Философская антропология А. Хомякова

Историософская антиномия свободы и необходимости является для мыслителя одновременно и основной антиномией души. Однако она не может быть отправной в структуре духовной жизни человека, поскольку сама определяется иными категориями. Свобода первичнее необходимости: только будучи изначально свободным, человек в состоянии осуществлять духовный выбор. Даже если необходимость оказывается сильнее человека, принуждая его поступать вопреки собственной воле, то и в этом случае сохраняется возможность внутренне соглашаться или не соглашаться с происходящим, оценивать его положительно или отрицательно и т. д. То есть внутренняя свобода сохраняется. Отсюда ясно, что в основе выбора внутренних предпочтений лежит направленность воли. Но чем определяется направленность воли? В ответе на этот вопрос А. Хомяков далек от точки зрения рационализма, полагающего, что разум имеет полную власть над волей. Конечно, воля без разума слепа, поэтому бессильна. Но речь может идти не о приоритете разума над волей, а об их единстве. Так возникает одна из центральных идей хомяковской концепции — понимание человека как «водящего разума», или «разумеющей воли»^[1]. Иначе говоря, только некая целостность мысли и воли, разума и хотения обеспечивает последовательность и целостность как процесса мышления, так и действия. В свою очередь, мышление и действие вместе составляют внутренне единый процесс, обеспечивают целостность структуры личности. «Водящий разум», или «разумеющая воля», предохраняет личность от распада на отдельные составляющие — разум, волю, эмоции и т. д.

Вместе с тем единство разума и воли — только одна сторона целостности духовной жизни, наиболее легко обнаруживаемая. Более глубоким является «живое знание» (см. ранее о методе А. Хомякова), базирующееся на непосредственной данности. Человеку присуща способность непосредственного схватывания действительной жизненной реальности. Непосредственно (а не опосредованно) дана жизнь в нерасчлененности, в ее движении, в ее собственной стихии. Непосредственную данность А. Хомяков часто обозначает термином «вера». Однако из контекста ясно, что речь идет не о субъективной уверенности, а о металогической^[2] способности, или интуиции. Интуиция (в терминологии А. Хомякова — «вера») первична. Она обеспечивает изначальное единство духовной жизни и целостность личности. Интуиция есть переживание и сопереживание.

Целостность и единство, данные интуицией, имеют тенденцию к распадению, когда в дело вступает рассудок. Рассудок — это аналитическая способность. Она предполагает мысленную операцию отстранения от самого себя, от непосредственной данности. Рассудок ищет позиции стороннего наблюдателя. Но операция отстранения чревата распадением первоначальной целостности духа. Это переход на абстрактную точку зрения, на точку зрения «вообще». Первоначальная целостность распадается на субъект, т. е. «я», и объект, т. е. нечто чуждое. Вследствие такого распадения рассудок получает возможность открывать законы научного типа, обнаруживать общие закономерности. Законы и закономерности имеют, однако, абстрактный характер, они всегда вычленяют и рассматривают отдельную сторону предмета изолированно от других. Тем самым имеет место отрыв от реальности, разрыв «живознания». Духовный мир личности двоится на субъект и объект: «познание рассудочное не обнимает действительности познаваемого; то, что в нем мы познаем, уже н е содержит первоначала в полноте его сил»^[3].

А. Хомяков признает неизбежность и полезность рассудка в составе духовной жизни. Однако он постоянно и горячо протестует против того, чтобы рассматривать рассудок в качестве единственной или главной способности. Если подобное имеет место, то возникает абстрактная рассудочность, холодная и безжизненная закрытость (герметичность) человеческого «я». Отношение такого «я» к окружающему миру характеризуется стеной непонимания, отчужденности. Человек теряет способность к свободному творческому поиску и к восприятию окружающего в живой стихии жизни. Блестящей иллюстрацией этих хомяковских идей служат знаменитые строки Ф. Тютчева о России, если иметь в виду, что, по А. Хомякову, то же самое можно и нужно сказать не только о России.

Умом Россию не понять, Аршином общим не измерить.

У ней особенная стать, В Россию можно только верить.

Здесь «ум» — это и есть то, о чем говорит А. Хомяков, имея в виду рассудок. «Верить» — явно означает «постигать интуитивно», т. е. непосредственно и жизненно, переживать и сопереживать. По А. Хомякову (и по Ф. Тютчеву также), «понять» равносильно «сопереживать» или «сочувствовать». Без этого невозможно подлинное постижение не только России, но и вообще чего бы то ни было: любой другой страны с особой культурой и духом, другого человека, природы, Космоса и т. д., если мы хотим постичь их в целостности и особенности, а не выхватить отдельную черту или остановиться на свойствах, объединяющих данный предмет с другими. Рассудок же действует строго в обратном направлении — он ищет «общий аршин». Иначе говоря, он оперирует абстрактными категориями, стремясь подвести все богатство данности под определенную общность. От рассудка ускользает особенное, то, что отличает данный предмет от остальных. Именно особенное составляет суп" предмета, поскольку является основой его бытия, оправдывает его отдельное существование. «Особенная стать» есть то, что составляет стержень бытия, без которого оно превращается в небытие. В отсутствие отличительных черт, делающих предмет несопоставимым с другими ни по каким параметрам, ему остается раствориться в окружающем мире, т. е. уйти в небытие. Это относится не только к внешним предметам, но прежде всего к самому человеку. Постичь что-либо в его несопоставимости ни с нем — значит продвинуться на пути постижения и строительства собственной личности. Здесь, по А. Хомякову, возникает новый этаж духовной структуры — разум.

Разум есть преодоление рассудка и возврат к «живому знанию», т. е. к интуиции. Однако мыслитель обращает внимание, что разум в отличие от интуиции есть осознание отрицательного опыта рассудка. Это восстановление единства души. Оно знаменует переход к сознанию: «Сознание есть разум в его отражательности или, если угодно, в его восприимчивости»^[4]. Восстанавливается целостность духовной жизни вообще. Отрицательный опыт рассудка сказывается в том, что он открывает, чего же конкретно рассудку недостает и что присутствует, но не осознается на уровне интуиции («веры»), а именно любовь.

Любовь содержится в «живознании» уже на уровне интуиции. Но осознается она только разумом, который тем самым становится «живым» разумом. Такой разум способен исполнить то, что было недоступно рассудку. Любовь преодолевает отстранение, произведенное рассудком, деление духа на субъект и объект. Любовь есть способность сделать то, что ранее было внешним, частью меня самого. Действие любви восстанавливает целостность духа. Оно же открывает мне «особенную стать» (пользуясь выражением Ф. Тютчева) другого. Действие любви «запрещает» останавливаться на изолированных и абстрактных чертах другого, побуждая вникнуть в их единство. Через любовь познание перестает существовать в своей самодовлеемости, превращаясь в органическую часть моего отношения к миру. Выясняется, что познание всегда окружено поступками, действиями, эмоционально-импульсивными реакциями. Оно находится внутри этого окружения, составляя сравнительно небольшую его часть и будучи всего лишь его специфической формой.

Здесь мы должны сделать остановку с тем, чтобы «заземлить» уровень изложения. Поставим ряд простых вопросов относительно смысла того, что утверждает А. Хомяков. В самом деле, он хочет убедить нас, что без любви познание невозможно, любовь есть единственный стимул и главное условие познания. Не превращается ли мыслитель в фантазера, выдавая благие пожелания за действительность? А что делать, если в наличии не любовь, а ненависть или равнодушие к предмету познания? И так ли уж обязательно любить? Призывов к любви, братству и т. д. раздается немало, но в жизни все обстоит скорее наоборот… Как ответить на эти сомнения с позиции концепции, развиваемой А. Хомяковым? Прежде всего, относительно равнодушия. Равнодушие действительно не может быть ни стимулом, ни условием познания. Если вы равнодушны к предмету, то познание вообще не состоится, ибо предмет для вас словно и не существует. Познание тогда произойдет разве что под воздействием внешнего принуждения и сведется к усвоению уже готовых формул. Следовательно, вариант с равнодушием отпадает. Иное дело ненависть. Означает ли тезис А. Хомякова, что следует волевым усилием превратить свою ненависть к предмету в любовь? Нет, не означает. Превращение ненависти в любовь посредством воли — вещь невозможная. Ни к чему, кроме фальши и лицемерия, оно не приводит. Но тогда кажется, что философ основательно неправ, поскольку он либо запрещает ненавидящим нечто изучать (это не в его власти), либо отрицает то, что ненависть к предмету изучения может быть стимулом к познанию не хуже любви?

Действительно, можно привести немало примеров того, как ненависть или, например, чувство обиды становится мощнейшим двигателем познания, превращая последнее в своеобразную форму мщения. В истории мысли немало людей, написавших целые научные трактаты и движимых при этом отрицательными эмоциями, а отнюдь не чувством любви. Это, кстати, относится и к исследователям славянофильства и творчества самого А. Хомякова. На что же рассчитывал мыслитель, призывая к познанию лишь с позиций любви и утверждая, что именно такое познание только и может быть плодотворным?

Дело прежде всего в том, что философ не только призывает. Он говорит о том, что «общение в любви» есть закон познания. В «работе познавания» неизбежно соучаствуют моральные силы души. Раз это так, то важна установка на любовь, способность к любви. Эта установка не должна дать нам забыть, что познание, помимо всего прочего, есть еще и моральный акт, форма нашего отношения к людям, привносящая в мир нечто не нейтральное в нравственном отношении, а доброе или злое. Хотя нам и может казаться, что мы заняты «только наукой», только познанием, но в действительности, осуществляя познание и обнародуя итоги изысканий, мы неизбежно вносим в мир либо раздор и разлад, либо способствуем его гармонизации и гуманизации межчеловеческих отношений. Конечно, мы не в состоянии предвидеть всех последствий совершенного нами. Но дело не в этом. Суть в том, чтобы не забывать, что такие последствия неизбежны. «Нам не дано предугадать, чем наше слово отзовется», — сказал поэт. Но мы нравственно обязаны предугадывать, ибо от этого может зависеть очень многое.

? * *.

Идеей, объединяющей антропологические взгляды А. Хомякова в единое целое, является идея соборности. Она вообще является одной из центральных для его творчества. «Наиболее ценные и плодотворные мысли Хомякова содержатся в его учении о соборности», — замечает Н. Лососий^[5]. Соборность означает сочетание свободы и единства многих людей на основе их общей любви к одним и тем же абсолютным ценностям. Соборность понимается А. Хомяковым прежде всего как соборность церковная, но не только. Помимо церковного, она имеет еще несколько аспектов. Во-первых, соборность есть наиболее фундаментальный принцип общественной организации. Элементы соборности содержатся в любом жизнеспособном обществе. На них основывается и через них проявляется тот самый общинный дух, который столь высоко ценил А. Хомяков и его единомышленники. Во-вторых, понятие соборности специфическим образом трактуется мыслителем применительно к антропологии. Здесь соборность есть внутренняя согласованность всех душевных сил: разума, рассудка, органов чувств, эмоций и т. д. Соборность — это преодоление разделенности души на субъект и объект. Такое преодоление достигается силой любви.

• [1] См.: Хомяков А. С. Соч. Т. 1. С. 283.
• [2] Греческая приставка «мета* {букв, «после») используется, как правило, взначении «над», «сверх», т. е. для обозначения «второго этажа», строящегося набазе первого.
• [3] ХомяковА.С. Соч. Т. 1. С. 278.
• [4] Хомяков А. С Соч. Т. 1. С. 345.
• [5] Лосский Н. О. История русской философии. С. 42.