Александровская слобода — опричная столица

Звон медный несется, гудит над Москвой. Царь в смирной одежде трезвонит;

Зовет ли обратно он прежний покой Иль совесть навеки хоронит?

Но часто и мерно он в колокол бьет, И звону внимает московский народ, И молится, полный боязни, Чтоб день миновался без казни.

В ответ властелину гудят терема, Звонит с ним и Вяземский лютый, Звонит всей опрични кромешная тьма, И Васька Грязной, и Малюта, И тут же, гордяся своею красой, С девичьей улыбкой, с змеиной душой, Любимец звонит Иоаннов, Отверженный Богом Басманов.

А. К. Толстой

Мотив измены проявился в составленной Духовной грамоте Ивана, в которой царь пытается нарисовать рассчитанный на сострадание портрет безвинно гонимого вдовца в своей стране. Вместе с тем, более правдоподобными и достоверными историческими источниками служат синодики, рассылавшиеся по монастырям, государственные акты, которые раскрывают невиданные жестокости по отношению не только к знатным лицам, но и по отношению к «простому народу» — тому самому, именем которого он начинал демагогические манипуляции.

Племянник Овчины Телепнева-Оболенского Дмитрий стал одним из первых обличителей опричнины, обвинив фаворита Ивана Федора Басманова: «Мои предки и я служили царю с пользою, а ты — гнусной содомией!». Царский любимец пожаловался царю, и Дмитрия тут же казнили, наглядно показав отсутствие какого бы то ни было закона в политических действиях. Ради потехи царя началось в Слободе карнавальное лицедейство с переодеваниями, изощренными пытками и казнями. Саркастически усмехнувшись, ибо «опричь» означает «кроме», Андрей Курбский создал каламбур, назвав опричников «кромешниками», намекая на преисподнюю. Иван создавал в слободе подобие военно-монашеского ордена или некой секты. Впрочем, опричное войско можно именовать и политической «партией», ибо она ставила перед собой четко выраженную цель любым способом захватить власть в государстве, оттеснив и уничтожив законный аппарат царской администрации¹.

Производилась трансформация власти с переодеванием монарха в магистра военно-монашеского ордена, или игумена «революционной» секты. Так случалось и во времена Крестовых походов, и позже, когда с помощью антуража мнимого миссионерства еле-еле удавалось прикрыть откровенный захватнический замысел рыцарской экспансии. Да и моральные устои тех рыцарских орденов мало отличались от нравов яростных обитателей Слободы. Ливонские дворяне Таубе и Крузе с нескрываемым недоумением описывают этот военно-монашеский быт: «Игуменом здесь был сам царь, а его помощник князь Афанасий Вяземский — келарем, а Малюта Скуратов — пономарем, и вместе с другими совершали они службы монастырской жизни. В колокола звонил он (царь. —Е. К.) сам вместе с обоими сыновьями и пономарем. Рано утром в четыре часа все братья должны были быть в церкви. Неявившиеся, за исключением тех, кто болен, не щадятся, какого бы высокого состояния человек ни был, и приговариваются к восьми дням епитимьи. В этом собрании сам он поет вместе с братьями и подчиненным попами с четырех до семи. Когда пробьет восемь часов, он идет снова в церковь, и каждый должен туда же явиться. Там он снова поет до десяти. К тому времени бывает готова трапеза, и все братья садятся за стол. Он же, как игумен, сам остается стоять, пока все едят. Каждый обязан принести кружку, сосуд и тарелку к столу, и каждому подается еда и питье, очень дорогое, состоящее из вина и меда, а что он не съест и не выпьет, то должен унести и раздать нищим, но обычно приносит домой».

Осуществляя превращение в лжеигумена опричного воинства, царь лицедействовал, о чем говорится в следующем отрывке из этого исторического источника: «После еды редко он пропустит день, чтобы не пойти в застенок, в котором постоянно находится много людей. Он заставляет их пытать или даже мучить до смерти безо всякой причины, вид чего вызывает, согласно его природе, особенную радость и веселость. И никогда он не выглядит более веселым и не разговаривает более весело, чем когда он побудет при мучениях и пытках до восьми часов пополудни». Собственно, «во образе» игумена он проявляет жестокость по отношению к мнимым изменникам. «После чего каждый из братьев должен явиться в столовую, или трапезную, как они называют, на вечернюю молитву, продолжающуюся до девяти часов. После этого он идет ко сну в спальню, где находятся три приставленных к нему слепых старика. Как только он ложится в постель, они начинают ему рассказывать старинные истории, сказки и фантазии, одну за другой. Такие речи, согласно его природе или постоянному упражнению, вызывают его ко сну, длящемуся не позже, чем до 12 часов ночи. Затем появляется он тотчас же на колокольне и в церкви со своими братьями, где остается до трех часов, и так поступает ежедневно по будням и праздникам».

«Революционная» диктатура опричнины в Слободе достигла единства противоположностей: обители и застенка. «Что касается до светских дел, смертоубийств и других тиранств и вообще всего его управления, то отдает он приказания в церкви. Для совершения всех этих злодейств он не пользуется ни палачами, ни их слугами, а только братьями. Все, что приходило ему в голову, одного убить, другого сжечь, приказывает он в церкви. И те, кого он приказывает казнить, должны прибыть как можно скорее. И он отдает письменное предписание, где указывается, каким образом они должны быть растерзаны и казнены… Все братья и он, прежде всего, должны иметь с собой черные монашеские посохи с острыми наконечниками, которыми можно сбить крестьянина с ног, а также длинные ножи под верхней одеждой, длиною в один локоть, даже еще длиннее, для того чтобы, когда вздумается убить кого-либо, не нужно было посылать за палачами и мечами, но иметь все приготовленным для мучительства и казней». В данном историческом источнике перечислены буквально все внешние атрибуты псевдомонашеского ордена, превращенного в ядро «революционной диктатуры», обладающего независимостью и члены его — полной безнаказанностью, дарованной царем, облачившимся в куколь монаха¹.

Шлихтинг отмечает, что в Слободе Иван носил куколь и черное одеяние, подбитое козьим мехом. Если беличий мех в те времена считался бедным, то про козий и говорить нечего. Впрочем, в этом можно усмотреть не только показную бедность, но и дань древнему культу козла отпущения, или злобного Азазэля. В качестве верхнего одеяния все «братья» носили псевдомонашеские рясы, чтобы затем по любому приказу бесноватого игумена сбросить их и остаться в своем истинно зооморфном, в козлиных шкурах, состоянии адского отродья. Члены опричнины своими одеяниями подчеркивали свое таинственное нутро, главную сущность, означавшую принадлежность к слугам Антихриста, притом что верховный жрец, игумен или царь, облеченный всей властью — и светской и церковной, — совершал долгие молебны. Так некогда и тамплиеры или иные рыцарские ордена тоже держались показного благочестия, «бедности напоказ», а на самом деле являлись самыми богатыми общинными организациями во всей Европе.

Шлихтинг пишет: «Всех их называет братией, также и они должны называть великого князя именем „брат“. Заняв место игумена, он ест один из блюда, которое постоянно носит с собой… Как только он проделает это в течение нескольких дней и, так сказать, отдаст долг благочестия, он выходит из обители и велит привести на площадь толпы людей и одних обезглавить, других повесить, третьих побить палками, иных поручает рассечь на куски, так что не проходит ни одного дня, когда бы не погибало несколько десятков человек». Расправы без суда над каждым встречным благословляет сам Иван, казни невиновных перемежаются с убийством подозреваемых и наоборот.

Таубе и Крузе дают описание: «Опричники (или избранные) должны во время езды иметь известное и заметное отличие, именно следующее: собачьи головы на шее у лошади и метлу на кнутовище. Это обозначает, что они сперва кусают, как собаки, а затем выметают все лишнее из страны». Аспидное опричное воинство смерчем проносилось по городам и селам на вороных конях, они выметали и выгрызали измену, их атрибутика отчетливо напоминала орден доминиканцев — «псы Господни». Не случайно для достижения атмосферы всеобщего страха и подавления возможного сопротивления царь избрал суровый антураж черного цвета. Г. П. Федотов отмечает, что, «не отрицая покаянных настроений царя, нельзя не видеть, что он умел в налаженных бытовых формах совмещать зверство с церковной набожностью, оскверняя самую идею православного царства».

Как и во всяком ордене, при вступлении в опричнину давали присягу на верность Ивану, под страхом смерти было запрещено всякое общение с земскими. Как в условиях любой революционной диктатуры, в опричнине Иван создал параллельные органы управления — свою боярскую думу, свои войска во главе с воеводами. В Слободе члены опричнины творили все виды непотребств: многочасовые молитвы сменялись плотскими утехами, после начинались пытки и казни обвиняемых.