Гносеологическая трактовка категорий Иммануила Канта

Если в онтологической версии роль категорий определяется как анализ (разделение) исходной целостности бытия, то в гносеологической трактовке они понимаются как-то, что обеспечивает синтез (объединение) человеческого знания. Кантовские категории, в отличие от аристотелевских, — это категории не бытия, но мышления. Они выступают как универсальные принципы систематизирующей деятельности рассудка. Стало быть, и единство объектов, выступающих предметами наших суждений, и всеобщность выраженных в них закономерностей существуют не в природе, а только в представлении познающего субъекта.

" Вещь в себе"  — внешняя реальность, существующая до познания и независимо от него; она не проявляет себя в каких бы то ни было определенных формах. Ее роль состоит лишь в том, что она возбуждает наши познавательные способности, сообщает им импульс к действию. Но результат этого действия — образ внешнего мира, состоящего из множества самостоятельных, отделенных друг от друга предметов, связанных между собой устойчивыми, законосообразными отношениями, — определяется прежде всего организационными формами наших познавательных способностей.

Иллюстрацией здесь может послужить известный психологический тест Роршаха: человеку предъявляют ряд бесформенных пятен-клякс, в которых он может «увидеть» облако, бабочку, дерево и другие предметы. Не что иное, как его собственное сознание, «оформляет» изначально неопределенные фигуры и синтезирует вполне определенные образы конкретных вещей.

Таким образом, согласно Канту, определенность вносится в мир исключительно благодаря деятельности нашего сознания. Само понятие определенности предполагает установление пределов — границ, отделяющих одни предметы от других. Категории выступают как разграничительные линии, благодаря которым человеческий рассудок вносит в мир определенный порядок. Мы (так уж устроен наш разум) смотрим на мир сквозь «категориальные очки» и никогда, сколько бы мы ни старались, не сможем избавиться от них, поэтому даже самый элементарный образ «вот этого камня» является результатом осуществляемого рассудком категориального синтеза.

Категории в системе диалектической логики

Основным предметом своей логики Гегель считает необходимые определения мысли, или чистые понятия. Вслед за Аристотелем и Кантом он называет их категориями, однако в отличие от них он стремится представить эти понятия в виде развивающейся, логически связанной системы. Если у Аристотеля и Канта речь шла о роли и месте категорий в философии, то гегелевскую философию всю можно назвать специальной наукой о категориях.

Подобно Пармениду Гегель считает, что безусловно существующим следует признать только нечто единое, целостное. Однако в отличие от элеата он полагает, что эта целостность не должна быть совершенным «монолитом». Гегель имеет в виду органическую целостность, которая, хотя и состоит из частей, все же образует неразрывное единство, как в живом организме, который достаточно четко структурирован, но ни одна его часть не может существовать сама по себе. Такое целое, «органически» соединяющее в себе и бытие и мышление, Гегель полагает в основу своей системы. Он называет его Абсолютной Идеей или Абсолютным Духом. Так в гегелевской философии мышление полностью отождествляется с бытием, а логика — с онтологией. Логика выступает у Гегеля как наука о необходимых определениях одновременно и бытия, и мышления, которые оказываются лишь двумя «ипостасями» Абсолютной Идеи. Таким образом, в учении о диалектическом саморазвитии категорий реализуется основополагающий принцип гегелевской философии — тождество бытия и мышления, а категории выступают не только как ступени исторически развивающегося познания, но и как абсолютный иерархический порядок Универсума, с которым сообразуется все существующее.

Свою задачу Гегель видит в том, чтобы окончательно очистить мышление от всякой «телесности», которая в полной мере присутствует у Аристотеля и еще маячит где-то на горизонте, как бесконечно далекая, но все же существующая «вещь в себе» у Канта. «Когда я мыслю, — пишет Гегель, — я углубляюсь в предмет и предоставляю мышлению действовать самостоятельно, и я мыслю плохо, если я прибавляю что-нибудь от себя» .

Действительно, лишенные всякой субъективности, совершенно безличные определения гегелевской диалектики становятся подобны плоским теням, но зато это безукоризненно точные тени, с резкими границами, строго отделяющими один объект от другого. Разделенный на рубрики «алмазной сетью» категориальных определений мир превращается в четкий узор из геометрических фигур.