Неоднозначность предсказаний. 
Философия религии

Теория вероятностей усилила сомнение в существовании динамических (однозначных) законов и закономерностей. Синергетика предложила сместить методологический акцент с закономерности на случайность, в связи с чем стало распространяться учение о недолговременности устойчивых и необходимых связей в природе, т. е. о непостоянстве констант и объективных законов природы (И. Пригожин). На заре XIX в. П. С. Лаплас, автор одной из космогонических гипотез и идеолог «железного» (однозначного) детерминизма, был уверен в принципиальной возможности описать движение любой вещи точными законами динамики и вывести, вплоть до мельчайших деталей, все будущие состояния мира из заданных начальных параметров механической системы. Мало что сегодня осталось от той наивной надежды. С точки зрения синергетики нельзя однозначно предсказать будущее. Наука не в состоянии навести надежный мост между настоящим и будущим и тем самым не может исполнять роль пастыря человечества.

Развенчание идеала системности

В 1931 г. логик и математик Курт Гедель доказал теоремы о неполноте. Из второй его теоремы следует, что не существует полной формальной теории, в которой были бы доказуемы все истинные теоремы арифметики. В любой полной формальной системе всегда отыщутся два взаимоисключающих утверждения, выводимые из одних и тех же взаимоувязанных аксиом. Широкая (вольная) трактовка результатов Геделя позволяет предположить, что в каждой развитой логической системе есть следствия, которые невозможно определить ни как истинные, ни как ложные. Само свойство системности научного знания, обеспечиваемое логико-математическими правилами и искусственным языком, неизбежно сопряжено с дилеммами, апориями и парадоксами. Гегель утверждал в «Феноменологии духа», что подлинной формой, в которой существует истина, может быть только научная система. Маркс добавил к этому, что истины науки парадоксальны с точки зрения обыденного опыта.

Сегодня же приходится признать совсем иное: наука как системное знание парадоксальна, поэтому истинность ее высказываний нс устанавливается внутренними средствами разнообразных дисциплин. Дерзнем утверждать, что в таком случае теоретику вряд ли всегда полезно ни на йоту не уступать оппонентам и «нести свой крест» — неуклонно руководствоваться в своей профессиональной нише только собственной теорией, т. е. быть последователем (учеником, сторонником, адептом) самого себя, своего собственного учения. Целесообразно время от времени радикально сменять теоретические парадигмы, как это делал, например, К. Р. Поппер (вначале он был антиплатоником, а потом, в 80-е гг. XX в., публично объявил себя неоплатоником).

Европейская наука гордилась своей системностью и сама определяла себя как системно упорядоченное знание о природе. Систематизация зиждется на логико-математическом основании, считавшемся в прошлом целостным и незыблемым. Теперь выяснилось, что логика и математика представляют собой множество разнородных исчислений и систем, которые не удается непротиворечиво обобщить или погрузить в некую предельно объединяющую их систему. Идеал системности как формы выражения объективной истины, укорененной в вере в точность логико-математического диалога с природой, тускнеет и теряет своих поклонников. Истина мнилась живущей, подобно канарейке в клетке, в системе научных высказываний; ее свойства предполагалось измерять критерием правильности (непротиворечивости, выполнимости). Похоже, «птичка» вылетела из клетки.

Логический критерий истинности рассыпался на множество кусочечных, частных, технических приемов определения правильности систем высказываний и оказался слабо чувствительным к целостности истины. Уже говорилось, что «целостность» противоположна «системности» (если слово «система» переводить с греческого языка: 1) буквально — как затор и 2) иносказательно — как зацикленность мысли на каком-нибудь пункте). Экспериментатор изымает из природного целого гот или иной кусок, насильственно переделывает изъятое в нечто осмысливаемое как эталонный объект и субъективно отождествляет свое представление об эталоне с какой-либо частью подлинного универсума. Из-за такого упрощения мир кажется системно устроенным. Рано или поздно обнаруживается, что «эталон» вовсе не совершенен, что на деле он есть всего лишь окультуренный конгломерат вещей и процессов и что не удалось связать его живыми нитями с целостной природой.

Эпистемическая истина — отношение знания к целостной действительности, но не к системно, не к искусственно представленным обломкам когда-то живых частей бытия. Истина — в «целом, а не в системе» (И. В. Гёте). Сальери у А. С. Пушкина говорит: «…Звуки умертвив, музыку я разъял, как труп. Поверил я алгеброй гармонию». Экспериментальное расчленение природы на потребные науке куски-объекты и систематическое обозревание этих объектов обусловлено специфическими для европейской культуры идеалами.

Оценивать эмпирию европейской науки следует прежде всего в терминах теории правильности. Правильность — соответствие знания установленным правилам и нормам культуры. Системная наука изучает не столько реальные части природы как моменты органического целого и не мир как целое, сколько искусственные образования, иллюзорно представленные в форме картины мира («мертвого скелета природы»), устроенного просто и рационально. Тут уместна притча астронома А. Эддингтона о человеке, который изучал глубоководную жизнь, забрасывая сеть с трехдюймовыми ячейками. После многих измерений пойманных образцов испытатель сделал вывод, что не бывает глубоководных рыб короче трех дюймов. По Эддингтону, мы ловим только то, что определено нашими «рыбацкими инструментами».

То же верно в отношении науки. Ячейки категориальной сети науки не захватывают и не удерживают те духовные предметы, которые являются объектами религиозного опыта; наука весьма селективна и не способна нарисовать универсальную картину мира. Понятно, почему дух, душа, жизнь, любовь, надежда и иные подобные категории ускользали из понятийной сетки материалистической науки. Казалось бы, биология, физиология и психология прямо изучают эти предметы, и их выводы имеют практическую ценность для людей. Вместе с тем материалистически понимаемые дух, психика и жизнь — нс более как технические понятия, смысл которых определяется серией инструментальных процедур.

Разве определение сущности жизни как, скажем, «способа существования белковых тел, обменивающихся веществом с окружающей средой» приблизило нас к разгадке тайны и смысла жизни? Из данной дефиниции жизни всего лишь следует, что некоторый класс аминокислот как-то специфически связан со своим химическим окружением, способен воспроизводить себя (наследственность) и изменяться. В своих «Записных книжках» Витгенштейн оставил запись о том, что даже если наука ответит на все возможно мыслимые вопросы, проблемы жизни по-прежнему останутся нетронутыми. Наука не знает, как мы обучаемся и запоминаем, как мы думаем и общаемся, как мозг хранит информацию, каковы отношения между языком и мышлением. Структурно-системному и линейному принципу научного мышления постмодернизм противопоставил нелинейный подход, основанный на метафоре ризомы.