьенскую неделю Теофиль Готье.

В Париже в течение всех последних лет Империи Лили нередко получала приглашения ко двору — но, конечно, всегда на официальные рауты. Мечтой ее было попасть на интимный вечер во дворце. Мечта эта исполнилась в довольно трагической обстановке. 18 июля 1870 года она получила билет с извещением об обеде во дворце Сен-Клу. Приехав туда, она узнала, что обед отменен, но императрица пригласила ее разделить трапезу в интимной обстановке. Император был очень чем-то обеспокоен — все время получал телеграммы, которые лихорадочно распечатывал. Сразу же после обеда он удалился на совещание генерального штаба. Когда Лили вернулась в Париж, она узнала об объявлении войны.

Мультоны не переменили, однако, своего образа жизни и в первых числах августа уехали на дачу в Нормандию. Там им пришлось застрять на пять месяцев: вернулись они в разгар немецкого наступления. Но Лили все воспринимала с любопытством и бомбардировку описывает, как если бы она была фейерверком. Версаль был занят немцами, что не помешало Мультонам поехать в свой Пти-Валь. Имение тоже было в германских руках, в доме Мультонов квартировали высшие чины. Разгром парка поразил Лили больше, чем поражение Франции, но немецкие офицеры были с ней так же любезны, как и французская знать, и даже дали пропуск для возвращения в Париж.

При коммуне Мультонам пришлось было туго. Пти-Валь был реквизирован; чтобы устраивать обеды, надо было откуда-то привозить провиант, рискуя жизнью. Но обеды все-таки устраивались. На них даже стали появляться новые лица, сочувствующие коммуне, хотя — для сохранения приличий — принадлежащие к артистической среде — таким гостем, например, был художник Курбе. С настоящими коммунарами Лили пришлось столкнуться при возобновлении паспорта в префектуре. Комиссар Рауль Риго принял ее сурово и даже грубо. По счастью, американка сумела очаровать его помощника, Паскаля Груссе, который не только выдал ей документы, но и взял дом Мультонов под свое покровительство. По-видимому, Лили умела лучше приспособляться к обстоятельствам, чем ее муж. Все же конец коммуны она встретила с облегчением.

Через несколько месяцев Чарльз Мультон внезапно скончался, и Лили отправилась к себе на родину, где продолжала блистать. Но Америка показалась ей скучной, и она, в конце концов, все же обосновалась в Европе. Однако Париж ее не сумел удержать, несмотря даже на знакомство с Саррой Бернар. Жила она впоследствии, главным образом, в Италии и Германии, окруженная обществом, которое все же не могло заменить ей память о Тюильри.

• [1] Другое написание — Массне (прим. Е. Д.).