Сущность знака и его структурные модели

Давайте оттолкнемся от априорного факта: знаковые системы (языки и тексты) стоят между человеком и миром. Мир не дан нам непосредственно: возможность его познания обеспечивается переводом реальности в знаковую форму выражения, прежде всего в словесную. То есть мы «входим в мир уже после его знаковой явленности»^[1]. Отсюда процесс семиотического означивания — это процесс обретения реальности. Чарльз Пирс высказался по этому поводу самым определенным образом: быть — значит быть знаком. Знак — это универсальный инструмент адаптации человека к реальности, это «единственное, чем располагает человек, чтобы ориентироваться в этом мире»^[2]. Свидетельствуют ли эти положения об изученности знака как феномена и концепта культуры? С точки зрения французского теолога Жана Маритена, для гуманитарных исследований нет проблем более сложных и более важных, чем проблемы, связанные со знаками^[3]. И хотя эта мысль была высказана в 1939 г., она по-прежнему не теряет своей актуальности.

Знак (лат. signum) — это материальный, а значит, чувственно воспринимаемый предмет, выступающий в качестве заместителя другого предмета. В формулировке схоластов — aliquid stat pro aliquio (одно возникает на месте другого) — знак функционирует как некая «вещь», которая замещает что-то другое вне самой себя и, соответственно, заставляет нас думать о том, что находится вне зоны непосредственного восприятия. Так, отпечатки кошачьих или птичьих лапок на снегу свидетельствуют о недавнем присутствии этих существ в этом локусе (рис. 1).

Рис. 7. Следы птиц и зверей на снегу.

Или, слово «кот» может вызвать серию воспоминаний о домашнем тепле и уюте.

Важнейшие характеристики знака могут существенно отличаться в зависимости от того, говорим мы о нем в рамках семиотики Чарльза Пирса или континентальной семиологии Фердинанда де Соссюра. Так, для Ч. Пирса однозначно, что знак:

• • указывает на нечто вне себя самого, при этом объект указания всегда отсутствует в непосредственном опыте коммуникации. Чтобы говорить о пеликане, не нужен сам пеликан. Достаточно, что слово (звуковая или графическая материя) замещает для собеседников его образпонятие;
• • немыслим вне употребления и понимания. Природа не знает знаков. Полураскрытая чашечка цветка — не знак, а вещь, просто цветок. И только человек способен увидеть его как свидетельство времени года (весна или лето), знак раннего утра или символ рождения, торжества жизни и др.;
• • обладает материальной выраженностью. Человек воспринимает знаки эмпирически, органами чувств: капли воды (как знак дождя, например) мы видим, чувствуем кожей, слышим. Идея, не получившая выражения, теряет смысл, поскольку оказывается недоступной для восприятия.

В этом контексте отмечу, что последователи Ф. де Соссюра настаивают на абстрактности языкового (вербального) знака, который существует исключительно в системе языка и не связан с объектами внешнего мира. Но при каких условиях вещь перестает быть собой и становится знаком, информационным сообщением, текстом? Как происходит превращение вещи в знак? И более парадоксальный семиотический вопрос: существуют ли в реальности вещи? Вещь воспринимается как знак только тогда, когда мы, по существу, смотрим «сквозь нее», видя за ней присутствие чего-то иного. В детективе вещь, найденная на месте преступления, — это, несомненно, вещь. Но если нам удастся предположить или установить ее обладателя, вещь указывает на того, кому она принадлежит, и кто, возможно, имеет отношение к преступлению. В этой ситуации вещь — лишь оболочка, носитель значения. Поскольку человеческое мышление имеет исключительно знаковую природу, мы никогда не можем воспринимать объекты мира в качестве исключительно вещей. Их оборотной стороной обязательно станет значение, связанное с другим объектом или ситуацией. Причем это может быть множество значений.

Рассмотрим пример с одеждой. С одной стороны, это материальная вещь, которую мы воспринимаем органами чувств, — видим ее, ощущаем пальцами и кожей. Также мы слышим шуршание шелка, чувствуем запах старого свитера. Но одежда непременно прочитывается как знак, отсылающий к чему-то, чем сама она не является. Например, ассоциируется с теплом (утилитарная функция одежды), эпохой, стилем. Одежда может выступать знаком определенного модельера, бренда, социального статуса человека, возраста, гендера, географического локуса, национальной культуры и др. В качестве упражнения предлагаю определить круг возможных значений вещей, представленных на следующих фотографиях (рис. 2).

Живя в мире, мы не переключаемся с вещей как таковых на вещи в качестве знаков, но сразу прочитываем предметный мир как сообщение. И это одна из причин, почему невозможно провести четкую границу между двумя мирами — онтологической реальностью и пространством знаков.

Для семиотики и семиологии различны представления и о структурной модели знака. Прежде всего это касается вопросов о степени структурной сложности и онтологической природе знака (является ли он абстрактной или материальной сущностью).

У Ф. де Соссюра модель знака выглядит как двухкомпонентная структура, где означаемое (предмет означивания) определяется через означающее (то, посредством чего происходит означивание). Соссюр

Рис. 2. Вещи как знаки.

определяет лингвистический знак как неразрывное единство означающего и означаемого (бином), сравнивая их отношения с двумя сторонами листа бумаги: нет означаемого без означающего, подобно тому, как невозможно существование нижней стороны листа без верхней.

И означаемое, и означающее обладают абстрактной природой. Означаемое — это не вещь, но понятие: означаемое «кот» — это не тот кот, которого изучает зоология, но представление о том, как выглядит кот, понятие о коте. Означающее «кот» — это совсем не ряд произносимых звуков или последовательность графем, но представление о том, как звучит это слово (то есть речь идет о последовательности фонем — абстрактных единиц языка). Связь означающего и означаемого в знаке (единство акустического образа и понятия) произвольна, ведь мы не можем объяснить причины ее возникновения (например, почему кот зовется котом). Значение «навязывается» нам языком, и говорящий не может его изменить, подчиняясь правилам, коду, конвенциям системы.

Ч. Пирс визуализирует свое представление о структуре знака с помощью геометрического образа — треугольника, вершины которого соотносимы с результатами операций указывать (to refer to), замещать (to substitute), интерпретировать (to interprete). В этой трехкомпонентной структуре А — знаконоситель, или «тело» знака; В — его референт, или тот объект, который знак замещает, с которым он связан в мире; а С — интерпретанта, или смысл знака, зависящий от способа отображения референта (рис. 3).

Рис. 3. Трехкомпонентная структура знака по Ч. С. Пирсу:

А — «тело» знака, информационный носитель (модус первичности);

В — референт, объект замещения (модус вторичности); С — смысл, интерпретанта (модус третичности)

Подробно представлю характеристики всех составляющих этой модели.

Говоря о носителе знака как носителе его семантики (А), мы имеем в виду материальную форму — «вещь», посредством которой транслируется представление о другой «вещи». Материальная оболочка знака анализируется Ч. Пирсом в рамках категории первичности, поскольку все существующее должно обладать параметром эмпирической доступности, то есть быть воспринимаемым (esse est percipi).

Как ни парадоксально, но в большинстве случаев непосредственный носитель значения можно выделить только условно. Вот пример подобной ситуации. Я близко подошла к птицам, которые клюют пшено. Они взлетают, из чего я делаю вывод, что испугала их. Но что выступает знаком именно этого значения? Не сами птицы, а то, что они взлетают: их внезапное перемещение в пространстве выражает идею ухода от опасности. При этом, находясь высоко в небе, птица может символизировать идею свободной души. Но в обоих случаях мы понимаем, что полет как атрибут неотделим от самой птицы. Сложность выделения непосредственного носителя значения объясняется в этих примерах тем, что носитель информации должен обладать не только атрибутом материальности, но и дискретности, тогда как в этом примере он, являясь характеристикой вещи, не обладает автономной природой: способность летать неотделима от птицы. В итоге мы используем один и тот же знаконоситель для замещения различных референтов, создавая знаки-омонимы.

Еще один пример, показывающий неавтономность и недискретность любых носителей информации. В силу полилингвальности человека и культуры в целом информация никогда не кодируется на одном языке. Читая или слыша, что дождълил всю ночь, мы одновременно воспринимаем не только вербальный знак-высказывание, но и сопряженные с ним ментальные образы: визуальный (ночной мрак за оконным стеклом) и звуковой (несмолкаемый шум дождя, стук капель по стеклу). С большой долей вероятности к ним присоединится и ощущение зябкости в час рассвета, а также запах свежести. Этот пример показывает, что один носитель информации дан в актуализированной форме (здесь это словесный текст), а другие сопровождают его в качестве ментальных образов, неотделимых от основного носителя.

Для того чтобы обрести значение, знак должен, прежде всего, выполнить заместительную функцию: указать интерпретатору на тот объект, вместо которого он далее будет функционировать. Для Ч. Пирса референт знака, или замещаемый им объект (В), соотносим с модусом вторичности. Действительно, на первом этапе расшифровки знака человек воспринимает органами чувств носитель информации, или «тело» знака (это модус первичности), а только потом прослеживает направление референции (от англ, to refer — относиться, ссылаться), выясняя, на какой же объект знак указывает (А —" В). Таким образом, референт знака всегда существует вне языка, то есть в реальности — физической или ментальной.

Если знаконоситель всегда материален, то референтом замещения могут быть объекты различной онтологии. В следующих примерах, произвольно взятых из текстов И. Бродского, референты высказываний выделены курсивом:

• • площадь пустынна — отдельный физический объект;
• • меловые холмы Сассекса — класс объектов реальности;
• • запах сухой травы — недискретные вещи физического мира;
• • будущее вообще — абстракции и ментальные объекты.

Между этими классами нет непроходимых границ. Ведь если я стану вспоминать, насколько площадь была пустынна, то этот возникающий в памяти объект относится уже к классу ментальных.

Знак не просто указывает на свой референт, но отображает его с точки зрения отдельного человека или конвенций культуры и широко понимаемого дискурса. Воспринимая, казалось бы, одно и то же, мы можем создавать различные образы-представления. Так, И. Бродский видит.

воду в качестве беглеца с места. Способ отображения референта — это инструмент, позволяющий наделить знак смыслом ©. Чарльз Моррис, говоря о ситуации «иного способа представления того же самого объекта», употребляет термин «интерпретанта», поскольку отображение референта действительно есть процесс его интерпретации.

В современных гуманитарных исследованиях широко используются обе структурные модели знака — соссюровский бином и пирсовская триада. Сопоставлю их познавательный потенциал.

Основная причина расхождений между моделями Ч. С. Пирса и Ф. де Соссюра лежит в области представлений о сущности языка. Для Соссюра вербальный язык — это в достаточной степени статичная система ментальных знаков, автономная от внешней действительности. Тогда как у Пирса язык есть система, существующая в неразрывном динамическом единстве с интерпретатором и отображаемым миром. Соссюровскую модель знака не интересует способ указания на какойлибо объект в мире. Концепция значения здесь является чисто структурной, выводимой из системы языка. Несмотря на то что двуплановая модель по-прежнему остается влиятельной для многих лингвистов, для семиотики культуры и культурной антропологии она явно несовершенна. Бинарную дополнительность означаемого/означающего нельзя использовать как инструмент для анализа отношений между человеком, языком и миром.

Схема пирсовской триады несравнимо богаче. Знак здесь наделен обязательной физической оболочкой, что позволяет человеку воспринимать его органами чувств. Знак направлен вовне — на объект, внеположенный языку. Смысл знака рождается в процессе отображения референта, и этот процесс связан исключительно с человеком. Отображение выступает оборотной стороной референциального указания. Так обеспечивается прагматика, или участие субъекта в акте высказывания. Таким образом пирсовская модель связывает воедино язык, человека и реальность, то есть обладает большим, по сравнению с соссюровским, эвристическим потенциалом.

Вводя в структуру знака носитель физической природы, референт и способ его отображения, мы получаем возможность:

• • передавать информацию от субъекта к субъекту;
• • анализировать связь между языком и внеязыковой реальностью;
• • говорить о степени истинности языкового отображения мира, асимметрии языка и реальности, вероятностности языкового отображения;
• • анализировать, как язык конструирует новое вйдение реальности, или возможные миры.

Как ни странно, но между моделями Соссюра и Пирса все же нет непроходимой границы. В частности, у Пирса есть замечания о том, что знак функционирует (воспринимается и получает свой смысл) совсем не в результате прямых связей с референтом и знаконосителем. Видя птицу, мы понимаем, что это птица, но только потому, что опираемся на сформированное ранее представление — понятие о птицах, их образе жизни и др. Визуальный образ птицы (то, что я вижу сейчас) соотносится со словом «птица», понятием «птица как таковая» и ментальным образом ранее виденных птиц. Получается, что понимание того, что именно мы видим, предуготовано когнитивной операцией категоризации. Вот почему соссюровский бином и триада Чарльза Пирса могут успешно соединиться в пятистороннюю модель языкового знака, где даны:

• • представление о физическом теле знака;
• • само физическое тело знака, информационный носитель;
• • представление о референте отображения;
• • сам референт отображения, объект мира;
• • и, наконец, смысл как результат способа отображения референта.

Несомненно, что в эту модель можно включить и самого интерпретатора, выбирающего и использующего все ее составляющие.

Вопросы и задания

• 1. Существуют ли знаки в мире без человека? Прокомментируйте положение Ч. С. Пирса: «Ничто не становится знаком, пока не интерпретируется как знак, замещая нечто иное, лежащее вне себя самого». Подготовьте небольшое рассуждение на эту тему.
• 2. Объясните, как вы понимаете два логически связанных высказывания: «Мы всегда входим в мир уже после его знаковой явленности» (М. Мамардашвили) и «Существовать — значит быть знаком» (У. ван Куайн). Подготовьте рассуждение на эту тему.
• 3. Сопоставьте когнитивный потенциал двух моделей знаков — бинома и триады.
• 4. Используя модель знака Ч. С. Пирса, определите структурные составляющие (знаконоситель и его материя, референт, область значений) для следующих знаков: автопортрет, фотография дома, флюгер на крыше, стук дождя по крыше, цифра «3», надпись «Осторожно, окрашено».
• 5. Рассмотрите фотографию инсталляции Джозефа Кошута «Один и три стула» (рис. 4). Что выступает референтом для изображений, висящих на стене (фотографий стула и словарной статьи Chair)?

Рис. 4. Джозеф Кошут, «Один и три стула» (1965)

6. Классический детектив традиционно использует ситуацию так называемых ложных знаков. Один и тот же знаконоситель, например вещь, обнаруженная на месте преступления, одновременно указывает на нескольких персонажей как потенциальных преступников. Так, в пьесе Агаты Кристи «Мышеловка» под атрибуты убийцы (человек в темном пальто, светлом шарфе и фетровой шляпе) подходят сразу два человека, присутствующие в гостинице. Проанализируйте ситуацию с ложными знаками с точки зрения семиотического механизма. В этой ситуации читатель имеет дело с одним знаком или несколькими знаками? Приведите свои примеры.

• [1] Мамардашвили М. Кантианские вариации. М.: Аграф, 2000. С. 140.
• [2] Эко У. Имя розы / пер. с итал. Е. А. Костюкович. СПб.: Symposium, 2000. С. 612.
• [3] Вдовина Г. В. Язык неочевидного. Учения о знаках в схоластике XVII века. С. 22.