Культурное самоосмысление. 
История американской культуры

Как уже говорилось, в описываемый период американская культура порождала больше изобретателей, чем ученых теоретиков. Фактом является то, что в Америке во второй половине девятнадцатого века не нашлось мыслителя, который объяснил бы и рационализировал переживаемую эпоху быстрого капиталистического развития, привел бы хаос к системной целостности — ведь это и является основой культурного самоосмысления.

Об этой проблеме как о фундаменте национальной культурной жизни начала напоминать созданная в 1884 году Американская историческая ассоциация. Выпускники германских университетов внесли свежую струю в романтическую традицию, идущую от Банкрофта. Джон Фиске, Френсис Паркмен, Джастин Винзор и Генри Адамс не дали заглохнуть музе истории Клио, они привнесли более совершенные научные методы в историческое ремесло, взялись за реальное осмысление национальной культуры.

Нация, не разгибая спины, осваивала континент, а новые деньги текли в Нью-Йорк. Начинался так называемый «позолоченный век».

Спускаясь к Манхэттену, Гудзон распадается на два рукава, вокруг которых стоит современный Вавилон — гигантский Нью-Йорк. Оставим мегаполис и поднимемся прямо на север. Через полтора-два часа местность удивит своей естественной первозданностью. Именно здесь, в верхнем течении направляющегося к Нью-Йорку Гудзона, прибрежные земли в прошлом веке поделили между собой состоятельные люди «позолоченного века» американской истории. Именно в этот период грюндерства создавались немыслимые состояния Джона Рокфеллера и ему подобных. На нуворишей не без удивления — и уж точно без восторга — смотрели представители «старых», солидных денежных семейств, некоторые из которых вели свою родословную еще со времен голландских и английских первопроходцев. Солидный и спокойный мир прошлого следовало оберегать — так жили уже многие поколения тех, чьи голландские предки основали Новый Амстердам, переименованный англичанами в Нью-Йорк.

Великий Уитмен скорбел о падении американской культуры: он с горечью писал, что не было никакого смысла в том, чтобы овладеть Техасом, Калифорнией, Аляской, достичь на севере Канады, а на юге Кубы, создать огромное тело, в котором нет или почти нет духа. Единственный великий писатель эпохи, Марк Твен, сделал смыслом своего творчества борьбу с «мамоной». Именно он вместе с соавтором Чарльзом Дадли Уорнером нашел всеми признанный титул эпохи, которым мы уже имели случай воспользоваться — «позолоченный век». Марк Твен при этом создал в мировой культуре образ мира Миссисипи, мира американской границы. Появившаяся же массовая литература — приключения, детективы, фантастика — удовлетворяли невысокому вкусу зарождающегося общества массового потребления.

Но все же Америка «позолоченного века» улучшила общее состояние народного образования. На общественные школы в 1871 году было израсходовано семьдесят миллионов долларов, а через тридцать лет — двести миллионов. Неграмотность отступала: всего семнадцать процентов населения в 1880 году, одиннадцать процентов в 1900 году не умели читать и писать. В 1860 году в США было примерно сто общественных средних школ, а в 1900 году — шесть тысяч. Время было благоприятным и для создания новых университетов. При этом греческий и латинский языки повсеместно уступали место физике, химии, биологии. К концу века получило популярность создание кафедр, специализирующихся на искусстве, литературе, музыке. В 1880 году в Колумбийском университете был создан первый в США факультет политических наук.

В американской культуре появилось понятие, ей прежде не присущее: формирование общественных утопий. В 1887 году Эдвард Беллами в книге «Взгляд в прошлое» дал описание мира, каким он будет в 2000 году. Изображался Бостон, оживленный и процветающий. Мир и благополучие царили повсюду. Причиной грандиозных улучшений стал утвердившийся в Америке социализм (хотя Беллами этого термина избегал). Он пророчествовал, что деньги американцам будут незнакомы, граждане станут пользоваться специальными кредитными карточками, распределяемыми государством и дающими возможность брать невиданные богатства в магазинах. В чем причина процветания? Средства, полезные ископаемые и товары, прежде зря расходуемые в ходе жестокой экономической конкуренции, в счастливом будущем дадут свободу реализации потребностей каждому члену общества.

Именно поэтому бедняки в Бостоне будущего оказались умиротворенными: теперь они не испытывают враждебности в отношении богатой части американского социума, собственно, бедных более вовсе нет. Каждый член общества работает четыре часа в день вплоть до достижения сорока пяти лет. Остальное время используется для удовольствий и развлечений, ради потребления которых создается настоящая индустрия — о ней думают лучшие умы.

Утопия Беллами «Взгляд в прошлое» немедленно приобрела несказанную популярность, книга стала бестселлером, ею зачитывались. Возникали клубы и общества, занятые социальным прогнозированием. Американские мечтатели, грезившие о социальных усовершенствованиях, никак не могли выработать единую платформу. Возможно, ближе других к этой цели подошел Джекоб Кокси — бизнесмен из Огайо, который предложил потребовать от правительства выпуска значительного объема дополнительных денег и сократить безработицу посредством общественных работ. Он начал мирный поход на Вашингтон — с петицией федеральному правительству. Но до столицы дошли только пятьсот человек. Движение Кокси было остановлено, сам он был арестован.

Но традиция не умерла. С тех пор походы на Вашингтон стали одним из стойких культурных обыкновений Америки — яркое отличие от Европы. Этот обычай получил значительное развитие в 1870-е годы. И собственно социальная ориентация американской культуры также стала ее заметной чертой.

Феноменальное богатство единиц и горькая бедность большинства волновала интеллектуалов. Одним из провозвестников новой культуры стал журналист из Сан-Франциско Генри Джордж (1839—1897), вплотную взявшийся за решение этого вопроса. После нескольких статей последовала потрясающая для своего времени книга «Прогресс и бедность» (1879).

Богатство, полагал Джордж, происходит от несправедливой ренты, и ради восстановления справедливости крупные состояния следует облагать налогом. В этом Генри Джордж следовал за физиократами восемнадцатого века, он испытывал также влияние Джона Стюарта Милля и Карла Маркса.

Идея Единого Налога стала чрезвычайно популярной в США, и Джордж превратился в фигуру национального значения. Он читал лекции и дважды упорно, хотя и безрезультатно, вступал в борьбу за пост мэра Нью-Йорка. Бернард Шоу и Фабианское общество в Британии считали Джорджа равным Марксу. Как ни парадоксально, «Прогресс и бедность» стимулировала аграрную реформу в Австро-Венгрии. Основанная Джорджем Рабочая партия объединила довольно пестрый блок левых сил — профессиональные союзы, социалистов всех направлений, темнокожих американцев, католические круги, издателей нескольких газет (например, «Нью-Йорк Эйдж»). В его политическом штабе обретались такие деятели, о которых Америке еще суждено было узнать в дальнейшем — например, Сэмюэл Гомперс.

Эдвард Моран. Торжественное открытие Статуи Свободы, 1886.

Джордж ходил по кварталам бедноты и показывал, где будут площадки для детских игр, а где дома для бедных. При тогдашней детской смертности, переполненных квартирах, жестокой эксплуатации иммигрантов Джорджу не трудно было затронуть трудовой Нью-Йорк за живое. «Общество Генри Джорджа» до сих пор продолжает свои заседания в Нью-Йорке.

Еще один экономист оказал заметное влияние на американскую культуру. Речь идет о Торстейне Веблене, жившем в Чикаго. Здесь он создал «Теорию привилегированного класса». Он развенчивал высшее сословие богачей, говорил о необходимости упрочения положения среднего класса и популяризировал путь к социальным реформам.

Пришла пора подробнее рассказать и о другом талантливом лидере масс, о котором мы уже упоминали — это прежний гринбекер (участник фермерского движения в США в 1870—1880-х годах), а ныне популист Джекоб Кокси. Обладая недюжинными организаторскими способностями, Кокси создал организацию — «Армию братства Христова», утверждая, что ведет за собой не менее 100 тысяч человек. В майский день 1894 года голодная армия безработных во главе с Кокси и при поддержке Американской федерации труда двинулась к Капитолию с петицией. Он потребовал от Конгресса выпуска дополнительной массы бумажных денег с тем, чтобы строить общественные дороги. Затем «армия» двинулась на Вашингтон. Город охватила паника. На его охрану встали регулярные войска. Кокси и его «штаб» были арестованы полицией… «за ходьбу по газонам», как только они появились в Вашингтоне. Палаточные городки «армии» еще некоторое время сиротливо стояли в окрестностях столицы.

Как демонстрация поход Кокси до некоторой степени, может, и удался, но как политическая акция он явно провалился. Вандербильт и другие начали собирать деньги на строительство на Седьмой авеню Манхэттена воинского арсенала на случай силового исхода социального конфликта. Полиция следила за каждым шагом руководителя забастовки железнодорожников Юджина Дебса (1855—1926), а федеральные службы вошли в помещения профсоюза бастующих. Дебс, выросший в семье немецкого эмигранта, стал фигурой национального масштаба, когда организовал в 1894 году Американский союз железнодорожников, контролировавший 24 железнодорожные компании. Этот профсоюз объединял 150 тысяч рабочих.

Когда профсоюз восстал против массовых увольнений на пульмановских заводах, хозяин, мистер Пульман, ответил забастовщикам, что лишь он может решать, кто и как будет работать. Союз железнодорожников обратился к своим собратьям по классу во всей стране с призывом поддержать чикагскую забастовку. Пульмановские вагоны замерли на рельсах. Забастовка на чикагских заводах Пульмана отозвалась по всей Америке. В десятках городов произошли столкновения рабочих с администрацией и полицией. Организация «Рыцари труда», проявив классовую солидарность, пригрозила предпринимателям всеобщей общенациональной забастовкой.

Закрылись фабрики и шахты, прекратился подвоз продуктов. Президент Кливленд обрушил всю силу федеральной машины на забастовщиков. Дебсу и его товарищам 2 июля 1894 года предписанием суда было запрещено вторгаться в «миссию правительства» — доставку почты в почтовых вагонах. Три тысячи штрейкбрехеров взошли на паровозы. Но рабочие перекрыли железнодорожные пути.

События в Чикаго стали напоминать эпизоды гражданской войны. Власти затребовали военную помощь. Военный министр приказал командующему округом генералу Майлсу ввести в дело регулярные войска. Еще через несколько дней, 9 июля, Кливленд указал на общенациональный масштаб стачки и потребовал ее прекращения. Под видом охраны почтовых вагонов войска блокировали вокзалы и пути.

Для рабочего класса Америки пульмановская забастовка стала шагом к пониманию той истины, что суды, капитал и федеральное правительство действуют заодно и что их общая цель — эксплуатация рабочих. Тем не менее хозяева жизни в стране были напуганы, тем более что параллельно шла радикализация фермеров — недовольные аграрной политикой правительства, они объединялись в союзы и развивали социальную активность.

В 1890 году сражением у ручья Вундед Ни завершилось вытеснение индейцев. Государственное бюро цензов объявило, что в Америке больше нет свободных земель, что понятие «граница» стало историческим. На протяжении двадцати первых лет жизни Теодора Рузвельта население США увеличилось с пятидесяти до семидесяти пяти миллионов человек. Где-то вдали громыхали социальные битвы, рабочие Чикаго впервые вышли на первомайскую демонстрацию, социалисты призывали крушить основы классового общества.

Возглавивший демократическую партию Уильям Дженнингс Брайан (1860—1925) обличал золотой стандарт. Он призывал трудовую Америку объединиться против тех, кто, как он выражался, распял Христа на кресте из золота. Фермеры продавали за бесценок свою землю, железнодорожные бароны превращали поселки в мегаполисы, век пара и электричества ломал прежнюю жизнь, а на берегах Гудзона царила редкостная отрешенность. Эту часть страны словно не касались потрясающие события 1890-х годов — фактическое восстание разоренных фермеров Запада, поход «армии Кокса» на Вашингтон, пульмановская забастовка.

Меж тем обездоленная Америка требовала восстановления своих гражданских прав.

На американской политической арене 1890-х годов девятнадцатого века господствовали «автохтоны» — выходцы из американской глубинки, люди с характером, здравым смыслом, упорством, трудолюбием, марк-твеновским остроумием, жаждой власти, не очень хорошо знавшие, что происходит за океаном, но уверенные в том, что этот «внешний мир» Америке и не нужен. Это было время спикера палаты представителей Томаса Рида из штата Мэн, чьи первые американские предки сошли с «Мэйфлауэра», а родители мечтали, чтобы их сын стал священником. Томас Рид, по словам Барбары Такмен, имел характер, интеллект и «брутальное», обостренное чувство независимости — и это было лучшее, что могла дать Америка в политической жизни.

Потребность в борьбе билась у Рида в крови. Он был военным моряком и адвокатом, а в пятьдесят лет, сев на председательское кресло в палате представителей Конгресса, буквально заворожил американскую публику. Он никогда не произносил лишнего слова, не заботился о синтаксисе, не терял присутствия духа, не спорил с тем, кого считал заведомо слабее, никогда не отступал перед серьезным вызовом. И все, что он говорил, немедленно становилось всеобщим достоянием, немедленно запоминалось, повторялось повсюду. Знаменитыми стали его выражения: «Вся мудрость мира заключается в том, чтобы кричать вместе с большинством» или «Государственный деятель — это скончавшийся политик». Когда конгрессмены Берри и Кертис поспорили, кто из них выше ростом, Рид потребовал, чтобы они поднялись, начал их измерять, а затем воскликнул: «Боже, Берри, сколько тебя еще в карманах?» Рид вставал выступать с таким выражением лица, как будто не очень понимал, где находится. Но мозг его работал со скоростью электрического тока.

Социальное противостояние Рид оценивал с помощью живых образов. Он говорил, что когда идет по Нью-Йорку и видит рядом с принадлежащими купцам домами из коричневого гранита людей, не имеющих, где жить, и вместе с тем обладающих неоспоримыми достоинствами, у него перехватывает горло, и он не испытывает симпатии к людям, живущим в богатых домах. Но вместе с тем он понимал, что в его чувствах много и зависти — и он вовсе не стремился, подобно коллегам, прикрывать свои ощущения звучными названиями, например, «политэкономия». Поразительное и чисто американское красноречие Рида позволило ему уговорить Конгресс построить прекрасную библиотеку — ведь законодатели тоже хотели порой блеснуть цитатами.

Входя в век безграничного индивидуализма и лихорадки накопления, Нью-Йорк периода Гражданской войны и последующих десятилетий стал тем, чем и остался поныне: лидером национального развития. В этом городе те, кто стал образцом преуспеяния, не прятались от соседей. Уильям Астор, о состоянии и земельных угодьях которого можно было говорить лишь подняв к небу глаза, ежедневно появлялся в невзрачного вида одноэтажной конторе на Принс-стрит. Удачливому мультимиллионеру доставляло удовольствие пройтись мимо общественной библиотеки своего имени и других свидетельств благодеяний, оказанных им городу.

В хорошую погоду по аллеям Центрального парка неслись дрожки, и Нью-Йорк знал, что в руках возничего — Корнелиуса Вандербильта — не только пара рысаков, но и сотни миль железных дорог. Третьим мультимиллионером Нью-Йорка был Александр Стюарт, владыка торговой сети. Его мраморный дом на Пятой авеню долгие годы служил эталоном местного зодчества.

В социальной жизни огромного города царила миссис Астор — именно она составляла списки приглашенных на наиболее престижные суаре и балы. Ее гостями были Вандербильты, Доджи, Гарриманы. Избранных приглашали в особняк Асторов на Тридцать четвертой стрит, где даже Вандербильтов считали нуворишами. Высшим социальным признанием был так называемый Январский бал. Выше был только Господь Бог.

Такой — расколотой социальными конфликтами — подошла Америка к концу XIX века. Она требовала политических деятелей, способных разрешить проблемы индустриального века.