Гипертекстуальность журналистики. 
Основы теории журналистики

Гиперреальность, в которую погружают современника массмедиа, формирует качественно новые картины мира, и следовательно, новые формы мышления. Более того, считается, что для описания современного мышления достаточно описания картины мира. Однако этот вполне феноменологический подход перестает работать, как только оказывается, что картину мира не так просто представить в качестве некоего системного целого. Напротив, при первых же подобных попытках она рассыпается на непредсказуемое число фрагментов. С подобной ситуацией сталкивается всякий, кто пытается выделить ее наиболее общие характеристики. Например, вполне логично реконструировать мышление, исследуя знание, т. е. выделяя эпистемологическую составляющую картины мира, поскольку знание принято считать квинтэссенцией мышления.

Так и поступал М. Фуко с помощью своей «археологии знания»^[1]. Однако вместо универсального метода он создал всего лишь еще одну операциональную исследовательскую модель, которая оказалась в чем-то лучше, в чем-то хуже других исследовательских инструментов. Не спасает тут и на первый взгляд абсолютный постмодернистский оптимизм, способный смонтировать все со всем, поскольку платой за эту «языковую игру» является честный отказ от возможности истины, а значит, отказ от мысли об истине, т. е. от философии и науки.

Это означает, что и здесь попытка найти нечто целое и общее приводит к еще большему дроблению и фрагментации. Иными словами, бесповоротно отказываясь от рациональных интерпретаций истины, постмодернизм одновременно отказывается и от допущения присутствия в ней не только эмпирических, но и внеэмпирических содержаний. Как это далеко от того, что нашли в бытии русские философы Серебряного века, например, от понимания Бытия как сверхрационального всеединства (по С. Франку)^[2].

Впрочем, феноменологический подход действительно мог оказаться выходом из сложившейся ситуации. У Э. Гуссерля^[3] сама истина является феноменом, обладающим инструментальными и операциональными качествами, т. е. условием понимания и действия. Она всего лишь определяет формат представленности предмета познания субъекту познания, фиксируя при этом сам факт этой представленности. Главным становится вопрос о том, каким способом вещь явлена нашему сознанию и каков смысл этой явленности. Интенциональность сознания, а за ним и знания лишает сознание вещественности, более того, представляет сознание как нечто отвращенное от своей собственной изнаночности. Делает его открытым миру.

Дистанция между мыслью, сознанием и предметом разрушается, следовательно, мы, исследуя что-либо одно, можем делать правильные суждения и о другом. И, наоборот, предполагая невозможность формирования правильных суждений, например, о мысли, мы вынуждены будем сомневаться в самом существовании и предмета, и сознания. Что не просто абсурдно, а неконструктивно. Это — нечто, уводящее даже дальше от смысла, чем предельный солипсизм.

• [1] См.: Фуко М. Археология знания: пер. с фр. Киев: Ника-Центр, 1996 (Серия «OPERAAPARTA». Вып. 1).
• [2] С. Л. Франк охарактеризовал эту идею как «трансрациональное единство раздельности и взаимопроникновения», в котором сверхрациональным образом осуществляетсятождественность всякой части целому; оно недостижимо в эмпирическом, «падшем"мире, где непреодолимы разъединенность и конечность. (См.: Франк С. Л. Сочинения.М., 1990. С. 251; Хоружий С. С. Перепутья русской софиологии // Хоружий С. С. О старом и новом. СПб., 2000. С. 155).
• [3] Philosophic der Arithmetik, Bd. I, Lpz., 1891: Vorlesungen zur Phanomenologie desinneren Zeitbewubtseins, Halle, 1928; Husserliana, Bd. 1—8, s-Gravenhague, 1950—1959;Erfahrung und Urteil, Hamb., 1954: в рус. пер. Философия, как строгая наука. Логос, 1911.Кн. 1.