Интерперсональная концепция происхождения тревоги

freud (1926) в своей работе «Inhibitions, Symptoms and Anxiety» сделал прорыв в изучении проблемы тревоги, но в то же время он придал пониманию этого явления особый уклон, от которого патопсихология до сих пор не может освободиться.

Он сумел увидеть, что тревога имеет ситуационный прообраз в раннем детстве, что эта ситуация психотравматически воздействует на ребенка в силу его беспомощности и размеров опасности и что участие во всем этом матери неоспоримо. Но использование Фрейдом понятия «комплекс смерти» и сделало невозможным установление связи между травматической ситуацией и угрозой, исходящей от матери.

В результате изначально допущенных перекосов позже приходилось пересматривать многие идеи, изменять точку зрения на механизмы тревоги, путаться в двусмысленностях и противоречиях. После длительных блужданий он наконец пришел к убеждению в том, что детская тревога связана со страхом наказания и страхом быть брошенным матерью.

В своем первоначальном определении понятия тревоги Фрейд не учитывал ни фактора Эго, ни межличностных отношений, рассматривая мать как объект, на который направлено либидо ребенка. Тревога оказалась просто нереализованным либидо, результатом трансформации либидо. С ребенком это происходит, когда матери нет рядом с ним, а со взрослым — когда его либидо подавляется вследствие либо ничем не завершающихся случаев сексуального возбуждения, либо вынужденного воздержания. Ни одна из этих гипотез не вызывает полного доверия. В то время как объяснение тревоги как следствия невозможности реализовать либидо при отсутствии объекта (матери) представляется надуманным, в случае реакции ребенка на посторонних оно выглядит довольно правдоподобно. Присутствие незнакомого человека должно усиливать переживание ребенком факта отсутствия матери в данный момент. То, что ребенок может бояться чужих потому, что наделяет их злыми намерениями, Фрейд отверг как «несостоятельный теоретический конструкт». Что же касается различий в степени личностной тревожности среди детей, он объяснил их конституциональными различиями, а также имевшим место в детстве «чрезмерным удовлетворением либидо». Таким образом, получается, что как недостаточное, так и чрезмерное удовлетворение либидо дает одинаковый эффект. Утверждение о том, что обильная экспрессия либидо повышает уровень тревоги, противоречит другому — положению теории либидо о том, что фрустрация и вытеснение либидо приводят к тревоге.

Затем на смену этой первоначальной теории пришла прямо противоположная: тревога есть причина, а не следствие вытеснения. Что же в таком случае является причиной тревоги? Снова либидо. «Притязания» либидо уже сами по себе создают ситуацию опасности, независимо от последствий их осуществления.

В невротической тревоге «человек испытывает страх перед собственным либидо… Эго пытается уйти от требований либидо и поэтому относится к этой внутренней опасности так, как если бы она была внешней» (Фрейд, 1989. С. 258).

Но Фрейд сделал следующий шаг в исследовании проблемы, выдвинув идею о том, что внутренняя инстинктивная опасность — это компромисс с внешней, реальной ситуацией опасности — родительским наказанием. К примеру, сексуальные импульсы мальчика, направленные на его мать, вызывают в нем тревогу и подвергаются вытеснению, вызываемому опасностью наказания в виде кастрации, исходящей от отца.

Фрейд, по всей видимости, никак не хотел признать того, что стало абсолютно очевидным, — связи между тревогой и враждебностью, хотя вначале он писал, «что ближайшая участь аффекта состоит в превращении в страх» (Там же. С. 267). В работах Фрейда нет ни слова о трансформации гнева в тревогу. Равно как и о какой-либо внешней угрозе, обусловленной мотивом враждебности. Страх быть брошенным матерью и страх быть кастрированным отцом — плод фантазии. Нет ни намека на какие-либо реально существующие основания для таких представлений, равно как и в случае женской ненависти к матери, что также является одной из тем Фрейда.

Но что обусловливает «травматическую» ситуацию в детстве, чувство беспомощности перед лицом страшной опасности? Позднее тревога служит предупреждением об опасности, т. е. сигналом возможности оказаться в травматической ситуации. Однако только ли отсутствие матери составляет содержание ситуационного прообраза? Фрейд также предложил рассматривать роды как еще одну форму травматического опыта. Но для того чтобы быть прообразом, опасность должна быть реальной, чтобы ребенок действительно ощущал исходящую от нее угрозу его жизни. Фрейд довольно скептически отнесся к идее, в свое время выдвинутой Rank (1929), и настаивал на том, что роды являются не реальной психотравмой, а символом отделения. Отделение ассоциируется у ребенка с наказанием, но тогда угроза имеет потенциальный характер, а ребенок видит причину ее возникновения в своей собственной виновности.

Таким образом, Фрейд оставляет без ответа вопросы, имеющие ключевое значение для понимания проблемы базисной тревоги.

Являются ли роды действительно травматическим опытом и прообразом тревоги или они лишь символизируют отделение и в этом смысле являются не более чем метафорой? Что является внутренней ситуацией опасности у ребенка на до-Эдиповой стадии — признание либидо или фрустрация его экспрессии? Почему ребенок ощущает сверхсильную угрозу и испытывает тревогу от Эго и что будет защищать его посредством сигнальной тревоги? Почему наказание означает смерть (быть брошенным матерью) и увечье (быть кастрированным отцом)? Если бы Фрейд позволил себе связать тревогу с враждебностью, т. е. рассматривал бы ее как реакцию на реальную внешнюю угрозу, он бы избавил себя от длительных и непродуктивных попыток, которые почти не приблизили его к пониманию проблемы.

Заслуга Klein (1948а, Ь) в том, что она поставила враждебность в центр реакции тревоги. Проанализировав ситуацию детской тревоги, она обнаружила, что первостепенное значение имеют агрессивные импульсы и фантазии, генерализуемые различными источниками, но на определенной стадии детского онтогенеза эти процессы сходятся в одной точке и достигают кульминационной силы.

Тревогу, свойственную маленьким детям, возможно ослабить только воздействием этих импульсов и фантазий, при этом учитывая особую роль, которую играет агрессия в стимулировании тревоги. Ранние процессы интроекции и проекции приводят к появлению в структуре Эго рядом с положительными образами объектов чрезвычайно пугающих и преследующих (пресекьютивных) образов. Эти образы ребенок воспринимает в свете своих собственных агрессивных импульсов, т. е. он проецирует свою агрессию на те внутренние образы, которые образуют часть его раннего Супер-Эго. Первые защитные реакции Эго направлены против тревоги, вызываемой этими импульсами.

После того как Фрейд заявил о концепции инстинкта смерти, Klein пришла к убеждению, что тревогу вызывает опасность, исходящая от этого инстинкта. Страх смерти является причиной тревоги, он не может быть устранен и участвует во всех ситуациях тревоги. Опасность, создаваемая действием инстинкта смерти, ощущается ребенком как атака, как нечто, преследующее его. Следствием такого опыта является представление о внешнем мире как о чем-то враждебном.

Эго направляет импульсы разрушения против первого внешнего объекта, с которым сталкивается ребенок, — материнской груди. Ребенок ощущает, что отказ в материнской груди — это возмездие за враждебное отношение к ней с его стороны, и грудь, отказывающая ему в молоке, становится внешним представлением инстинкта смерти. Происходят постоянные флуктуации между страхами внутренних образов и внешних плохих объектов, между инстинктом смерти, действующим внутри и объективирующимся вовне.

Агрессивные импульсы ребенка, благодаря проекции, играют основную роль в образовании им образов преследования, эти образы усиливают пресекьюторную тревогу, которая, в свою очередь, усиливает его агрессивные импульсы.

Klein (1948а, Ь) устанавливает различия между двумя основными формами тревоги — пресекьюторной и депрессивной. Первая связана с уничтожением Эго, вторая — с причинением вреда внутренним любимым образам и внешним любимым объектам разрушительными импульсами субъекта. Она также различает объективную тревогу, которая является страхом потери матери, и невротическую, определяемую как представление о том, что мать была уничтожена его агрессивными импульсами или находится под угрозой уничтожения.

Некоторые идеи Klein (1948а, Ь) представляются эксцентричными, но ей более чем кому-либо удалось понять смысл импульсов разрушения и страхов, порождающих детскую тревогу, а также внести коррективы в концепцию Фрейда, лишив ее узконаправленного сведения всех процессов к либидо. Однако существенным недостатком ее теории является отнесение детской агрессивности к инстинкту смерти и понимание роли матери только в рамках механизма проекции и интроекции. Как и в работах Фрейда, мать у Klein не несет ответственности. Позже она несколько изменяет свои взгляды и признает особую роль взаимоотношений между матерью и ребенком, но первичная тревога так и остается продуктом инстинкта смерти.

В то время как Klein много писала о чувстве тревоги при разлучении, она оставила мало замечаний по поводу того, как грудные и маленькие дети действительно ведут себя при отсутствии матери.

А. Фрейд (1993) была одной из первых, кто зарегистрировал такие наблюдения, однако она долгое время не придавала значения этой проблеме. Она указывает, что дети от 1 года до 3 лет проявляют бурную реакцию на уход, замечая, что способность любить у детей в этот момент оказывается лишенной своего привычного объекта. Их стремление к матери таким образом становится непереносимым и приводит к состоянию отчаяния.

Сформировав свои теоретические взгляды, она предположила, что объяснение привязанности ребенка к матери должно быть отнесено к теории вторичного побуждения, поскольку у грудного ребенка нет иных потребностей, кроме как потребностей тела, а что касается тревоги при расставании, то она является реакцией на боязнь того, что эти потребности тела окажутся неудовлетворенными.

В более поздних работах А. Фрейд описывает отдельные проявления тревоги на ранних этапах развития ребенка, каждый из которых характеризуется определенным отношением с объектом. Так, тревога при разлучении (так же как и боязнь уничтожения, голодания, одиночества и беспомощности) считается ею первым этапом развития взаимоотношений с объектом и рассматривается как симбиотическая фаза, являющаяся одной из форм биологического единства матери и ребенка. На последующих этапах развития ребенка имеют место иные формы тревоги, отличные от тревоги при разлучении. Например, позднее сильное чувство тревоги при расставании относится за счет закрепления (фиксации) симбиотической фазы.

Рассмотренные теории контрастируют с более поздними интерперсональными теориями тревоги. Так, Kardiner (1959) и его единомышленники утверждают, что тревога фокусирует внимание сначала на перцепции и только потом на механизмах защиты, ограждающей организм от опасности, идентифицированной на стадии перцепции. Психология «Эго-адаптации» рассматривает эти процессы как функции, сформировавшиеся на самом раннем этапе в результате изолированно действующих внутренних сил организма. По мнению Kardiner, хотя и «возможно отказаться от понятий либидо и инстинкта смерти, едва ли можно отказаться от понятия инстинкта вообще, поскольку реакция тревоги имеет глубокие корни в инстинкте самосохранения и в инстинктивной способности ребенка улавливать материнские импульсы разрушения и яростно реагировать на них» (1952. Р 342).

Со временем положения классического психоанализа подверглись существенным изменениям, хотя основные идеи остались почти незыблемыми. Появилась тенденция к учету в психоаналитическом исследовании новейших достижений возрастной психологии.

Первым свидетельством формирования нового научного направления явились лонгитюдные исследования детей, осиротевших во время войны (Блюм, 1996). В них обращалось внимание на роль катектических реакций и последствия лишения ребенка возможности общаться с матерью. Очень многое для понимания значения отношений между матерью и ребенком сделал Spitz (1965), проанализировавший первые предметные связи ребенка, выявивший функцию эмпатии в первичном отношении кормления.

Необходимым условием правильного развития ребенка, по его мнению, является внимательная опека, надлежащее эмоциональное отношение к нему со стороны матери. Особенно неблагоприятное воздействие оказывает на него отлучение от матери, приводящее к различным нарушениям. Разлука, длящаяся более пяти месяцев, вызывает так называемый госпитализм.

Кроме того, некоторые типы отношений между матерью и ребенком предрасполагают к использованию определенных защитных механизмов, являющихся результатом своеобразного преобразования защитных физиологических механизмов в психологические.

Неблагоприятно сказываются на развитии ребенка и отрицательные черты матери, обусловливающие ее неспособность выступать в качестве должного первичного объекта идентификации и воспитывать его с помощью необходимых запретов и ограничений.

Возникшая благодаря работам Bowlby и Spitz тенденция искать причины неадекватного функционирования индивида в опыте, накопленном ребенком при установлении его первых связей с матерью, прослеживается в работах многих исследователей.

Одной из теорий, сформировавшихся в рамках этого научного направления, является теория Cuttu (см.: Марсон, 1999). Как и Klein, причину поведенческих расстройств он видит в конфликте между потребностью в любви и тем, как на нее отвечает окружение. Нормальное развитие возможно благодаря переходу от первоначального чувства любви, направленного только на мать, к чувству симпатии ко всем людям, включая мать. Если мать плохо выполняет свои функции или не умеет вовремя от них отказаться, у ребенка начинают формироваться тревожные отношения с другими людьми или же, если его связь с матерью становится чересчур сильной, у него формируется инфантильный характер. В обоих случаях отмечается регресс поведенческих реакций, формы которого зависят от типа отношений между матерью и ребенком.

Так, если ребенок убежден в том, что мать всегда добра к нему, то проявление нелюбви с ее стороны приводит к возникновению у него чувства неполноценности, уверенности, что он «сам плохой», он теряет доверие к ней, реагирует появлением чувства тревоги. Если потребность в любви у него сильна, а дать однозначную оценку матери он не может, ребенок или старается «заставить» ее любить его, или пытается «отыграться» за недостаток любви. Кроме того, если мать опекает ребенка чрезмерно, неадекватно его возрасту, то он прибегает к поведенческим актам с элементами истерии.

Подобным образом рассматривается проблема поведенческих расстройств у детей и представителями швейцарской психоаналитической школы. Так, Walder (1968) полагает, что доминирование матери и изоляция приводят к тому, что ребенок не может выйти за пределы своего внутреннего мира. Внешний мир оказывает ему сильное противодействие. Столкновение с реальностью, происходящее раньше или позже, приводит к возникновению тревоги.

Walder описывает основные клинические синдромы межличностных нарушений в семье, рассматривая тревогу, отмечаемую у ребенка, как неотъемлемый компонент этих нарушений, появление общей деформации семейной жизни.

Rank (1929), как уже указывалось, видит причину возникновения тревоги в травме рождения. Ситуация рождения с неотъемлемым физиологическим и психическим шоком вызывает первичную тревогу. Эта тревога органически присуща индивиду и заявляет о себе во всех ситуациях, чем-то сходных с ситуацией рождения, и прежде всего в ситуациях, содержащих элемент отделения. Поэтому особенно сильной тревога становится при отлучении от груди матери. Стремление к повторному единению с матерью бывает очень сильным и сохраняется всю жизнь.

Таким образом, по утверждению Rank, все расстройства невротического типа всегда имеют одну и ту же основу, а именно тревогу отделения, связанную с травмой, перенесенной при рождении. Эта тревога приводит к тому, что ребенок не чувствует себя в безопасности, оказывается предрасположенным к тому, чтобы быть зависимым, неуверенным в себе самом и правильности своих решений, не способным проявить свои положительные качества.

В работе Хорни (1993) по данной проблеме устанавливается связь между «базисной тревогой» и «базисной враждебностью», возникающими в отношениях ребенка с родителями. Тревога считается базисной по двум причинам:

• — она развивается на раннем этапе жизни субъекта;
• — она порождает «невротические тенденции» (или защиты), от которых зависит безопасность человека.

Любая угроза действию невротических тенденций, а также конфликт между ними, который нарушает психическое равновесие, продуцируют тревогу. Угроза воспринимается как потенциальная опасность разрушения основных структур личности потому, что, только подчиняясь и следуя своим невротическим тенденциям, личность ощущает себя в безопасности.

Среди внутренних факторов, воспринимаемых как угроза, первое место занимает враждебность, но не потому, что враждебность как таковая вызывает тревогу, а потому, что ее проявление может содержать опасность для жизненно важных ценностей субъекта из-за возможной ответной реакции.

Базисная тревога, согласно Хорни, есть целиком и полностью результат нарушения отношений с родителями (или другими значимыми людьми). Для здорового личностного развития ребенка необходимы любовь, понимание и поддержка в его стремлении к индивидуализации. Тревога — это результат конфликта тенденций или потребностей. Типичный конфликт, приводящий к тревоге, — конфликт между зависимостью от родителей, усугубляемый у ребенка ощущением, что его пытаются изолировать и запугать, и враждебными импульсами по отношению к родителям.

Враждебность может быть вызвана у ребенка различными причинами: «…предпочтение других детей, несправедливые упреки, непредсказуемые колебания между чрезмерной снисходительностью и презрительным отвержением, невыполненные обещания и, отнюдь не самое маловажное, такое отношение к потребностям ребенка, которое проходит через все градации — от временной невнимательности до постоянного вмешательства и ущемления самых насущных и законных желаний» (Хорни, 1993. С. 64).

В этих случаях у ребенка развивается «чувство собственной незначительности, беспомощности, покинутости, подверженности опасности, нахождения в мире, который открыт обидам, обману, нападкам, оскорблениям, предательству, зависти» (Там же. С. 74). Окружающая действительность порождает страх. Поскольку ребенок «лишается уверенности в своей нужности, ценности для других», он «будет более ранимым и обидчивым, чем другие, и менее способным к самозащите» (Там же. С. 71).

Ребенок воспринимает действительность как угрозу своему развитию, своим законным желаниям и устремлениям. Он чувствует, что его могут лишить индивидуальности. Он беспомощен и должен подавлять свою враждебность из-за страха, что его бросят или подвергнут какомулибо наказанию. Эта незащищенность в совокупности со страхом возмездия, который остается несмотря на вытеснение, является одной из причин базисного чувства беспомощности во враждебном мире. Желая освободиться от тревоги, ребенок развивает определенные личностные тенденции, которые приобретают импульсивный характер из-за их обусловленности тревогой. Назначение этих тенденций — безопасность.

Таким образом, мы располагаем достаточно ясной картиной интерперсонального варианта объяснения происхождения тревоги.

Нам бы хотелось обратить внимание на употребление Хорни исключительно слова «родители». Вообще, слова типа «родственники», «друзья» обозначают группу людей, но ведь ребенок устанавливает отношения не с группой как целым, а с каждым человеком в отдельности.

Что касается Хорни, то она игнорирует материнские разрушительные импульсы, которые порождают описываемые ею неблагоприятные ситуации. Поэтому ее так называемая «базисная тревога» на самом деле является невротическим воспроизведением того раннего этапа онтогенеза, когда и возникли страхи, отношения, враждебные реакции, порожденные действительно базисной ситуацией, и потом продолжали поддерживаться постоянным чувством угрозы, исходящей от матери. Отец становится участником борьбы как продолжение материнской угрозы, как союзник ребенка или в качестве того и другого одновременно.

Эта же критика может быть адресована и другим концепциям, рассматривающим генезис тревоги из отношений с «родителями». Для Mowrer (1950) предпосылкой тревоги является «социальная дилемма», возникающая на раннем этапе отношений с родителями. С одной стороны, ребенок зависит от родителей, с другой — он испытывает страх перед ними и уйти от этой дилеммы, а следовательно, от тревоги он не может.

Механизм вытеснения срабатывает в связи с возникновением реальных страхов — как правило, страха наказания и страха потерять любовь. Это и порождает невротическую тревогу, а также замещающие симптомы как средство ее разрешения.

Фромм (1994) считает, что тревога есть последствие эмоциональных связей со «значимыми людьми», окружающими ребенка на раннем этапе. Фиксация на этих ранних моделях интерперсонального контакта делает людей психологически беспомощными и плохо адаптируемыми. Тревога похожа на состояние, в котором человек теряет контроль над собой.

Blau и Hulse (1956) рассматривают детскую тревогу как спровоцированную реакцию, обусловленную семейной атмосферой, в которой преобладают отношения отвержения и враждебности. Делая акцент на межличностных отношениях, эти теории происхождения тревоги размывают системообразующий принцип примата материнского влияния.

В теории Sullivan (1948) на первый план выходит мать, но угроза, вызывающая тревогу, сводится лишь к наличию тревоги в самой матери и позднее к страху неодобрения. Если сигналы ребенка матери о желании снять напряжение встречают понимание, у ребенка возникает ощущение эйфории и безопасности. Если же эти сигналы вызывают у матери напряжение, у ребенка развивается тревога. Совсем маленькие дети похожим образом реагируют в случаях, когда проявляют тревогу, злость и т. п.

Чтобы объяснить это своего рода эмоциональное «заражение», Sullivan ввел понятие эмпатии как вида контакта.

Вопрос заключается в следующем: является ли тревога не чем иным, как заражением материнским аффектом? Объяснение Sullivan можно считать правомерным только в том случае, если предположить, что ребенок «произрастает» из «материнского беспокойства», что его потребности не удовлетворяются и, соответственно, само существование подвергается опасности. Позднее ребенок начинает осознавать родительскую оценку, и его «Я-концепция» начинает формироваться на основе получаемых одобрений и порицаний. Те импульсы, которые генерируют тревогу у родителей, являются косвенной причиной тревоги и у ребенка, поскольку последнему свойствен страх перед неодобрением. Такие импульсы персонифицируются ребенком как «Я-плохой», импульсы же принятия его родителями персонифицируются как «Я-хороший». Когда же действие ребенка или даже само его существование встречает суровое неодобрение, ребенок испытывает разрушительную тревогу. Sullivan достаточно ясно показывает, что именно во взаимоотношениях с матерью у ребенка развивается страх осуждения, который порождает тревогу и лишает чувства безопасности.

Однако есть довольно заметное несоответствие между предлагаемыми Sullivan механизмами и характером детской тревоги. Нам представляется, что, судя по характеру состояний ужаса и паники, которые наблюдаются у человека позднее, — кстати, их описание есть и у Sullivan — есть основание считать, что механизм тревоги имеет более адекватный характер. Он считал, что ужас — это тревога космического уровня, а паника означает высокую концентрацию внимания и всех сил на одной цели — бегстве, стремлении быстро уйти от опасности, о которой субъект не имеет ясного представления. Если же принять, что ужас и паника — формы тревоги, то становится понятным, что детская тревога — это реакция на нечто большее, чем материнская обеспокоенность или неодобрение.

Почти во всех концепциях механизма тревоги угроза рассматривается как фактор, стимулирующий реакцию тревоги. Угроза обычно либо присутствует реально, либо явно подразумевается. По мнению Кьеркегора (1993), угроза — неотъемлемый элемент процесса актуализации возможностей или становления личности. Для Ранка угроза неотделима от независимости из-за «страха смерти». Для Юнга (1991, 1997) угроза — это возможность вторжения в сознание индивида иррациональных сил коллективного бессознательного.

Мы находим большие противоречия у Goldstein (1957) в его анализе тревоги. Для него тревога — это субъективное состояние организма в «состоянии катастрофы». Это состояние возникает, когда личность ощущает угрозу своим основополагающим жизненным ценностям. Только угроза жизни, а не боль или другая ситуация опасности способна породить тревогу.

В состоянии тревоги субъект испытывает ощущение «распада личности». У него «все, что препятствует самореализации, приводит организм к дезорганизации и катастрофе, субъективно ощущаемым им как тревога» (Goldstein, 1957. Р. 105).

Ведя речь о детской тревоге, следует заметить, что ребенок часто сталкивается с проблемами, с которыми не может справиться. Поскольку тревога является выражением настоящего состояния субъекта, она никоим образом не связана с какими-либо состояниями в прошлом, в которых также возникала тревога.

Гольдштейн связывает тревогу с опытом прошлых лет. В результате родов разрывается изначальное органическое целое, которое образуют ребенок и мать, и «катастрофические состояния, тревога, нарушения нормального развития могут последовать, если связь не восстанавливается» (Ibid. Р. 109). Возможность образования нового единства зависит от внешних условий, в особенности от поведения матери. Необходимо не только адекватно удовлетворить потребности ребенка, но и, что более важно, восстановить связь между ребенком и матерью, «иначе возможны катастрофические состояния, вынести которые у ребенка не хватает сил» (Ibid. Р 110).

Теории происхождения тревоги, как правило, постулируют фактор дефицитарности: отсутствие матери, неправильный уход за ребенком, неспособность «восстановить изначальное целое».

Bazowitz и др. (Anxiety and stress… 1955) утверждают, что в основе тревоги лежит прошлый опыт субъекта, связанный с недостаточным удовлетворением потребностей, недостаточным уходом или кормлением в детском возрасте.

Bowlby (1960) считает, что, если в момент активации систем инстинктивного реагирования матери не оказывается рядом, ребенок испытывает тревогу. Он также полагает, что при условиях теплых, близких, стабильных взаимоотношений между ребенком и матерью тревога не может развиваться до уровня патологии и что многие состояния тревоги прямо или косвенно связаны с депривацией.

Другие исследователи, однако, не находят какой-либо корреляции между тревогой и «материнской депривацией». Напротив, одной из отличительных особенностей человека, испытывающего дефицит материнского участия в той или иной форме в детстве, является отсутствие тревоги.

Bender (1950) также свидетельствует, что у детей, воспитывающихся в детских учреждениях, отсутствует напряжение и реакция тревоги. (Тревога отделения — это, разумеется, совсем другое дело. Она является следствием враждебно зависимых отношений между матерью и ребенком.) Cattell и Scheier (1961) сомневаются, что фрустрация или депривация сама по себе может вызвать тревогу. Они пишут, «что эксперименты над животными и самоанализ человека не дали четких эмпирических доказательств того, что депривация и чрезмерное, неудовлетворяемое внутреннее напряжение непосредственно провоцируют страх» (Cattell, 1961. Р 396).

Они полагают, что на уровне понятий связи могут возникать при выстраивании следующей последовательности: депривация фиксируется на реальном или воображаемом препятствии, затем переходит в злость и агрессию, которые заканчиваются тяжелым наказанием. Очевидная универсальность этого представления для всех культур и народностей может служить достаточным основанием для того, чтобы считать субъективно ощущаемую депривацию опасным сигналом возникновения тревоги. Таким образом, тревогу вызывает не депривация, а угроза наказания, которая может последовать за агрессией, направленной на источник фрустрации.

В обычной ситуации ухода за ребенком трудно отделить депривацию в чистом виде от враждебного материнского отношения. У ребенка может развиваться тревога не потому, что он проявляет агрессию или хочет проявить агрессию в отношении своей матери как источника фрустрации, а потому, что он убежден, что мать намеренно отказывает ему в удовлетворении его потребностей, движимая чувством враждебности. Тогда тревога — это реакция на материнскую враждебность, на вызванный ею гнев из-за опасности возмездия. Если в отношениях с матерью ребенок ощущает безопасность, он переносит и депривацию, и определенную степень неодобрения без повышения уровня тревоги; у него не возникает мрачных предчувствий, связанных с отделением или страхом потерять любовь матери или ее принятие.

Некоторые авторы особо отмечают возможность получения травмы в раннем возрасте, не указывают при этом на мать как на ее источник. Grinker (1956) утверждает, что понятие стимула тревоги должно рассматриваться в свете внутренних ожиданий ребенка, уходящих корнями в ранний период его беспомощности, когда он ощущал опасность как для его отдельных защитных функций, так и для жизни в целом. По этой причине переживание тревоги включает в себя интенсивный страх и предчувствие угрозы, представление о которой слабо структурировано на интеллектуальном уровне.

Stern (1956) определяет тревогу как предвосхищающее воспроизведение травматических ситуаций, имевших место в раннем детстве.

Bieber (1960) считает, что причинение вреда является главной причиной в психопатологии. Как только у субъекта возникает ощущение, что ему причиняют или могут причинить вред, его защитные реакции автоматически приводятся в действие. Одна из этих реакций — тревога, и ее интенсивность отражает представление о степени угрозы.

Мать как источник причинения вреда и возникновения тревоги упоминается в психологической литературе в двух принципиальных положениях.

Garre (1962) отмечает, что степень материнского непринятия ребенка и желания избавиться от него определяется интенсивностью ее представления о нем как об обузе. Ребенка охватывает чувство, что его жизни угрожает опасность; а именно это чувство образует базисную тревогу. У него возникает страх не только перед тем, что мать не защитит его от опасности или откажется от него, но и перед тем, что она сама уничтожит его.

Flescher (1955) считает, что даже на стадии утробного развития плода отрицательно сказываются материнское отвержение и враждебность. Интуиция ребенка позволяет ему улавливать агрессивные импульсы, которые вызывают в нем страх. На эту угрозу он должен был бы отвечать контрагрессией, но страх блокирует его враждебные импульсы.

Эти несколько теорий тревоги, изложенные обзорно, не претендуют на детальный анализ проблемы, но позволяют сделать вывод о том, что представленные теории содержат слишком разные точки зрения, чтобы их можно было бы объединить в единое целое. Мы предлагаем собственную точку зрения, подкрепленную, насколько это возможно, положениями других концепций.

Фрейд внес огромный вклад в решение проблемы тревоги — это реакция на ситуацию опасности. Ситуации опасности, имеющие место в пренатальный период и в момент родов, создают потенциал тревоги (закладывается физиологическая сензитивность). В младенческий период факторы угрозы, внешние и внутренние, могут способствовать усилению предрасположенности к тревоге, но в это время тревога уже приобретает определенные формы. Существует ли связь между детской тревогой и тревогой, возникающей на более поздних этапах жизни? Многие исследователи данной проблемы считают, что ранняя тревога является прообразом дальнейших реакций тревоги. Это означает не просто воспроизведение первоначальной модели реагирования, а активацию изначальной предрасположенности. Факторов, вызывающих тревогу, бесконечно много, угроза же сохраняет свою первоначальную сущность. В таком случае справедливо предположить, что тревога имеет некий единый источник. Этот источник имеет две составляющие — ситуацию опасности и ее представительство в сознании.

Но ребенок не способен определить объект, он чувствует опасность и реагирует организмически, при этом и его восприятие, и реакции представляют собой скорее биологические, чем психологические процессы. Характерное для его состояния тревоги напряжение имеет недифференцированный характер. Детские представления — это страх и тревога или генерализованные проявления инстинкта самосохранения — психического явления, отличного от тревоги. Позднее состояние тревоги — это страх, но не перед настоящей угрозой, а перед хранящейся в памяти ситуацией реальной опасности, имевшей место в детстве. Поскольку эта ситуация не была опредмечена, создается впечатление, что тревога не имеет объекта, являясь беспредметной. Все изложенное позволит сделать следующие выводы.

• 1. Инфантильный характер происхождения тревоги объясняет источник чувства беспомощности, свойственного аффекту тревоги. Дальнейшее рассмотрение вопроса о том, «что именно подвергается угрозе», показывает, что это не только физическая целостность индивида, но и такие психологические факторы, как Эго, стремление к свободе, к самореализации.
• 2. Тревога также возникает в случае ослабления механизмов защиты или при устранении невротического симптома. В связи с этим возникает предположение о существовании тревоги в латентной форме, так как если она является аффектом, то «бессознательная» или «свободно плавающая» тревога может считаться потенциальным образованием или некой «предрасположенностью».
• 3. Страх является адекватной реакцией в ситуации очевидной сиюминутной опасности, а неадекватная реакция в этом случае обусловливает возникновение тревоги. Поскольку человек не знает действительного источника тревоги, то фиксация страхов и наполнение соответствующим содержанием многочисленных объектов представляет собой попытку человека определить, чего он боится, и научиться управлять ситуацией.

Потребность в безопасности, означающая стремление избежать состояния беспомощности при столкновении с опасностью, усиливает эту тенденцию к конкретизации тревоги. Совершенно очевидно, что невозможно провести четкую границу между страхом и тревогой.

Когда мы считаем, что вытесняем тревогу, на самом деле мы вытесняем представлении об угрозе, т. е. о том, что угрожает.

Представление о матери как об источнике опасности — вот что не допускается в сознание. Во-первых, нам представляется, что ребенок витально зависим от своей матери и верит в ее поддержку. Во-вторых, само осознание материнских разрушительных импульсов очень опасно, поскольку это означало бы актуализацию угрозы. Логично предположить, что детская изначальная тревога перед опасностью враждебного отношения матери может быть предпосылкой базисной тревоги, а также может являться прообразом и сущностью более поздних реакций тревоги.