Беспричинный и безосновный страх

Мы продвигаемся вдоль череды рухнувших зданий. Повсюду обломки кирпичей, цементных блоков. Подземный толчок в этом поселке был настолько сильным, что не устояло ни одно сооружение. Впереди нашей группы белсит овчарка. Немецкие спасатели время от времени посылают ей команды. Овчарка неожиданно бросилась под каменные своды. Там, в руинах, кто-то есть! Начинаем разбрасывать камни, продвигаемся медленно, на лицах усталость и тревога. Неожиданно выглянуло солнце. Среди развалин показалась фигурка девочки. Услышав немецкую речь, знакомую по фильмам, растерянная, испуганная девочка делает шаг нам навстречу и поднимает ручонки вверх.

Есть безотчетная тревога, постоянно живущая в душе человека и взыскующая все новых и новых образов. Но есть и страх, порожденный конкретными угрозами. Комментируя это различие, Сартр приводит впечатляющие примеры. Головокружение у края пропасти можно назвать тревогой, но вовсе не потому, что я боюсь сорваться в бездну, а потому, что не могу поручиться, что сам в нее не брошусь…

Ситуация может вызывать страх, угрожая мне какими-то переменами, но она нагнетает тревогу, когда я начинаю опасаться в этой ситуации самого себя. Артобстрел перед наступлением противника пугает солдата, который попал в полосу огня, но тревога овладевает им, только когда он пробует понять, как вести себя под обстрелом, когда он задается вопросом, сумеет ли он «выстоять» ?

К примеру, человек получил внезапно тяжелый удар судьбы. Ну, скажем, в результате финансового кризиса лишился своих доходов. Такой страх может испытать страх перед грозящей нищетой. Но это еще не тревога, способная окрасить собой все человеческое бытие. Но вот наступает день, и человек в полной мере осознает реальность происшедшего. Он восклицает: «Что мне теперь делать? Мне-то что предпринять?» Это означает, что его наполнила тревога…

Попытаемся вслед за Сартром разобраться, что такое тревога в приведенных случаях. Обратимся к головокружению у края обрыва. Оно начинается со страха: я нахожусь на узкой, без ограждения тропе, тянущейся вдоль пропасти. Бездна дана мне как-то, что надо обязательно избежать, в ней смертельная опасность. Вместе с тем я усматриваю некоторый ряд связанных всеобщим детерминизмом причин, способных обратить опасную возможность в реальность: может статься, я сорвусь в пропасть, поскользнувшись на камне. Не исключено, что грунт под ногами окажется рыхлым и обвалится.

В русле этих описаний я дан себе как вещь. Я пассивен относительно такого рода возможностей. Они обступают меня извне, поскольку я существую, между прочим, и как объект в мире, подверженный закону тяготения. Все эти возможности мне лично не принадлежат. В этот момент является страх, т. е. мое постижение себя, исходя из заданной ситуации.

Как я могут поступить в приведенном случае? Прежде всего я начну действовать рефлексивно. Стану, например, внимательно следить за камнями под ногами, буду держаться по возможности подальше от края обрыва. Это означает, что я осуществляю себя как индивид, который всеми силами противится опасной ситуации. Я проектирую наперед способы поведения, чтобы отвести от себя угрозу внешнего мира. Эти способы поведения есть не что иное, как мои возможности. Я избавляюсь от страха, помещая себя в план, где вместо трансцендентных сил, не оставляющих места человеческой активности, обнаруживаются мои собственные возможности.

Но именно потому, что эти способы поведения есть не что иное, как мои возможности, они являются мне как нечто беспричинное. Они ведь не определяются сторонними причинами. У меня нет уверенности не только в эффективности проектируемых мною действий, но я не вполне уверен и в том, что эти действия вообще состоятся, ибо сами по себе они лишены достаточного существования.

И здесь возникает новый парадокс. Необходимым условием названных возможностей оказываются другие вероятности, которые продиктованы противоречивыми действиями. Что я могу? Не обращать внимания на камни, бежать, думать о чем-то другом. Наконец, вполне допустима возможность броситься в пропасть. Не правда ли, когда человек долго смотрит в бездну, бездна начинает смотреть в человека. Альтернативные способы поведения, становящиеся моими конкретными возможностями, предстают таковыми, когда они отобраны из всей совокупности логически предполагаемых способов поведения, мыслимых в данной ситуации. Но отвергнутые возможности в свою очередь не имеют иного бытия, кроме того, что порождено мною. Они мною только в бытии и держатся…

Какие выводы следуют из этих рассуждений? Прежде всего страх рассматривается в данном случае как нечто постоянно сопутствующее человеческой жизни. В этом контексте он и оказывается в числе основных понятий экзистенциализма, одного из впечатляющих философских течений прошлого столетия. Страх неотделим от человека, потому что без этого глубинного переживания вообще немыслимо подлинное существование. В противном случае можно говорить лишь о бездумном, растительном пребывании в реальности. Действительное восхождение к достойному бытию обеспечивается такими феноменами, как страх (К. Ясперс, М. Хайдеггер), экзистенциальная тревога, тошнота (Ж.-П. Сартр), скука (А. Камю).

Слова, как видим, разные. Но предполагается нечто глубинное сходное. Напомним еще раз, что речь идет не о психологических основах неких отрицательных эмоций. Экзистенциальный страх нельзя ни вылечить, ни изжить. Его можно лишь испытать полной чашей. Ведь он порожден не физической опасностью, в нем обнаруживается не малодушие человека, не его готовность укрыться от беды. Это метафизический ужас, в основе которого неустранимое горькое откровение, своего рода прозрение.

Экзистенциалисты, таким образом, отвечают на вопрос, который мы поставили: что заставляет человека испытывать страх как некую страсть? Если подлинное существование обретается узрением беспредельной бездны бытия, то отчего не сойтись поближе с образами страха, не разглядеть его причудливую вязь, нс проникнуть в сердцевину всепожирающего ужаса? Только в тревоге я постигаю себя как существо тотально свободное.

Разумеется, внутреннее, напряженное и интимное влечение к страху имеет экзистенциальный смысл. Но было бы, вероятно, неразумным ограничиваться только этим объяснением. Метафизический страх погружает человека в самые немыслимые состояния. Здесь и возникает простор для самовластья человеческой фантазии. Образы ужаса рождаются как бы впрок, как преображение огромной психической энергии человека. Кочующие архетипы словно заслоняют человека от возможного саморазрушения, фрустрации.