Таможенный тариф 1868 г

Тариф 1868 г. дает много интересного материала для вскрытия общих мотивов и факторов таможенной политики. Тарифная реформа была произведена в эпоху, характеризовавшуюся промышленным подъемом. Результатом такого положения вещей были совершенно определенные, невыгодные с денежно-политической точки зрения последствия в области торгового баланса. После продолжительной эпохи, в течение которой наш баланс все время пребывал активным, наступила эпоха пассивного торгового баланса. Эта решительная перемена в состоянии баланса иллюстрируется следующими данными:

Таким образом, данные по пятилетиям с 1816 г. по 1865 г. обнаруживают, хотя и со значительными колебаниями, активность торгового баланса. Начиная с 1865 г., картина меняется: баланс становится пассивным. В пятилетие с 1865 г. по 1870 г. вывоз в среднем был меньше привоза на 27 млн руб., с 1871 г. по 1875 г. — на целых 81 млн руб.

Это обстоятельство, конечно, имело важное значение, повлияв на ориентировку нашей таможенной политики: состояние торгового баланса, естественно, вызывало опасения. А с другой стороны, правительство обнаружило совершенно явственно, что предшествующие таможенные реформы не дали — с фискальной точки зрения — тех благодетельных результатов, которых от них ожидали. Под влиянием этих двух установленных правительством фактов и сложился таможенный тариф 1868 г.

Этот тариф в прежнее время были склонны толковать как дальнейшее торжество фритредерства в нашей торговой политике. Но внимательный анализ этого тарифа заставил новейших исследователей прийти к совсем другим выводам. Это был тариф, всецело продиктованный фискальными и денежно-политическими соображениями. Фискальный мотив определил для одних товаров повышение, для других — понижение пошлин. Сыграл свою роль и мотив денежно-политический. Наконец, на тарифе 1868 г. сказалось сильнее, чем на любом из его предшественников, влияние заинтересованных промышленных кругов.

Последнее обстоятельство ярко обнаруживается на публицистике того времени, в частности, его можно установить по «Московским Ведомостям» М. Н. Каткова. В позднейшую эпоху Катков был решительным сторонником усиления протекционизма. Ко времени же тарифной реформы 1868 г. он занимал другую позицию, и столь же энергично выступал противником усиленного выдвигания промышленных интересов, и боролся против их влияния на таможенную политику¹. (Нужно сказать, что Катков как публицист достиг максимума возможного при абсолютизме воздействия публицистики на государственную власть).

Тариф 1868 г. вносит в русский протекционизм новую черту, дает толчок развитию протекционного принципа: после горячей борьбы впервые вводится в русский тариф пошлина на машины. Это знаменует новый этап в истории нашего протекционизма, новое завоевание протекционистской идеи. Важное значение этого нововведения и заставило Каткова направить наиболее ядовитые стрелы своей критики на этот пункт. В своих статьях Катков подчеркнул, что таможенный тариф 1868 г. вырабатывался в новой общественной атмосфере: промышленные интересы, которые сказывались уже и при выработке более ранних тарифов (выше я уже подчеркнул это), приобретают теперь особенную силу. Это определенно сказывается на судьбе вопроса о введении^[1]

пошлин на машины. Меньшинство тарифного комитета высказывалось против их введения. В состав этого меньшинства входили: председатель комитета Г. П. Неболсин, В. И. Вешняков, ныне здравствующий известный географ Семенов (П. П. Семенов-Тян-Шанский. — Ред.), Ф. Г. Тернер (товарищ министра финансов при И. В. Вышнеградском) и другие представители умеренного бюрократического фритредерства. Большинство, высказавшееся за введение пошлин на машины, составилось благодаря присоединению представителей купцов и фабрикантов, которые на сей раз были приглашены в комитет.

Катков выражает свое негодование по этому поводу: «Нужно ли говорить об этой аномалии? Люди, коих здравым и законным интересам всего более вредна предлагаемая мера, поддерживают ее всеми своими силами. В этом факте выражается весь характер того движения, в которое были вовлечены перед пересмотром тарифа многие значительные люди нашего торгового фабричного мира». По-видимому, настроение и голосование представителей фабрикантов и купцов представлялось Каткову плодом нездоровой агитации. Между тем, как я уже раньше отметил, дело совсем не в том. В среде промышленников создается — поверх различных сепаратных интересов — солидарный интерес, приводящий к тому, что можно назвать консолидацией промышленных интересов и что выражается в огульной защите всех отраслей производства.

Катков противопоставляет позицию, занятую промышленниками в 1868 г., их же поведению в 1857 г. «В 1857 г. московские фабриканты, узнав о домогательствах относительно пошлин на машины, настойчиво ходатайствовали пред правительством о недопущении этой меры. Тогда протекционизм не был организован у нас в смысле партии, и потому не могло быть вопроса о взаимной поддержке на основании взаимных уступок. С тех пор многое у нас выросло». В последних словах Каткова звучит как будто понимание неизбежности этой консолидации отдельных промышленных интересов в общем протекционистском интересе.

Но вслед за этим Катков обвиняет наших протекционистов в умышленной игре на националистических чувствах общества. «Протекционисты сумели удачно организовать среди нашего общества агитацию, то играя на струне патриотизма, то переиначивая политическую экономию закупленными жрецами этой науки. (Любопытно читать эти строки у будущего защитника протекционизма во имя националистических интересов — Я. С.). Та среда, которая наиболее страдает от высокого тарифа — мелкие капиталы и весь сельскохозяйственный мир, — эта среда наименее способна и приготовлена дать отпор протекционистской агитации, обнаружившей свои силы довольно неожиданным образом. Мы не хотим возбуждать раздражения в общественном мнении, но обиженные и нарушенные интересы народного хозяйства и здравый смысл публики должны же рано или поздно заговорить. Россию нельзя сравнивать с Америкой, где протекционизм шел рука об руку с междоусобием и запретительный тариф был прежде всего делом возмездия против Юга. В России едва ли наберется пятьсот человек, которые желают, чтобы учреждение новых фабрик и заводов обходилось впредь дороже теперешнего, чтобы сооружение железных дорог становилось начетистее, чтобы в сельском хозяйстве не распространялась машинная работа, обеспечивающая возможность конкуренции с другими странами, и чтобы вообще становилось с каждым годом все дороже жить в России и все невыгоднее трудиться в ней»¹.

Катков живо реагировал еще и на другое обстоятельство, стоящее в связи с агитацией промышленников в пользу протекционизма: в расчете на усиление таможенной охраны, иностранные капиталисты, готовившиеся поместить свои капиталы в русские предприятия, оказались в лагере протекционистов. Это — явление опять-таки довольно общего характера и обнаруживает сложную игру интересов, всегда связанных с протекционизмом. Поскольку государство воздвигает таможенные барьеры, постольку создаются могущественные мотивы для перемещения капиталов из одной страны в другую, установившую таможенную стену. И с другой стороны: государство, сознательно стремящееся к привлечению иностранных капиталов, должно идти по пути усиления таможенного покровительства.

По поводу этой-то иностранной агитации, идущей как раз в противоположном направлении по сравнению с агитацией Handelstag’a, о которой речь была выше, Катков рассказывает: «Если бы страсти не говорили теперь так громко, то это участие иностранцев должно было бы уже теперь лучше всего вразумить наших близоруких патриотов, на чьей стороне истинные русские интересы. Мы говорим о чужеземных торговцах и даже целых корпорациях, захвативших нашу торговлю в свои руки и эксплуатирующих нашу промышленную отсталость и разные учреждения, которыми наша отсталость причиняется и поддерживается. Так, например, известный фабрикант типографских машин в Берлине и Вене г. Зигель проповедует на германских протекционистских митингах о гибели, ожидающей варварскую Россию от распространения в ней начал свободной торговли и о необходимости ввести у нас пошлину на машины, доказывая эту необходимость тем, что он в противном случае не осчастливит России открытием в ней отделения своих машиностроительных заведений… Не мешает заметить, что спекуляция г. Зигеля весьма верно рассчитана, ибо с помощью пошлин на машины он надеется фабриковать у нас и продавать нам по дорогой цене свои довольно плохие машины, которых теперь не хотят покупать и по дешевой цене, имея возможность выписывать лучшие машины из других, более отдаленных от России местностей, чем Берлин и Вена».

Таким образом, становясь сам на националистическую точку зрения, Катков агитирует против попыток иностранцев воздействовать на русское правительство в целях усиления протекционизма. При этом иностранную пропаганду он противопоставляет русской, отказывая^[2]

последней в серьезности и силе, «В сравнении с иноземными организациями на нашей почве, препятствующими успехам нашей международной торговли, доморощенная агитация… может быть названа младенческой попыткой». Здесь Катков забывает, что он говорил об изменившейся позиции московских фабрикантов и о зарождении у нас солидарного промышленного интереса.

Можно было бы без труда умножить число цитат из «передовых статей» Каткова, свидетельствующих о живом интересе, который возбуждал в обществе пересмотр тарифа. Но и приведенных достаточно для выяснения активной роли, какую играли при этом пересмотре промышленные круги.

Для того чтобы характеризовать в общих чертах таможенный тариф 1868 г., полезно привести некоторые цифровые данные, которые, при всей их шаткости и гадательности, имеют известное демонстративное значение. По данным Соболева¹, получается такая картина изменений в тарифе 1868 г. против тарифа 1857 г. В 1857 г. процент пониженных ставок составлял в общем итоге 60%, а в 1868 г. — только 46%. Если в 1857 г. повышения коснулись всего 2,4%, то в 1868 г. они имели место для 30,7%, т. е. почти трети всех ставок.

В 1857 г. свыше ¼ ставок (27,4%) были понижены от 26 до 50%, а в 1868 г. такое понижение испытала только 1/6 ставок (16,4%). В частности, наибольшее число повышений коснулось в 1868 г. отдела жизненных припасов (36% против 3,6% в 1857 г., т. е. в 10 раз больше). «Это опять-таки, — по мнению Соболева, — подчеркивает фискальные мотивы реформы, повышавшей более всего пошлины там, где покровительственные цели имели наименьшее значение».

Выше я уже высказался по затрагиваемому здесь Соболевым вопросу. Покровительство промышленности, устраняя привоз, устраняет тем самым возможность фискального его использования. Соболев ломится в открытую дверь, доказывая, что таможенный доход носит фискальный характер. Это логически необходимо. Фискальное обложение должно расходиться с покровительственным. Каждый вид обложения обособляет для себя часть ввоза. Протекционное обложение в идеале совсем преграждает дорогу своей доли ввоза. Фискальное обложение, пропуская внутрь страны свою долю ввоза, стремится реализовать на этой доле максимум получений.

• [1] Выступая за индустриальное развитие России и сохранение ею статуса великойдержавы, М. Н. Катков еще с конца 1850-х гг. заявил о себе как противник протекционизма. Однако после кризиса 1873 г. в его взглядах на направление государственнойполитики в этом вопросе наметился поворот, завершившийся к концу 1870-х гг. переходом на протекционистские позиции. Главную задачу такой политики он уже виделв овладении внутренним рынком и сохранении его в борьбе с иностранной конкуренцией. Протекционистская политика, освященная высокой национально-патриотическойидеей, осознавалась Катковым как наиболее действенный фактор подъема производительных сил и оставалась ведущей темой его экономической публицистики в 1880-е гг.(См.: Твардовская В. А. Идеология пореформенного самодержавия (М. Н. Катков и егоиздания). М., 1978. С. 81—87; Степанов В. Л. «Национальная» экономика в России: консервативная утопия или реальная цель? // Отечественная история. 2001. № 3. С. 121—124). — Ред.
• [2] Катков М. Н. Собрание передовых статей Московских ведомостей за 1868 год. М., 1897.