Философия и литература: философские идеи русских писателей

Философия и литература тесно связаны, они предлагают определенное понимание действительности, содержат смысловое обобщение, представляют авторскую позицию, предполагающую наличие субъективного взгляда на мир, ценностного понимания бытия, чем обе отличаются от науки. Например, законы механики мог открыть не Ньютон, а кто-то другой, они от этого не изменились бы, просто носили бы другое имя. Написать «Феноменологию духа» мог только Гегель, а «Критик}' чистого разума» — только Кант и т. д., равно как и трагедию «Гамлет» мог создать только Шекспир, а роман «Идиот» мог написать только Достоевский. Чем ярче, глубже и оригинальнее авторская позиция, тем более значимо произведение и для философии, и для литературы. Ценность же научного познания, как уже говорилось, определяется его объективностью, а следовательно, независимостью от личности автора и его жизненной позиции.

Философия и литература очень близки между собой, но не тождественны; литература, как и любая другая форма искусства, говорит с нами языком художественных образов, а философия — языком абстрактных понятий (категорий). Философы иногда используют литературную форму, вспомним, например, «Утопию» Томаса Мора, диалоги Платона, «Эмиль, или О воспитании» Ж.-Ж. Руссо и др. Однако подлинное сращение литературы и философии мы встречаем в произведениях, принадлежащих перу выдающихся писателей, в которых исследуется сущность вещей художественными средствами и, как правило, речь идет о познании человека. Высокая литература всегда философская, она способна подчас глубже и ярче, чем рационализированные формы философствования, заострить проблему, увидеть новые ее грани, поставить вопрос. К концу XIX — началу XX в. происходит сращение философии и литературы, немалую роль в котором сыграли русские писатели, сумевшие воплотить в художественных образах глубокие переживания, размышления, идеи, оказавшие огромное влияние на мировую литературу и философию.

Особое место в этом ряду занимает Федор Михайлович Достоевский (1828—1900). В своих произведениях он затрагивает общефилософские проблемы, открывает перед нами бездны человеческой натуры, являющиеся извечным предметом философского анализа. Выводы, к которым приходит Достоевский, тоже носят философский характер, поэтому картина русской философской жизни невозможна без его фигуры и творчества. Ф. М. Достоевский был поклонником В. Г. Белинского и романтизма, приверженцем утопического социализма Фурье, активным участником революционного движения (членом кружка петрашевцев), но после ареста в 1849 г. и каторги, по его собственному выражению, он испытал «перерождение убеждений». Он понимает, что улучшение мира должно идти не через социальные революции, а через изменение самого человека.

В произведениях «Записки из подполья», «Преступление и наказание» Достоевский исследует художественными средствами такие важные проблемы, как тайна человека, загадка красоты, смысл истории, религиозное и нравственное начала жизни и пр. В своих романах он ставит такие вопросы, которые придут в европейскую литературу только в начале и середине следующего столетия, с появлением экзистенциализма, связанного с именами А. Камю, Ж.-П. Сартра, Симоны де Бовуар, Г. Гессе и др., о чем речь пойдет ниже. Сейчас важно то, что именно Достоевского считают предтечей этого направления в философии и литературе.

В своих исканиях Достоевский приходит к религиозному взгляду на мир, утверждая, что есть высший смысл жизни и глубоко правильной может быть только жизнь в Боге, с Богом в душе, что отражено в его романах «Идиот», «Бесы», «Подросток», где он продолжает исследование души человеческой и поиска в ней добра и зла. Из особого состояния — феномена «метафизического сиротства» — писатель выводит деструктивное начало в человеке, имеющее следствием убийство и самоистребление, социальную страсть к анархии и насилию. В поисках средства спасения от этого.

«сиротства» (отпадения от Бога) Достоевский обращается к идеалу «положительно прекрасного человека», пытающегося личным примером перестроить отношения между людьми (князь Мышкин, Алеша Карамазов); к мысли о мессианской роли русского народа, которая активно муссировалась в литературе, публицистике и философии того времени.

Остановимся подробно на двух вопросах, звучащих в произведениях Достоевского: это проблемы бунта и свободы. Всегда ли бунт ведет к свободе? Близки ли они друг другу? Наиболее ярко бунтарская философия прослеживается у Достоевского в образах Родиона Раскольникова в «Преступлении и наказании» и Ивана Карамазова в «Братьях Карамазовых».

Раскольников — не ужасный монстр, хладнокровно убивший старухупроцентщицу и ее сестру, а живой, ранимый, глубоко страдающий и чувствующий человек. В чем его преступление? Он убил человека и сделал это сознательно, после тщательной подготовки. Действительно, во все времена убийство считалось страшным преступлением. Одна из первых заповедей Моисея, признаваемых как иудеями, гак и христианами, гласит: «Не убий!». Если, согласно Библии, первый убийца на Земле, Каин, был наказан вечным изгнанием (отсюда пошло слово каяться, т. е. страдать от совершения отрицательного поступка и сожалеть о нем), то впоследствии за смерть полагалась смерть:

Кто ударит человека, так, что он умрет, да будет предан смерти… а если кто с намерением умертвит ближнего коварно (и прибежит к жертвеннику), то и от жертвенника моего бери его на смерть.

(Исх. 21:12−14).

Это ветхозаветный моральный принцип равного воздаяния, талион: «Око за око, зуб за зуб». Христианская доктрина, построенная на идее прощения, отказывается от принципа талиона, но переносит наказание во внутренний мир совершившего злодеяние, ибо никто не избежит божьего суда, который говорит с нами языком нашей совести. Идя на это преступление, Раскольников пытается определить самого себя и свое место в мире: «Тварь ли я дрожащая или право имею?» — вопрошает он себя. Он стремится к тому, чтобы стать свободным не только от долгов, но и от общепризнанных норм морали, от необходимости подчиняться закону. Он проверяет себя, бунтует против несправедливости и собственной малости. Убить, чтобы победить самого себя, убить ради того, чтобы убить, — страшная идеология, но, к сожалению, реально существующая и сегодня. Сколько таких раскольниковых воюют сегодня в горячих точках, гонимые желанием убивать? При всей кажущейся эпатажности образа и поступка Раскольникова он не выдуман, он открыт, как в музее для осмотра: только музейные экспонаты никому не могут причинить вреда в отличие от проповедников вседозволенности.

После совершения преступления Раскольников не перестает мучиться и искать; наконец он отчаянно понимает, что не относится к тем, которым все нипочем, которым все дозволено, да и существуют ли такие люди?..

…Я переступить поскорее хотел, — говорит Раскольников, — …я не человека убил, я принцип убил! Принцип-то я убил, а переступить не переступил, на этой стороне остался.

Страх перед разоблачением, муки совести, странное ощущение загнанности, осознание того, что все его идеи — обман, становится первым и главным наказанием Родиона Раскольникова. Встреча с Сонечкой Мармеладовой, ее любовь, ее христианская позиция помогают ему понять содеянное:

Он смотрел на Соню и чувствовал, как много на нем было ее любви, и странно, ему стало вдруг тяжело и больно, что его так любят.

Именно Соня своей верой, своей любовью побеждает то зло, которое живет в Раскольникове. Она, узнав о его преступлении, твердо решает: «Вместе страдать будем, вместе и крест понесем». Соня убеждает Раскольникова покаяться и принять неизбежное наказание. Она помогает ему понять главный смыл христианского вероучения, утверждающий необходимость смирения, ценность любой жизни и невозможность творить добро при помощи зла. Осознав и приняв это для себя, Раскольников принимает и каторгу как благо, так как глубоко понял и прочувствовал, что нет более строгого судьи человеку, чем его совесть, и нет большего наказания, чем муки совести. Достоевский, рассказывая о Раскольникове, пытается понять и разгадать одну из величайших тайн — тайну греха. Проследив историю душевных мук Раскольникова, он приводит своего героя к тем же убеждениям, к которым пришел и сам: от бунтарства — к смирению, от горделивого возвышения — к почитанию Бога и истин христианского вероучения.

Еще глубже тема бунта раскрывается в «Братьях Карамазовых», особенно в знаменитой легенде о великом инквизиторе, выслушав которую Алеша с ужасом смотрит на брата Ивана и произносит знаменитые слова: «Так ведь это бунт!». Алеша и Иван Карамазовы выступают у Достоевского как бы разведенным образом Раскольникова: один бунтует, другой смиряется. И бунт, и смирение, по мысли Достоевского, как братья, любят и не приемлют друг друга, но не существуют друг без друга. Может быть, об этом говорят нам образы Ивана и Алеши Карамазовых?

«Поэма о великом инквизиторе» написана в романтическом стиле легенды, в литературоведческих источниках ее часто называют «легендой о великом инквизиторе». Она повествует о втором пришествии Христа, которое произошло без шума и помпы, а просто и естественно. Событийная канва имеет трагический финал: Христос попадает в тюрьму инквизиции и, как и прежде, готовится принять смерть, хотя великий инквизитор знает, кто перед ним, и действует от его имени. Суть легенды выражена в монологе великого инквизитора, объясняющего Христу, почему он не нужен в этом мире. «Клянусь, — говорит он Христу, — человек слабее и ниже создан, чем ты о нем думал». Сам бунт человеческий в массе своей есть проявление детскости и безответственности людей, ибо они слабы, и лишь небольшое их число способно принять свободу и любовь, за которую Иисус принес себя в жертву. По слабости своей они нуждаются в жесткой власти, которой чужда проповедь всеобщей любви и прощения:

Что в том, что он теперь повсеместно бунтует против нашей власти и гордится тем, что он бунтует? Это гордость ребенка и школьника. Это маленькие дети, взбунтовавшиеся в классе и выгнавшие учителя. Но придет конец восторгу ребятишек, и он будет дорого стоить им. Они ниспровергнут храмы и зальют кровью землю. Но догадаются наконец глупые дети, что хоть они и бунтовщики, но бунтовщики слабосильные, собственного бунта своего не выдерживающие.

Любовь и свобода, по мнению Достоевского, противостоят бунту; любовь смиряет, любовь все терпит, и только в любви можно обрести свободу. Наиболее ярким олицетворением любви и смирения можно считать двух героев Достоевского — князя Мышкина и Алешу Карамазова. Мышкин чист и наивен. К каждому человеку, с которым его сталкивает судьба, он готов отнестись по-братски, готов душевно сочувствовать и разделить его страдания. При свойственных князю бескорыстии и нравственной чистоте, роднящих его с Христом (Достоевский называет его «князь-Христос»), он оказывается беспомощным в своей попытке преодолеть окружающие его зло и дисгармонию. Достоевский ищет образ своего положительного героя и хочет увидеть его сильным и побеждающим, но честность стороннего наблюдателя (исследователя) не позволяет ему приукрасить реальность, которая, увы, не принимает идеала, смеется над ним. Как библейского Христа гнали и осмеивали, так и князя Мышкина называют «идиотом».

Образ Алеши Карамазова можно назвать непосредственным продолжением образа князя Мышкина в творчестве Достоевского, с той разницей, что, будучи иным по сравнению с окружающими, но нравственно более полноценным и цельным, Мышкин все-таки отторгается людьми, как нечто чуждое и ущербное; Алеша же безоговорочно принимается всеми без исключения героями романа. Именно к нему апеллируют как к судье, признавая его нравственное превосходство и его природную мудрость братья, Грушенька, Катерина Ивановна, Илюша и даже своенравный Коля Красоткин:

…Все этого юношу любили, где бы он ни появлялся, и это с самых детских лет его… дар возбуждать к себе особенную любовь он заключал в себе, так сказать, в самой природе, безыскусственно и непосредственно.

В возрасте 20 лет он встретился со старцем Зосимой^[1], «к которому привязался всею горячею первою любовью своего неутолимого сердца». Эта встреча и определила его судьбу, Алеша ушел в монастырь. Он в отличие от Мышкина уже непосредственно становится на путь христианского служения, путь монашества. Достоевский тем самым, вероятно, хочет показать, что бунтарский поиск так или иначе имеет свой выход: либо уничтожение и разложение, либо «второе рождение» и очищение через Христа, непосредственное, детское, как того и требует Христос, принятие царства Божия, вера, основанная на любви.

«Все люди — дети» — эта мысль звучит в легенде о великом инквизиторе, но звучит в контексте идеи человеческого несовершенства. По-другому эта же идея звучит в предсмертной проповеди Зосимы. К детской чистоте души и искренности помыслов призывает нас отец Зосима, а вместе с ним и сам Достоевский:

…Просите у Бога веселья. Будьте веселы как дети, как птички небесные… Бегите, дети, сего уныния!

«Будьте как дети!» — говорит Зосима всем присутствующим в его келье, а вместе с ними и всем людям на Земле. Именно в детскости, непосредственности, всепобеждающей любви и вере Алеши Карамазова и состоит его сила, побеждающая зло. Вера и любовь наполняют человеческую жизнь смыслом и значением, а через нее приходит и свобода, ее путь — смирение. К этому выводу приходит Достоевский, призывая читателей следовать за его героями.

Лев Николаевич Толстой (1828—1910), исповедуя, как и Ф. М. Достоевский, идеи любви, добра, смирения и прощения, принимая Христа, оказывается отлученным от церкви, ибо стремится реформировать церковное вероучение, доказывая, что сущность христианства — в нравственной силе любви, а не в выполнении обрядов вроде евхаристии (причастия) и вере в чудеса типа непорочного зачатия. Его учение принято определять как панморализм (господство морали) и называть толстовством, которое многие приняли как новую религию. К основным религиозно-философским работам Толстого можно отнести «Исповедь», «В чем моя вера?», «Путь жизни», «Царство Божие внутри нас», «Критика догматического богословия», которые не являются художественными произведениями.

Для Толстого Христос — не Бог, а человек, научивший других тому, как применять любовь, а именно: непротивлением злу насилием. Как высший, основополагающий закон жизни любовь является единственным нравственным законом. Сам закон любви — это не заповедь, а выражение учения Христа; вечный идеал, к которому люди будут бесконечно стремиться. На пути к нему Толстой предложил следовать пяти главным заповедям:

• 1. Не гневайся.
• 2. Не оставляй жену.
• 3. Не присягай никогда, никому и ни в чем.
• 4. Не противься злому силой.
• 5. Не считай людей других народов своими врагами.

Однако философские произведения Толстого не стали в отличие от его литературных творений мировыми шедеврами. Наиболее убедителен он именно как писатель, имеющий продуманную философскую позицию. Именно литература становится для Толстого подлинной философской лабораторией. Исследуя людей, понимая их, писатель решает традиционные для философии вопросы свободы и ответственности, смысла жизни и истории. Отчасти в его героях воплощаются идеи толстовства, но мир его литературно-философских открытий гораздо ярче и глубже, чем морализаторство религиозно-философской доктрины.

В романе «Война и мир», например, помимо личностного дан историософский срез философии, обсуждаются вопросы роли личности в истории, причин исторических катаклизмов и т. п.

Почему происходит война или революция, мы не знаем; мы знаем только, что для совершения того или иного действия люди складываются в известное соединение и участвуют все, и мы говорим, что такова природа людей, что это закон.

(Эпилог, 2, VII).

В действительной жизни каждое историческое событие, каждое действие человека понимается весьма ясно, без ощущения малейшего противоречия, несмотря на то, что каждое событие представляется частью свободным, частью необходимым.

(Эпилог, 2, IX).

Таким образом, Толстой полагает, что есть некий закон истории и сумасбродный правитель вроде Наполеона, думает, что его можно изменить, повернуть историю в том направлении, куда ведет его собственная воля, но, нет, планы оказываются сломанными реальным ходом исторических событий. Одна из вытекающих отсюда проблем — это проблема свободы и необходимости. На примере Наполеона Толстой показывает, что свобода человека, исторического деятеля — кажущаяся, человек свободен лишь в том, чтобы не идти наперекор событиям, не навязывать им свою волю, а просто соответствовать истории, меняться, расти и таким путем влиять на ее ход. Здесь антиподом Наполеона выступает М. И. Кутузов, глубоко понимающий и чувствующий историю. Историческое событие, по мнению писателя, складывается из противоречивых и разнообразных устремлений миллионов людей; история зависит не от воли одного или нескольких человек, а от воли всего человечества, т. е. является объективным (несознательным, «роевым») процессом. Этот исторический процесс Толстой сравнивает с часовым механизмом:

Как в часах результат сложного движения бесчисленных различных колес и блоков есть только медленное и уравномеренное движение стрелки, указывающей время, так и результатом всех сложных человеческих движений… всех страстей, желаний, раскаяний, унижений, страданий, порывов гордости, страха, восторга людей… был только проигрыш Аустерлицкого сражения… то есть медленное передвижение всемирно-исторической стрелки на циферблате истории человечества.

(1,3, XI).

В романе даны и художественные иллюстрации исторических законов, которые, но мнению Толстого, управляют жизнью людей; например, массовый отъезд москвичей перед сдачей города:

Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, осгавленной жителями и отданной на жертву огню (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уезжали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшею славою русского народа.

(3, 3, V).

Тема необходимости сопровождает рассуждения об истории, и совершенно очевидно, что Толстой — сторонник идеи исторического детерминизма, но основа его иная, чем в гегельянстве (мировой дух) или в марксизме (материальное производство); это некая объективированная народная воля и народный дух (например, в войне, но мнению Толстого, «все решает дух войска»).

Человеческое общество можно изобразить в виде конуса (Эпилог, 2, VI), у основания которого находится народ, а на вершине — правитель. Парадокс истории в том, что чем выше человек стоит на общественной лестнице, тем меньше он может влиять на исторические события: «Царь — раб истории». Доказательством этой идеи является, например, избрание Кутузова на пост главнокомандующего в Отечественной войне. Кутузов лично был неприятен Александру I, но, когда над Россией нависла серьезная опасность, Кутузов был призван не приказом власти, а волей народа. Народ — не только главная движущая сила истории, но и главный судья так называемых великих людей. Человек, заслуживший уважение народа, и будет, по мнению Толстого, великим. Такой человек вершит в истории не собственную волю, но воспринимает и исполняет волю своего народа. Писатель считает великим Кутузова и отказывает в величии Наполеону, так как тот заботился исключительно о личной славе и власти.

Верный своей философской позиции, Толстой сопрягает и подлинное величие, и подлинную свободу с нравственностью. Нет величия там, где нет простоты, добра и правды. Эти нравственные критерии автор применяет ко всем своим героям, начиная с императоров и полководцев и заканчивая простыми русскими мужиками. Внутренняя свобода, по мнению писателя, означает хотя бы частичный отказ от эгоистического стремления к личному благу, потому что оно заслоняет от человека общее и несомненное благо жизни как таковой. Нет и не может быть двойной морали, ибо мораль универсальна: простота, добро и правда — этим мерилом нужно мерить и царей, и дворян, и простолюдинов.

Рисуя придворную аристократию (семья Курагиных, фрейлина Анна Павловна Шерер, карьерист Друбецкой, Берг, многочисленные адъютанты), Толстой подчеркивает их безнравственность, лжеиатриотизм. Они живут пустыми интересами, далекими от истинной, по убеждению автора, жизни. Накануне Бородинского сражения, когда солдаты из полка князя Андрея готовятся победить или умереть, светские карьеристы «заняты только своими маленькими интересами»:

…Для них это только такая минута, в которую можно подкопаться иод врага и получить лишний крестик или ленточку.

(3, 2, XXV).

«Патриотизм» светского общества во время Отечественной войны проявляется в том, что дворянская верхушка не ездит во Французский театр и старается говорить по-русски. Их лживости и корысти Толстой противопоставляет искренность, бескорыстие, готовность помочь другому (Андрей Болконский, Пьер Безухов). Воплощением простоты, доброты и правды становится у Толстого солдат, предстающий пред читателем в качестве военнопленного, смиренно принимающего свою участь. Он всегда ровно спокоен, готов помочь любому, «он любил и любовно жил со всем, с чем сводила его жизнь».

Это Платон Каратаев, образ, больше придуманный писателем, нежели списанный с реального прототипа, воплощенный идеал, который предстает перед нами в своем крестьянском естестве, при этом слово «крестьянин» он произносит по особенностям народного говора мягко: «христьянин». Обращает на себя внимание то, что автор устами своего героя Пьера Безухова описывает Платона Каратаева через его «круглость»: у него была округлая голова, даже руки он держал кругло, как будто был готов в любой момент кого-то обнять, и т. п. Если вспомнить, что еще у элеатов бог имел форму шара, а у Демокрита «круглые» атомы были наилучшими, то становится ясен символ «круглого» человека, символ совершенного человека. Совершенство для Толстого — нравственный идеал христианства.

Война и мир — это два полюса жизни, главное противоречие ее; мир — состояние гармонии, война — состояние борьбы. Многозначность слов «война» и «мир» позволяет предложить множество интерпретаций и названия романа, и философской позиции автора. Гармония человеческих отношений противопоставлена в романе всякой разрушительной борьбе. С одной стороны, это военные эпизоды (Шенграбен, Аустерлиц, Бородино), картины мирной жизни, где есть место эгоистическому расчету, корысти, вражде (борьба за мозаиковый портфель, стремление Элен выйти замуж за Пьера, фальшь светских отношений в салоне Шерер, карьеризм Друбецкого, Несвицкого, Жеркова и пр.). С другой стороны — любовь и взаимопонимание (семья Ростовых), верность долгу, уважение друг к другу (Болконские) и т. п. Движение жизни обусловлено противостоянием и противоборством двух полярных начал бытия, вечной борьбы добра и зла.

Таким образом, мы еще раз убеждаемся, что литература становится одним из важнейших способов философствования; ее сила заключается в том, что она уничтожает пропасть между философией и жизнью. Философия в форме литературы оказывается понятной и доступной обыденному сознанию, обогащая его смыслами, идеями, открытиями. Особенно ярко это проявилось в русской культуре.

Большим почитателем Ф. М. Достоевского был Н. А. Бердяев, о котором речь пойдет чуть ниже. В книге «Истоки и смыл русского коммунизма» он исследует глубокое отличие русской литературы от западной, отыскивая его в «религиозной социальной взволнованности», предчувствии катастрофы, неверии в прочность цивилизации. Бердяев разбирает творчество Пушкина, Достоевского, Гоголя, Толстого, доказывая, что только в России могла родиться такая литература, которая сродни социальной философии. Второй момент — только в России литература могла иметь такое политическое и духовное влияние и превращаться в идеологическое основание социальных действий:

Русская литература родилась не от радостного творческого избытка, а от муки и страдальческой судьбы человека и народа, от искания всечеловеческого спасения. Но это значит, что основные мотивы русской литературы были религиозными^[2].

Религиозные настроения питали русскую философию, которая стала своеобразным синтезом европейской философской традиции и русского православия.

• [1] В образе Зосимы выведен старец Амвросий Оптинский, с которым Достоевский быллично знаком.
• [2] Бердяев Н. Л. Истоки и смысл русского коммунизма. М.: Наука, 1990. С. 63, 65.