Общение и общность

Подытоживая сказанное, можно сделать важный для понимания специфики общения вывод: имеет ли оно практический, духовный или практически-духовный характер, связывает ли индивидов или группы, во всех случаях оно реализует те примечательные особенности субъекта, о которых было сказано нами при его анализе, — уникальность субъекта и свободу его действий; в результате межсубъектная связь становится свободным взаимодействием уникальных партнеров, каждый из которых самостоятельно выбирает другого и соотносит себя с другим именно в своей и в его особенности, единственности, неповторимости.

Этих свойств нет в отношениях субъекта к объектам. Делая нечто объектом своей познавательной или преобразовательной деятельности, субъект тем самым приравнивает его к другим объектам и, хоть он и должен выявить своеобразие познаваемого объекта и учесть все особенности преобразуемого объекта, и тот и другой в принципе могут быть заменены иными объектами: решив одну познавательную задачу, ученый переходит к другой; изготовив одну деталь, рабочий переключается на производство другой, сконструировав одну машину, конструктор начинает изобретать другую, и чаще всего выбор созидаемого, или познаваемого, или экспертно-оцениваемого объекта диктуется извне — руководством предприятия, научно-исследовательского института, конструкторского бюро, торгового учреждения. Точно так же ни педагог, ни врач не выбирают объекты своей деятельности, но получают их волею обстоятельств, и любой пациент и студент заменяется затем другим…

Иная ситуация характеризует общение — именно потому, что оно является межсубъектной связью.

Проблема уникальности субъекта общения — свойства, позволяющего именовать его «Я», «ego», — в буржуазной философии, начиная с учения Ф. Шлейермахера об индивидуации и кончая экзистенциалистскими и персоналистскими теориями нашего времени, занимает очень большое место. Показать несостоятельность метафизических, субъективно-идеалистических представлений можно, только дав этой проблеме верное, диалектическое толкование. Как отмечал 3. М. Какабадзе, «господствующей традицией западного мышления» является признание несовместимости индивидуального своеобразия и объединения людей: «Если индивидуальное своеобразие, индивидуальные различия считались неустранимыми, то вместе с тем отрицалась возможность объединения единства. Если же признавалась возможность объединения, то это лишь постольку, поскольку индивидуальные различия считали устранимыми». В действительности же «подлинное объединение, общение людей предполагает именно их индивидуально-качественные различия». Ярчайшим проявлением этого закона выступает такая форма человеческого общения, как дружба, — ведь ее условием является «не однообразие, а своеобразие… подобно тому, как в сочетании разных голосов поется одна песня»^[1]. Аналогична и любовь между мужчиной и женщиной. Но точно так же единство человечества предполагает индивидуальное своеобразие составляющих его наций. Любовь и дружба и являются специфической формой связи уникальных субъектов; даже если у тебя несколько друзей — каждый является единственным в своем роде, незаменимым никем иным.

Как возникает комплекс «любовь — дружба — общение», было прекрасно показано в романе Д. Дефо «Робинзон Крузо», о котором шла уже речь. Характерны мотивы Робинзона, когда он бросился выручать будущего Пятницу от преследовавших его дикарей: он рассчитывал на то, чтобы «приобрести слугу, а может быть, товарища или помощника…». Спасенный Пятница дважды падал перед Робинзоном ниц и ставил его ногу на свою голову, давая тем самым понять, что готов быть ему «слугой на всю жизнь». Однако оказалось, что он понравился Робинзону: «Это был красивый малый высокого роста, безукоризненного сложения… В его лице не было ничего дикого и свирепого…»; оно обладало «выражением европейца, особенно когда он улыбался» и т. д. «Волосы у него были черные, длинные и прямые, не имевшие ничего общего с курчавыми, как овечья шерсть, волосами негров; лоб высокий и открытый; цвет кожи не черный, а смуглый…» Эта привлекательность Пятницы и то, что он был уподоблен Робинзону — он был больше похож на европейца, чем на негра! — должны объяснить возможность отношения к нему героя романа не как к рабу или всего лишь как к слуге, а почти как к равному, как к «товарищу или помощнику». (О том, какое значение Д. Дефо придавал приравниванию Пятницы к Робинзону, свидетельствует приводимое им рассуждение своего главного героя: «…я с удивлением убеждался, что хотя, по неисповедимому велению вседержителя, множество его творений и лишены возможности дать благое применение своим душевным способностям, однако они одарены ими в такой же мере, как и мы. Как и у нас, у них есть разум, чувство привязанности, доброта, сознание долга, признательность, верность в дружбе, способность возмущаться несправедливостью, вообще все нужное для того, чтобы творить и воспринимать добро…») В результате Робинзон искренне полюбил Пятницу, и тот отвечал ему любовью и сыновней преданностью, отчего их отношения становились все более и более тесным и разносторонним общением. В ходе этого общения Робинзон старался научить своего «нового товарища» всему, «что могло быть полезным ему (заметим, ему, а не самому Робинзону! — М. К.), а главное — говорить и понимать меня, когда я говорил». Весь этот процесс приобщения Пятницы к европейской культуре, чрезвычайно похожий на процесс образования, обучения и воспитания ребенка, доставлял Робинзону великую радость^[2].

Советские ученые построили психологическую теорию коллектива именно на выявлении роли межсубъектных отношений его членов, каждый из которых «реально, действенно относится и к другим, как к самому себе, и к себе, как ко всем другим в своем коллективе», и потому «противопоставление «я» и «они» снимается понятием «мы»^[3]. Ибо, действительно, исходным условием общения является индивидуальное своеобразие партнеров. Реальный опыт показывает, что во всех случаях коллектив как носитель общности складывается тогда, когда партнер свободно избирает партнера, оценивая его индивидуальность, его неповторимые качества. Даже игра — хотя она «только игра», то есть всего лишь модель реального человеческого общения, — интересна тогда, когда в ней участвуют индивидуально своеобразные по стилю игры партнеры — шахматисты или футбольные команды.

Человеческое общение основано на этой глубинной диалектике различия партнеров и их стремления к единству, которое, однако, должно привести не к стиранию этих различий, а к «единству многообразия», как издавна определяли философы гармонию. Общение двух людей, по образному выражению М. Дюфрена, — не отношение «двух монад, замкнутых в себе, между которыми существует некая предустановленная гармония; скорее это два скрещивающихся взгляда, две отталкивающиеся свободы, два партнера, завязывающие диалог»^[4].

Поскольку цель сообщения чисто информативна — сообщить что-то кому-то, постольку не имеет никакого значения, что именно в сообщении содержится — истинное или ложное, пережитое или сочиненное, полученное в опыте или «высосанное из пальца». Поскольку же цель общения — приобщение субъекта к субъекту, организация их единых, совместных действий или обретение их духовной общности, постольку каждый партнер должен открыться другому в своей подлинной природе, намерениях, возможностях, целях, устремлениях, идеалах, чтобы другой, зная все это, мог согласовать свои действия с действиями партнера. Вот почему высшей формой общения является дружба, вот почему оно предполагает откровенность каждого перед другим как другом, ибо если я введу в заблуждение или хотя бы просто наглухо закроюсь от моих партнеров, они не найдут со мной «общего языка» — и совместное действие окажется неудачным.

Крайней формой такого откровенного самораскрытия человека в процессе общения является исповедь — эффективнейшее средство сближения людей в отношениях дружбы и любви, весьма хитроумно использовавшееся религией для подмены общения человека с человеком общением человека с богом. В общении же человека с человеком происходит встреча двух исповедей, которая рождает новую, дотоле не существовавшую степень общности партнеров. Это относится, разумеется, к духовному общению, происходит ли оно в дружеском «выяснении отношений», во внутреннем диалоге разных ипостасей личностного «Я» или в диалогическом контакте культур. Но нечто подобное происходит и в практическом общении, и в игровом. В первом случае «исповедальный» характер действий каждого участника коллективной акции заключается в том, что действия эти выражают подлинные намерения действующего лица, его понимание собственной роли, функции, способа наиболее эффективного участия в общем деле — это нужно для того, чтобы каждый участник коллективного действия правильно понимал стратегию и тактику поведения других, иначе общее дело не будет иметь успеха. Во втором случае (в игре) происходит то же самое, однако тут возможна и дезинформация партнера, если он является противником, от которого нужно скрыть свои подлинные намерения или даже обмануть его, блефовать^[5]. Но такое поведение оказывается своеобразным способом достижения общности, суть которой — сама игра, поддержание противоборства ее участников, потому что смысл игры — в самом ее процессе, а не в достигаемом результате.

Мы приходим, таким образом, к выводу, что, в каких бы формах общение ни осуществлялось, его цель — достижение общности (или повышение уровня общности) действующих субъектов их свободными совокупными усилиями при сохранении неповторимой индивидуальности каждого. Этим общение отличается и от коммуникации, и от управления, и от обслуживания, то есть от всех форм человеческих взаимоотношений, которые строятся не на межсубъектной основе, и именно это делает общение специфически-человеческим способом поведения, качественно преобразовавшим биологические формы связи особей и популяций.

• [1] Какабадзе 3. М. Культура и цивилизация. — В кн.: Культура в свете философии. —С. 202—204, 206—207. См. также: Кон И. С. Дружба. — М., 1987; Василев К. Любовь. —М., 1982.
• [2] См.: ДефоД. Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо. — М., 1982. —С. 212, 215, 216—217, 219.
• [3] См.: Психологическая теория коллектива. — С. 84—85. Ср.: Иванов В. Г. Коллективи личность. — Л., 1971; Головаха Е. И. Структура групповой деятельности. Социальнопсихологический анализ. — Киев, 1979; Донцов А. И. Психология коллектива. Методологические проблемы исследования. — М., 1984.
• [4] Dufrenne М. Pour l’homme. — Р. 155. См. также: Merton R. К., Lazarsfeld Р. F. L’amitiecomme processus social. — Chazel F., Boudon R., Lazarsfeld P. L’analyse de processussociaux. — Paris — Mouton — La Haye, 1976. — P. 250—251.
• [5] См.: Мазур М. Качественная теория информации. — М., 1974, гл. 10.