Историография русско-ордынских отношений

Вопрос о влиянии монголо-татарского нашествия и установления ордынского владычества на историю России принадлежит к числу дискуссионных. Тема русско-ордынских отношений в силу ряда обстоятельств оказалась одной из самых идеологизированных и политически ангажированных в отечественной истории. Среди русских историков XVIII — нач. XX в. отношение к проблеме монгольского завоевания Руси было неоднозначным: от абсолютизации положительных или отрицательных сторон золотоордынского влияния в истории России до его игнорирования. В советской исторической науке преобладала концепция «монголо-татарского ига», согласно которой золотоордынское влияние на Русь рассматривалось односторонне, преимущественно в негативном свете. В то же время в 20−30 гг. XX в. отечественными учеными, эмигрировавшими в Европу, была предложена альтернативная «евразийская» концепция, суть которой сводилась к абсолютизации и апологетики монгольского влияния в истории России.

Можно выделить три основные точки зрения на эту проблему в отечественной историографии.

Во-первых, это признание очень значительного и преимущественно позитивного воздействия завоевателей на развитие Руси, подтолкнувшего процесс создания единого Московского государства. Основоположником такой точки зрения был Н. М. Карамзин, а в 20-е годы XXв. она была развита так историками-исследователями, получившими название «евразийцы». Классики евразийства выступали апологетами деятельности Чингисхана и придерживались тезиса о формировании Московской Руси под непосредственным влиянием Монгольской империи.

Л.Н. Гумилев для типологии взаимоотношений Руси и Золотой Орды использовал термин «симбиоз», соответствующий в пассионарной теории форме взаимоотношений этносов, при которой этносы взаимодействуют, обогащая друг друга и повышая жизненные возможности каждого из народов, при этом каждый из них занимает свою экологическую нишу, свой ландшафт, полностью сохраняя национальное своеобразие. Критики, наряду с признанием положительного и прогрессивного (по отношению к предшествующим этапам развития исторической мысли) значения концепции Л. Н. Гумилева, отмечают как радикальность взглядов и абсолютизацию положительного влияния Золотой Орды, так и необоснованность некоторых исторических реконструкций ученого.

В то же время «евразийцы», в отличие от Л. Н. Гумилева, нарисовавшего в своих исследованиях картину добрососедских и союзнических отношений Руси и Орды, не отрицали таких очевидных фактов, как разорительные походы монголо-татар на русские земли, взимание тяжелой дани и т. д.

Другие историки (среди них С. М. Соловьев, В. О. Ключевский, С.Ф. Платонов) оценивали воздействие завоевателей на внутреннюю жизнь древнерусского общества как крайне незначительное. Они полагали, что процессы, шедшие во второй половине XIII — XV в., либо органически вытекали из тенденции предшествующего периода, либо возникали независимо от Орды.

Наконец, для многих историков характерна как бы промежуточная позиция. Влияние завоевателей расценивается как заметное, но не определяющее развитие Руси (при этом однозначно негативное). Создание единого государства, как считают Б. Д. Греков, А. Н. Насонов, В. А. Кучкин и другие, произошло не благодаря, а вопреки Орде.

С начала 1990;х гг. начинается новый этап в отечественной историографии изучения истории взаимоотношений Руси и Золотой Орды. В российской науке это было связано, во-первых, с появлением возможности преодоления крайностей тенденциозности и идеологизации в отношении изучения и освещения истории Золотой Орды; во-вторых, с разработкой новых методологических подходов и концепций русско-ордынских отношений; в-третьих, с интенсивным изучением золотоордынского наследия в национальных историях народов Российской Федерации, также Монголии и некоторых стран СНГ.

В новейших исследованиях ставятся вопросы объективности терминов «нашествие» и «завоевание» применительно к описанию событий 1237−1241 гг. С одной стороны, термин «нашествие» признается архаичной эмоционально-пассивной интерпретацией прихода туменов Бату-хана, который не отражает активной политики русских князей. С другой — под сомнение ставится термин «завоевание» применительно к рассматриваемому периоду 1237−1241 гг. В результате военных действий монголы не захватили власть в русских землях, не сформировали здесь новых политических институтов и не обложили население регулярной данью. Признание верховенства ордынского хана русскими князьями состоялось позднее, преимущественно в добровольном порядке без военных столкновений. Предлагаемый Е. И. Сусенковым термин «русско-монгольская война», на наш взгляд, также не отражает весь спектр русско-монгольских отношений. В современных исследованиях подчеркивается, что на начальном этапе сфера русско-монгольских отношений не ограничивалась лишь военными конфликтами, а также включала в себя дипломатические контакты и столкновение разных культур. Следовательно, термин «отношения» более адекватен современным направлениям развития научного дискурса, чем понятия «нашествие», «завоевания» и «война». Подобная трактовка событий соответствует наметившейся в современной историографии тенденции преодоления русскоцентристского взгляда на монгольские завоевания, возведения проблемы в более широкий контекст евразийской и мировой истории.

В современной историографии русско-ордынские отношения изучаются в рамках концепции данничества, исходя из двух аспектов данной категории. Первый — теоретический, связанный с общим пониманием дани как общественного института, характерного для отношений тех или иных этносов в период древности или средневековья. Второй — конкретно исторический, заключающийся в попытках определения размеров «ордынского выхода». Рассматривая дискуссию о способах эксплуатации и формах интеграции Золотой Орды и Руси в рамках концепции данничества, следует отметить, что русско-ордынские отношения на всем своем протяжении не были определенной константой, а изменялись с течением времени, трансформируя конкретные формы проявления данничества.