Имя: основы и категория падежа

Общая характеристика категорий имени

§ 145+. Основные категории имени в историческом их развитии — это тип склонения (основа), род склонения, число, падеж, затем и одушевленность.

В праславянском языке всеобщим свойством каждого имени был тип, характер основы; все имена либо отличались друг от друга, либо входили в общий ряд по типу основ, не имевшему значения грамматической категории, потому что он определялся чисто фонетически и включал в свой состав самую разнообразную по семантике лексику. Остальные категории нс охватывали всех имен последовательно и всесторонне.

Признак грамматического рода нс разграничивал имена в архаических типах склонения; например, в типах *м-, '" /-основ сохранялись только имена женского рода, в типе *й — только мужского, имена мужского и среднего рода составляли одинаковые типы склонения (*о, *jo, *cons), но различались по некоторым признакам. Остатки прежде органической связи родовых признаков с характером основы находим у имен среднего рода (им. п. — вин. п. любого числа: село — селгь — села; имя — иметь — имена), женского рода (им. п. — вин. п. мн. ч.: жены — жены, кости — кости) и мужского рода (им. п. — вин. п. ед. ч.: домъ — домъ, столь — столь). Расхождения наблюдались лишь в окончаниях нового, аналогичного по происхождению, тв. п. ед. ч. (мужского рода -ьть: женского рода -bjg на месте исконной флексии */, ср. ее остаток в форме ради). Категория рода во всех типах склонения оказывается вторичной, она возникала на основе взаимного отталкивания имен *а- и *о-основ (соответственно «женского» и «нежснского» рода). Колебания в характеристике по роду у многих слов сохранились до настоящего времени; это заметно, если сравнивать одни и те же слова в различных славянских языках и даже говорах одного языка.

Категория числа также вторична, на что указывают многочисленные слова Pluralia tantum и Singularia tantum, особенно производные или слова с вещественным значением (медь, золото, сухость, доброта), попарное совпадение падежных форм в архаическом двойств, ч., а также разные типы собирательности, долго сохранявшие свой особый тип склонения.

Категория падежа с самого начала являлась синтаксической, поскольку падежная форма имени выражает отношение имени к другим словам в речи. Каждая форма слова в определенной речевой формуле представала как самостоятельное слово. Многие факты показывают, что еще в XI—XII вв., когда на Руси развивалась пока еще нс всем доступная форма речевого общения — письменность, совокупность словоформ нс воспринималась как общий парадигменный ряд; каждая отдельная словоформа существовала как бы в собственном своем синтагменном единстве с окружающим контекстом (в составе которого реализуется семантически) и с определенным набором просодических признаков (тон, ударение, количество). Границы между грамматической и лексической семантикой также неопределенны и уясняются современным читателем из контекста, в границах которого каждая форма значима. Так, слово домъ являет различные значения в зависимости от сочетания с разными местоимениями (мой дом — это ‘кров', но весь дом — значит ‘домочадцы', этот дом — ‘здание', в свободном употреблении — ‘хозяйство, имение', ср.: прилагати домъ к дому, село к селу). В одном из текстов, переведенных на Руси и попавших уже в киевский Изборник 1076 г., только что заимствованное скандинавское слово larr— ‘ящик' представлено в виде вин. п. мн. ч. ларгь, мсстн. п. ед. ч. лари, род. п. мн. ч. как ларевъ, т. е. относится как бы к двум (или к трем) разным формообразовательным типам (склонения), соответственно *jo, *i, *ju. Ясно, что эти слова никак не составляют общую парадигму (в современном значении термина), поскольку в различных контекстах, соответствующих греческим формам оригинала текста, новая лексема, не получившая еще письменной традиции написания, в различных словоформах представлена как разные слова.

Категория падежа, выражая отношение конкретной формы имени к другим формам, всегда связана с предлогом и зависит от управляющей сю глагольной формы. Предлог и флексия ведут себя функционально одинаково, являются равноценными средствами выражения синтаксических отношений. Для речевых формул важна не форма, а формант: от сыну — от стола, о сыну — о столгь — именно совпадение словоформ в предлоге играет роль общего при их вариантности окончания, делает их одним и тем же формантом. Всю тонкость таких отношений нам трудно осознать, поскольку мы стараемся аналитически рассечь предложно-падежное сочетание на две составляющие: на морфологическую и синтаксическую, не обделяя вниманием и лексическое значение конкретного слова. Синтаксические отношения могли быть самыми разными, и сегодня мы даже приблизительно не знаем, какие падежные значения и в каком количестве были свойственны праславянекому или древнерусскому языку. Если в качестве таковых учитывать предложно-падежные формы с различением их по ударению, то для древнерусского вероятен набор из девяти форм: им. п.—отложит, п.—род. п. —дат. п. — вин. п. —тв. п.—места, п. — изъяснит, п. — зват. п. Однако в род., тв. и места, п. выделяются еще несколько конкретных значений, так что известное ныне количество падежных форм можно считать результатом уже состоявшегося обобщения прежде частных контекстных значений, извлеченных из типичных речевых формул. Исходные предложно-падежные формы выражали соотношение конкретных связей между «вещами» и нс имели свойственного им сейчас отвлеченно-собирательного смысла.

§ 146. Следует отметить, что выделение грамматических форм имени в средневековых грамматиках, наоборот, идет по пути увеличения падежей, осознаваемых как инварианты падежных форм. В начале XIV в. («О осмих частех слова») выделяются им. п. — род. п. (с неопределенным окончанием, явно совмещающим несколько форм) — вин. п. — дат. п. — зват. п.; в начале XVI в. (перевод «Грамматики» Донатуса) — им. п. — род. п. —дат. п. — вин. п. — зват. п. — отложит, п., причем формально, по окончаниям, им. п. = зват. п., а род. п. = отложит, п. = вин. п. (для одушевленных имен). Так, в переводных грамматиках, текст которых давал основания для деления падежных форм по их семантике, славянские компиляции представляли совершенно иной способ группировки падежных форм — по окончаниям. Так, «Книга глаголемая буквы» в XIV в. дает разносоставные парадигмы, в зависимости от того, в каких устойчивых словесных формулах и насколько часто те или иные слова употреблялись, причем последовательность словоформ дана на алфавитной последовательности гласных в окончаниях:

Форма им. п. ед. ч. существует явно без флексии (нулевое окончание), что доказывает фонетический характер классификации, которая опирается на произношение, а не на написание окончаний.

В «Букваре» первопечатника Ивана Федорова (1578) тот же порядок следования падежных форм, извлеченных из текстовых формул: животъ—живота—животе—животомъ—животу—живот ы —.

живогтъ и т. д., из чего, конечно, не следует, будто и «парадигма» склонения была такова же: ед. ч. им. п. — род. п. — зват. п. — тв. п. —дат. п. — мн. ч. вин. п. — ед. ч. местн. п. В условную «парадигму» при случае могли включать и однокоренные производные имена — на основе общности корня. Но в «Грамматике» Лаврентия Зизания (1596) порядок словоформ уже определился: в ед. ч. это именовный — родный — давателный — творителный — винителный — звателный: у Мелетия Смотрицкого (1619) это: именительный —родительный — дательный — винительный — звательный — творительный — сказательный, т. е. местн. п., который включал в свой состав множество значений современного предложного падежа.

Действительный состав предложных форм древнерусского языка позволяет воссоздать акцентные и вариантно-падежные словоформы; к числу шести указанных следует добавить отложит, п., связанный с род. п. (с горы, от горы — подолъ горы; от земли — коло земли) и местн. п., связанный со «сказательным» (в лгьсу — о лпуСгъ).

§ 147. Категория падежа. Существует мнение, что базовой классифицирующей единицей всегда выступал падеж, поскольку именно «падения» словоформ, начиная от им. п., и создают парадигму, т. е. системно организуют варианты именных форм. Вряд ли это верно для древнего состояния языка, когда категория падежа как бы вливалась в категорию склонения, воплощаясь в формулах текста. Исторически, относительно русского языка, можно говорить о процессе выделения словоформ из синтаксического контекста, что связано с переходом классифицирующего признака имени от типа основ к роду основ, и параллельно с тем — от семантического синкретизма падежных форм к их семантическому разграничению.

Костяк системы в древнем языке образуют грамматические падежи им. п. — вин. п. — род. п., которые противопоставлены конкретным по значению обстоятельственным тв. п. — дат. п. — отложит. п. — местн. п. (дат. п. иногда включают в число грамматических, поскольку он обладает предикативными свойствами; ср. обороты дат. п. с инфинитивом или причастием). Разграничение грамматических и конкретных падежей носит условный характер, синтаксические и семантические их признаки еще не совмещены в едином фокусе категории (граммемы), но при этом «конкретные» падежи по своей функции обязательно направлены от соответствующей глагольной формы: въ-вадиться волкъ въ овцгъ, по-вадиться по овьцп>, съ-вадиться съ овьцами и т. д.

Давались и другие классификации исходных падежных форм. Например, в качестве трех главных выделяли падежи прямой (им. п. — вин. п.), соединительный (jungens: род. п. — местн. п.) и объединительный (socians: дат. п. — тв. п.), т. е. в полном соответствии с древним их синкретизмом, сохранявшимся в удвоенных формах двойств, ч.

На основе содержательных функций предложно-падежных форм предлагали выделять субъект-объектные значения (падеж субъекта им. п. — прямого объекта вин. п. — косвенного объекта дат. п. — орудийный тв. п.) и обстоятельственные (дат. п. — местн. п. — отложит. п.). Все эти классификации либо синтаксичны, либо определяются современными логическими отношениями.

Возвращаясь из области реконструкции к историческим изменениям в древнерусском языке, заметим еще раз, что основным формальным изменением в старорусский период истории языка являлось формирование грамматических парадигм. Различные наборы словоформ и окончаний создавали формообразующие типы безотносительно к другим категориям имени, которые поэтому и воспринимались в характерном для древнеславянского языка семантическом синкретизме, поскольку категории рода, числа, падежа в общей именной форме выражались совместно и могли быть выявлены лишь в определенном контексте. Это была не морфологическая, а синтаксическая грамматика, подобно тому, как и на фонетическом уровне, на уровне внешней формы, реальны были сочетания звукофонем, а не автономные фонемы, аналитически распределенные по позициям. Вся эта система в принципе синтагматична и нс имеет парадигм в современном смысле термина. Ограничиваясь синтагменными блоками словоформ с определенной конкретной семантикой, она выражается предложно-падежными формами, организованными на метонимической смежности словоформ.

Как можно судить на основе косвенных данных, складывание парадигм начиналось не с собирания разбросанных по словесным формулам словоформ одного слова, а с выделения функционально равноценных словоформ, независимо от лексической (смысловой) их общности, но обязательно в связи с их намечающимися категориальными свойствами, прежде всего по роду основы (впоследствии ставшему категорией грамматического рода).

Возникало много сложностей при описании такого изменения. Традиционно изменение формы им. п. мн. ч. рабы израби объясняют влиянием со стороны вин. п. мн. ч. типа рабы. Таково истолкование изменений по аналогии, исходя из представлений об уже готовой парадигме склонения, что понятно для нашего времени, времени законченно парадигмалыюго (системного) мышления. Но это вряд ли объясняет суть дел, происходивших в XII в., когда изменение начиналось. В. К. Журавлев справедливо предлагает всмотреться в соотношение им. п. мн. ч.раби — жены — села; здесь форма рабы — это аналогия со стороны формы жены (как и рабамъ — аналогия со стороны формы женамъ и т. д.). Совмещенность форм рабы и жены могла дать метонимически «согласованные» формы типа рабамъ и женамъ, тогда как влияние формы вин. п. рабы на им. п.

раби сомнительно, учитывая их разную функцию в предложении (различие в синтаксических и логико-семантичсских ролях). То же относится к любому проявлению аналогии в древнейших текстах. Все они «внепарадигмальны», но складываются как парадигмы; всякий раз оправданные функционально, они носят определенно смысловой, а не внешне формальный характер. Именно это обстоятельство помогает извлечению однозначных и равноценных форм из текстовых формул.

§ 148. Граммема могла обслуживаться серией флексий, которые, возможно, повторялись в том же наборе и у другой граммемы; ср. мести, п. ед. ч. п>—и—е, но дат. п. ед. ч. гъ—и и т. д. Единства граммемы не существовало, потому что и вариантности на уровне фонем нет: как смыслоразличительные знаки, в устной речи важны только синтагматические связи звуков на стыках морфем. Долгое время категория падежа в составе грамматической системы не имела индивидуальных средств различения, в отличие, например, от категории числа, поскольку флексии мн. ч. по сравнению с формами ед. ч. получали консонантное усиление: мсстн. п. ед. ч. -л>, -и, -е… и местн. п. мн. ч. -гъхъ, —ихъ, -ьхъ. Однако в конкретном имени все возможные формы числа (включая сюда и категорию собирательности) нс отражены последовательно и исчерпывающе.

В целом система распределения словоформ, граммем и формантов предстает как очень строгое соответствие по образу и подобию, т. е. по форме и по значению, метонимически смежных сходств, а не противопоставлений, как в современных грамматических парадигмах:

Падежно-числовые меры организуют вертикальный ряд (соответствует современной парадигме), родо-основные меры образуют горизонтальный (тип склонения и род взаимопроницаемы); выражаясь средневековыми терминами, образуются сан и чин для падежа и числа (они градуальны в своей иерархии и образуются по средневековому канону как иерархии), тогда как род и тип организуют ряд и уряд, т. е., в средневековых терминах, оппозиции. Такая система отличается от современной системы, но все же и она — система. Прямым и обратным движением мысли — от формы к значению и от значения к форме — она организует все формы имени в общую категориальную цепь. Особенность ее, непонятная современному наблюдателю, состоит в том, что это — последовательность «матрешечного» типа. Одна категория входит здесь в другую как ее непременная часть и в свою очередь становится основой для следующей, более широкой категории.

Развитие заключается в том, что к концу общеславянского периода категория рода стала категорией более широкой и всеобъемлющей, чем категория склонения.

Расхождение имен на существительные с обозначением субстанции и на прилагательные с выражением качества (см. § 201) привело к образованию эквиполентной оппозиции по взаимообратимым признакам:

Неразличение рода и типа склонения заключалось в том, что в синтагме-формуле они одинаково выражали один и тот же морфологический признак, но различным образом: существительное ориентировано на т и п склонения, основанный на морфонологическом единстве словоформ, а прилагательное — на различие по роду, потому что входит в различные типы склонения; ср. столь — гора —? село, но добръ — добра — добро. Тип склонения обладает свойством накапливать в своем составе все новые словообразовательные единицы, род — формообразовательные. Генетически склонение шире рода; так, слова Pluralia tantum не различали рода, но входили в определенные парадигмы (клещи, грабли, люди).

Основная синтаксическая связь — согласование — в словесной формуле способствует взаимному влиянию рода=основы; начинается уподобление фонемных основ формально более четкому противопоставлению по роду. Таким образом, становление категории рода — это процесс формирования согласовательных отношений в границах словесных синтагм, по типу, не раз описанному:

сила-рать > сильная рать

радость-веселье > радостное веселье грусть-тоска > грустная тоска

Согласование формировало родовые классы на основе типов склонения, поскольку фонемные («звуковые») предпосылки в различении кратких и долгих гласных основы уже существовали.

Но формы имен прилагательных ограничены «новыми» типами основ *о и *а, не имеют архаических консонантных или краткостных основ на */ или *й. Следовательно, воздействие признака рода от прилагательных на склонение имен существительных начинается достаточно поздно, а сам факт такого воздействия подчеркивает особую роль словесных формул в этом процессе. Например:

Это показывает, что и в процессе унификации типов склонения роль новой категории рода, перешедшей и на имена существительные, чрезвычайно велика.

Рассмотрим исторический материал.