Правовые порядки торговых республик
Вещное право. В псковском законодательстве получает более четкие очертания институт собственности. Псковская Судная грамота различает недвижимое имущество (отчина) и движимое (живот). Под различную законодательную оценку подводятся земля обработанная, ухоженная и заросшая лесом («лешая» земля). Получает законодательное признание собственность на водоемы, рыболовные участки. Псковская Судная… Читать ещё >
Правовые порядки торговых республик (реферат, курсовая, диплом, контрольная)
Новгородско-псковское право развивалось на основе обычного права — «пошлины», т. е. того, что пошло от предков, послано потомкам в качестве правовой заповеди. Она служила нравственным масштабом для законодателя. Величие веча как законодателя заключалось в том, что оно не изобретало законов, а согласовывало с заповедной правдой предков, вводило в правовое русло все то, что выдвигалось новыми жизненными явлениями и потребностями, диктовалось стремлением к достижению разумного компромисса во имя общественного благополучия. Люди видели в этом праве святую правду жизни и считали грехом и бесчестьем для себя отступление от нее. «При этих условиях образования права, — писал Н. Л. Дювернуа, — сила закона во Пскове была совершенно иная, чем в Москве. В закон верили, как никогда после не верили в него: в него верили все, ибо волею всех он получал силу; за него стояли все…».[1]
Источниками новгородско-псковского права были также договоры с князьями, содержавшие важные нормы государственного права, договоры с немецкими торговыми городами и островом Готландом, с Готским берегом, которыми регулировались не только торговые отношения, но и вся сфера правового взаимодействия новгородцев и псковичей с иностранцами. В этих договорах, по мнению многих историков права, более широко представлены нормы русского права. На территории Новгородской и Псковской земель имели хождение многие нормы Русской Правды, но лишь те, которые не отвергались правосознанием свободолюбивого народа русского севера. Не могли, разумеется, здесь действовать ее уставы о холопстве и о закупничестве, как совершенно чуждые правовому строю торговых республик, дороживших свободой как наивысшим человеческим благом.
Основным памятником новгородско-псковского права являются Новгородская и Псковская Судные грамоты. Первая из них дошла до нас в неполном списке, относящемся к XV веку. Впервые она была опубликована Н. М. Карамзиным в его «Истории государства Российского». Этот текст был опубликован М. Ф. Владимирским-Будановым с разбивкой на статьи в «Хрестоматии по истории русского права». Новгородская Судная грамота содержит 42 статьи, посвященные в основном устройству суда и правилам судопроизводства.
Псковскую Судную грамоту открыл и впервые ввел в научный оборот, но лишь в составе последних ее 12 статей, Н. М. Карамзин. Последняя редакция этой грамоты также относится к XV веку. Полный ее список (Воронцовский) обнаружил в Одессе в архиве М. С. Воронцова и опубликовал в 1847 году Н. Н. Мурзакевич.
Основным правовым материалом грамот являлись так называемые приписки Новгородских и Псковских пошлин, т. е. норм обычного права, которые по мере их накопления приписывались к грамотам и законодательным актам.
Гражданское право
Наибольший для нас интерес, несомненно, представляет Псковская Судная грамота. Богатством своего содержания она значительно превосходит Русскую Правду и Московские судебники. Около половины ее статей содержат нормы гражданского права. И это вполне понятно. Неуклонно расширявшийся гражданский оборот закономерно требовал постоянного совершенствования правовых средств его регулирования. Н. Л. Дювернуа писал по этому поводу: «Итак, в первых 33-х статьях обозначаются почти все направления, которые принял в это время гражданский оборот. Закон не упускает ничего из виду и на все налагает свою скрепляющую печать»[2].
Правовая система торговых республик отличалась от московской не только наличием неведомых последней институтов, но и значительно более высоким уровнем оформления институтов, давно известных на Руси.
Вещное право. В псковском законодательстве получает более четкие очертания институт собственности. Псковская Судная грамота различает недвижимое имущество (отчина) и движимое (живот). Под различную законодательную оценку подводятся земля обработанная, ухоженная и заросшая лесом («лешая» земля). Получает законодательное признание собственность на водоемы, рыболовные участки. Псковская Судная грамота выделяет способы приобретения собственности. Наряду с получением по наследству, на основании договора, Она может иметь и «давностное» происхождение, т. е. приобретаться в силу истечения установленного законом срока давности. Согласно ст. 9 собственником земли признается человек, который в течение 4 или 5 лет «владеет и страждет тою землею», т. е. и обрабатывает. Подтверждением владения должны служить «двор или нивы рострадни», т. е. хозяйственные постройки и обработанные поля. Требуется также, чтобы в течение этого срока собственник не предъявлял к владельцу претензий по поводу неправомерного владения («в те лета, ни его судил, ни на землю наступался, или на воду»). Закон требует также, чтобы факт владения и пользования землей подтвердили 4−5 свидетелей — «суседей». Что касается спора о праве собственности на «лешую» землю, т. е. на участок леса (ст. 10), то он решался на основании грамот и посредством поединка, поскольку на основе показаний «суседей» доказать действительное владение было затруднительно.
Земля в Новгородской и Псковской республиках уже служила объектом купли-продажи, но сделки такого рода были сопряжены с соблюдением строгих формальностей.
Право владения в законодательстве республик получает полную юридическую защиту. Это следует и из проанализированной нами ст. 9 Псковской Судной грамоты и из ст. 10 и 11 Новгородской Судной грамоты, которые устанавливают уголовную ответственность за «наезд и грабеж в земельном деле», т. е. за самоуправные, насильственные действия собственника земли в отношении ее владельца. Причем ответственность «наездщика и грабещика» наступает независимо от удовлетворения судом его иска о праве на землю.
Псковская Судная грамота знает и подробно регламентирует в ст. 72, 79, 88, 89 право пожизненного пользования вещами — так называемую кормлю. Этим правом пользовался переживший супруг: «А у которого человека помрет жена без рукописания, а у ней останется отчина, ино мужу ее владети тою отчиною до своего живота толко не оженится, а оженится, ино кормли ему нет» (ст. 88). Те же условия ст. 89 распространяет на жену.
Значительного развития в Пскове достигло залоговое право. В законодательстве прослеживается различие между залогом недвижимого имущества и залогом движимого имущества (закладом). Характерная особенность сложившегося в Пскове залогового права состоит в том, что заложенное недвижимое имущество не переходило во владение з ал огод ержателя.
Обязательственное право. Псковская Судная грамота содержит значительно более развитую по сравнению с Русской Правдой систему обязательственного права. Она знает, наряду с известными первому древнерусскому памятнику права договорами купли-продажи, займа, поклажи, личного найма, договоры дарения, мены, найма жилых помещений, ссуды и др.
Особое значение Псковской Судной грамотой придается способам заключения договоров. На многие из них распространено требование письменного оформления. Грамота различает два вида оформления: доска и запись. Доска представляла собой простой домашний документ, написанный на доске или на бересте. Этим документом могла быть удостоверена сделка на сумму не свыше рубля (Псковский рубль состоял из 220 денег, был равен 30 гривнам). Запись, или рядница, являлась документом, составленным по соответствующей форме, который подлежал регистрации и удостоверению печатью. Его копия сдавалась на архивное хранение в ларь собора Святой Троицы (ст. 38). Запись считалась неоспоримым документом. Менее значительные сделки совершались путем соглашения, но в присутствии сторонних людей. Последние привлекались и при заключении сделок, требующих письменной формы.
Сделки с недвижимостью обставлялись рядом дополнительных формальностей. Причем формальности эти шли не столько от закона, сколько от сторон, их заключавших, в целях избежания неблагоприятных последствий. Так, купля-продажа землевладений оформлялась особой купчей, в которой протоколировался весь процесс совершения сделки, оговаривались те или иные важные, по мнению сторон, условия. Подлинность акта удостоверялась печатью. По таким сделкам в качестве послухов привлекались близкие родственники с тем, чтобы с их стороны в последующем не возникало притязаний на отчужденное землевладение[3].
Порядок обращения к органам власти за содействием при совершении сделок назывался докладом. В ряде случаев он был необходимым условием действительности договора. Иногда к докладу прибегали в целях усиления достоверности и прочности сделки. К средствам обеспечения требований по обязательствам Псковская Судная грамота[4] относит залог и поручительство. Последнее было неизвестно Русской Правде. Поручительством (порукой) обеспечивалось денежное обязательство, сумма которого не превышала 1 рубля: «А поруке быть до рубля, а болыии не быти рубля» (ст. 33). В статье 32 ПСГ излагается порядок возвращения долга при наличии поручительства. Закон требует во избежание спора по поводу возвращения долга делать соответствующую отметку об уплате не только в письменном документе, имеющемся на руках у сторон, но и в его копии, сданной на хранение в собор Святой Троицы, и заручиться соответствующей распиской. В ст. 28−31 ПСГ речь идет об обеспечении обязательств закладом. Статья 30 содержит требование, запрещающее давать больше 1 рубля «без заклада и без записи». В случае, если кредитор будет отрицать факт получения заклада, он должен принести по этому поводу присягу в суде или предложить присягнуть в своей правоте ответчику или решить спор судебным поединком (ст. 107 ПСГ).
В статье 31 ПСГ излагаются последствия, которые наступают, если заклад окажется ценою ниже долга, а ответчик будет отрекаться и от долга, и от заклада. Закон предписывает залогопринимателю довольствоваться тем, что имеет в руках, и запрещает добиваться дополнительных взысканий с ответчика, чтобы возместить разницу между ценой заклада и сумой долга.
Договоры, заключенные лицами, находившимися в нетрезвом состоянии, признавались недействительными, если одна из сторон после вытрезвления изменяла свое решение.
Договоры купли-продажи, как правило, требовали в соответствии с ПСГ удостоверения, т. е. присутствия при их заключении 4—5 сторонних людей. В случае покупки украденной вещи, их показаниями можно было подтвердить факт добросовестного ее приобретения и отвести от покупателя обвинение в краже (ст. 56). Если же вещь не представляла большой ценности, то от подозрения можно было очистить себя присягой (ст. 46). Но такой возможностью располагал лишь человек с безупречной репутацией («ни пословицы не было будеть»). При этом спорная вещь возвращалась собственнику.
Договор купли-продажи, совершенный лицом, не имеющим права собственности на вещь, признается недействительным, стороны возвращаются к первоначальному положению. Но если продавец отчуждает вещь, на которую у него нет даже права владения, то он, как совершивший явно незаконную сделку, лишается даже права пользования ею. Именно о таком случае идет речь в ст. 72 ПСГ: «…а которому человеку будет кормля написана в рукописании…, а продаст тую землю или (и) сад или иное что… иное выкупить, а свою кормлю покрал». Кормля, как мы уже отмечали, представляла собою право пожизненного пользования вещью, своего рода содержание, обеспечение. Пользовавшееся имуществом лицо не являлось владельцем. Выражение «свою кормлю покрал» означало потерю права на нее. Кроме того, совершившее этот незаконный акт отчуждения лицо обязывалось к выкупу проданного имущества.
При обнаружении покупателем скрытого дефекта купленной вещи, иными словами, при введении его продавцом в заблуждение, сделка также признавалась недействительной. Статья 118 ПСГ предусматривает возвращение продавцу обманно проданной им больной коровы и обязывает его вернуть покупателю полученные деньги. Этой же статьей определено, что при продаже стельной коровы право на телят принадлежит покупателю.
Как мы видим, многие нормы Грамоты продиктованы здравым смыслом. Справедливость подобных установлений не может быть подвергнута сомнению, под каким бы углом зрения мы их ни рассматривали.
На особом положении находилась, как мы уже указывали, купля — продажа землевладений. То, что земля уже включалась в сферу гражданского оборота, явствует из ряда статей Псковской Судной грамоты. Видно это и из договоров новгородцев с князьями, запрещавших как князю, так и его слугам, в порядке изъятия из общего правила, приобретение сел в Новгородской волости. Сохранились новгородские купчие грамоты Антония Римлянина (XIII в.) и Жирятиничей (XIV в.).
Но отчуждение землевладений по купчим еще не означало перехода на нового владельца полного права собственности. Проданную землю, согласно ст. 13 ПСГ, можно было выкупить. Грамота не устанавливала срока, в течение которого действовало право выкупа. Видимо, он определялся согласием сторон. Статья 104 говорит о праве родственников («ближнее племя») выкупить заложенные умершим родичем имущества (земли и двор).
Довольно основательную законодательную регламентацию в ПСГ получает договор займа (ст. 28−32, 73, 74). Законом разрешается давать взаймы без заклада и без записи суммы в пределах 1 рубля. Проценты, взимаемые в связи с предоставлением кредита, в Пскове назывались «гостинцем». Размер его законом не установлен. Вероятно, он определялся соглашением сторон и непременно включался в запись. Однако законодателем порядок расчетов по займам вводится в строгие процессуальные рамки. Им запрещалось взимание процентов в случае удовлетворения требования кредитора о досрочном возвращении долга. Если же проявлял инициативу о досрочном возврате серебра сам должник, то проценты должны были взиматься по расчету времени. Кредитор законом обязывался предъявлять в суде иск к ответчику не только о возвращении долга, но и о причитающихся процентах. Таким образом, явка, т. е. заявление об удовлетворении этих требований, должна быть одновременной. Если же кредитор пропускал явку, т. е. предъявлял требование о выплате процентов после возвращения суммы долга, то он их не получал (ст. 73, 74 ПСГ), тем самым законодателем ограничивался простор коммерческой деятельности кредитора, который обязывался к ее осуществлению в строго очерченных законом рамках. Поэтому отстаиваемая рядом авторов точка зрения, согласно которой законодатель всегда и во всем держит сторону кредитора, — не более как классовая натяжка — стремление к фокусированию внимания на преследовании государством классовых интересов в духе сложившихся стереотипов. Следует иметь в виду, что законы в этой торговой республике принимались только на вече, большинство на котором всегда принадлежало среднему классу людей, вынужденному постоянно для успешного ведения своего дела одалживаться кредитами у состоятельных людей. И это большинство, естественно, не могло допустить, чтобы в экономической жизни республики господами положения были наживалы.
Договор поклажи в Пскове уже не являлся дружеской услугой. Он требовал обязательного составления записи с перечислением всех сдаваемых на хранение вещей.
Псковская Судная грамота знала неизвестный Русской Правде договор имущественного найма, так называемое подсудничество (ст. 103). Подсудных — наниматель дома, части дома или усадьбы. Этот договор получает личный характер, ставит подсудника в зависимость от хозяина дома (государя). Плата за пользование помещением полностью или частично заменяется работой на государя. Но этот зависимый человек находится под защитой закона. Он имеет право на предъявление судебного иска к хозяину дома по поводу притеснений с его стороны или неисполнения последним условий договора независимо от формы его заключения. При недостаточности письменных доказательств подсуднику предоставляется право добиваться своей правды в суде на основании «исковой пошлины», т. е. вызвать хозяина на поединок или заставить его присягнуть, поцеловав крест.
Если по Русской Правде договор личного найма ведет к холопству, то законодательство торговой республики такое совершенно исключает. Стороны этого договора выступают как равноправные контрагенты. Соглашение о выполнении какой-либо работы, подряда, как правило, заключалось устно, без письменных формальностей. В статье 39 ПСГ говорится о разрешении спора, возникшего между хозяином — нанимателем и плотником или иным наймитом по поводу расчетов за выполненную работу: «А который мастер плотник или наймит отстоит свой урок и плотник или наймит… свое дело отделает… на государех и взакличь сочит своего найма». «Отстоять урок» означало отработать установленный договором срок. Поскольку наймит лишен возможности из-за отсутствия записи документально обосновать свои претензии, он прибегает к закличу, т. е. заявляет на торгу или в ином общественном месте об отказе нанимателя оплатить выполненную работу, привлекая на свою сторону свидетелей — «окольных» людей, которые владеют информацией об условиях договора и действительном выполнении подряда. По сути дела, выполненная плотником работа имеет характер подряда, что дает нам основание полагать, что в торговой республике уже существовал, как разновидность договора личного найма, договор подряда.
В статье 40 ПСГ идет речь о порядке расчетов между дворовым наймитом и государем, заключившими договор на определенный срок.
Поскольку статья эта вызывает разногласия ученых, приведем ее текст: «А который наймит дворной пойдет от государя, недостояв своего урока, ино ему найму взяти по счету, а сочит ему найма своего за год, чтобы 5 годов, или 10 год стоявши, и всех тых ему год стоявши найма сочить как отиде за год сочить, толко будет найма неймал у государя, а толко пойдет болши года, ино им не сочити на государех».
С первой частью статьи все согласны: усматривают ее смысл в том, что не отработавший срок работник может требовать плату за отработанное время. Что же касается упоминания 5 и 10 лет работы, то оно наводит некоторых ученых (М. Ф. Владимирского-Буданова и С. В. Юшкова) на мысль о том, что дворовый наймит может получить плату только за последний год, хотя и отработал пять или десять лет.
Большинство же ученых придерживаются другого понимания статьи. Считают, что ею устанавливается годичный срок исковой давности, пропуск которого лишает работника права на предъявление иска к государю.
Эта точка зрения ближе к истине. Видимо, пять и десять лет упомянуты в статье как напоминание наймиту о необходимости требовать расчета за каждый отработанный год, а не откладывать решение вопроса на долгие годы. Таким образом, никакой несправедливости в отношении работника статья не содержит и преимуществ хозяину не создает. Статья 41 ПСГ предусматривает порядок разрешения спора между плотником-наймитом и государем по поводу объема выполненной работы в случае отсутствия записью оформленного договора. В более выгодное положение в этой ситуации ставится наймит, хозяину же приходится доказывать свою правоту присягой.
Особой разновидностью договора личного найма является договор изорничества, которому посвящено значительное число статей ПСГ. На равном положении с изорником находились кочетник (рыболов) и огородник. Рядом статей ПСГ определяется процедура разрешения споров между этими зависимыми людьми и государем по поводу возвращения выданной им покруты.
Статья 44 предоставляет государю возможность для ее взыскания прибегнуть к закличу, точно назвав количество выданного в качестве покруты серебра, озимой или яровой пшеницы.
Статья же 51 в случае «запирательства» изорника в получении покруты у государя предлагает последнему доказать факт ее предоставления показаниями 4—5 сторонних людей. Отсутствие свидетелей ведет к невозвращению покруты («покруты своей не доискался»).
Как мы видим, тяжесть доказывания своей правоты и в этих случаях лежит на государе. Видимо, такой подход продиктован стремлением законодателя выравнять предоставлением некоторых юридических преимуществ изорнику его фактически неравное положение с государем, усилить правовую защиту тех, кто в ней больше нуждается.
В случае бегства изорника, не возвратившего покруты, за рубеж, закон запрещает государю самовольно распорядиться его имуществом в целях погашения долга и предусматривает строгий порядок решения этого вопроса, согласно которому надлежит «государю у князя и посадника взять пристав, да старост губьских позвати и сторонних людей, да тот живот изорнич пред приставы и сторонними людьми государю попродати да и поимати за свою покруту, а чего не достанет, а по том времени явится изорник, ино государю доброволно искать остатка своего покруты, а государю пени нет, а изорнику на государи живота не сочит, а сочит псковским» (ст. 76 ПСГ).
Из этой статьи следует, что даже в случае совершения изорником неблаговидного поступка — бегства от государя, закон берет под защиту его имущественные права, ставит продажу имущества изорника под контроль властей, как псковских, так и местных (губских старост) при непременном участии в этой операции в качестве понятых сторонних людей. Если вырученная от продажи сумма окажется недостаточной для удовлетворения претензий государя, он имеет право не взыскание в дальнейшем с объявившегося изорника остальной части покруты. Но, как мы видим, здесь не идет речи не только об обращении беглого изорника в холопство, но и о выдаче его головой до выкупа, т. е. до отработки долга. В подобной ситуации закупу Русской Правды грозило обельное (полное) холопство.
Договору дарения посвящена ст. 100 ПСГ, согласно которой акт дарения с составлением дарственной грамоты должен совершаться в присутствии священника или сторонних людей. Договор мены совершался без особых формальностей (ст. 114).
Наследственное право
Наследственное право Новгородской и Псковской республик усвоило многие нормы Русской Правды. В Псковской же Судной грамоте фиксировались лишь те моменты наследования, которые порождали судебные споры. Наследование по завещанию в Пскове называлось приказным, а наследование по закону — отморшиной. Письменное завещание носило название «рукописания» (ст. 88, 89). В случае возникновения спора о праве на наследство, оно могло быть доказано показаниями 4—5 соседей или сторонних людей (ст. 55).
В связи с распространением на русском севере отношений изорничества в Псковской Судной грамоте рассматривается порядок возвращения покруты в случае смерти изорника его наследниками. В статье 84 говорится о праве государя продать в счет погашения ссуды имущество одинокого изорника, не имеющего наследников. В случае принятия наследства долговые обязательства умершего возлагаются на наследников. Но закон, запрещая последним предъявлять к государю претензии по поводу мелких предметов (лукошек и кадок) при возникновении в отношении их спора, дает право на судебный иск по поводу коня и коровы изорника («а толко будет конь или корова, ино волно искати у государя», ст. 86). В связи с этим правильно подмечено Ю. Г. Алексеевым, что «в статьях ПСГ изорник предстает не нищим на грани холопства и челядинства, а хозяином, собственником своего живота»1.
ПСГ, возлагая на детей заботу о содержании престарелых родителей, предусматривает лишение их наследственных прав в случае неисполнения святого сыновнего долга: «Аже сын отца или матерь не скормит до смерти, а пойдет из дому, части ему не взять» (ст. 53).
Уголовное право
Понятие преступления в Пскове и Новгороде получает более широкое по сравнению с Русской Правдой значение. Оно далеко выходит за пределы прежнего понимания преступного деяния как обиды, вреда, ущерба, причиненного личности. Объектами преступных посягательств становятся государственно-правовые и судебные порядки республик. Уголовному наказанию подлежали только виновные деяния. В этом отношении весьма примечательна ст. 98 Псковской Судной грамоты: «А которой человек с приставом приедет на двор татя имать и татьбы искать и должника имать, а жонка в то время дитя выверже да пристава у гнет головшиной окладати, или истца, ино в том головшины нет». В данном случае выкидыш мертвого младенца связан с приходом пристава, чем и был вызван испуг женщины, но пристав не может быть обвинен в «головшине», т. е. в убийстве, так как исполнял свой служебный долг и не мог предвидеть таких последствий своего прихода в дом.
Безусловно, эта норма имеет казуальное происхождение, в ее основе лежит судебный прецедент. Законодатель не смог выработать общего критерия разграничения виновных и невиновных деяний, поэтому ввел в Судную грамоту этот случай как норму, ориентирующую на проявление правового подхода при разбирательстве подобных ситуаций.
Новгород и Псков имели вполне сложившуюся демократическую государственность, гордились и дорожили ею, а потому и брали под усиленную защиту. В связи с чем в числе наиболее опасных преступлений в законодательстве Псковской республики фигурируют такие деяния, как перевет, т. е. измена, под которой понимались переход на сторону неприятеля, поддержание с ним сношений, деятельность в пользу враждебных республике внешних сил. Новгородские и псковские летописи многократно упоминают о другом государственном преступлении — крамоле. Понятием крамолы охватывались деяния, посягавшие на основы государственного строя республик, на правовые устои вечевой демократии и т. д. Отличие крамолы от перевета, как правильно указывает О. В. Мартышин, — в отсутствии преступной связи с внешними враждебными силами.
К крамоле можно отнести противоправные действия политической группировки Славянского конца города Новгорода, выразившиеся в эпизоде, ярко описанном Н. М. Карамзиным, когда под угрозой применения оружия были проведены выборы угодного группировке посадника. Участники этой противозаконной, антидемократической акции понесли ответственность как крамольники.
Нередко под понятие крамолы подпадали и некоторые должностные преступления. Уголовные и административные правонарушения юридически еще не различались.
К числу преступлений, опасность которых состоит в нарушении общественного порядка, относятся «бой на торгу или на улице во Пскове или в пригороде, или в селе на волости в пиру» (ст. 27 ПСГ).
Важное место в системе преступных деяний республик отводится преступлениям против правосудия. В статье 6 Новгородской Судной грамоты[5] как о тяжком преступлении говорится о наводке на суд. Под наводкой понималась дискредитация суда, оказание на него давления. В статье 5 этой же Грамоты идет речь о недопустимости вмешательства посторонних лиц в отправление правосудия. Мысль эта более конкретное развитие получает в ст. 58 ПСГ, строго карающей за насильственное самовольное вторжение в помещение суда: «…хто… силою в судебню полезет, или подверника ударит ино всадити его в дыбу, да взять на нем князю рубль, а подверником 10 денег». Виновный, как мы видим, за свои действия не только подвергался штрафу и взысканию 10 денег в пользу подверника (должностное лицо, обеспечивающее порядок в судебном помещении), но и заключался в колодки.
Строго наказывался также участник судебного процесса, ударивший в присутствии суда своего процессуального противника (ст. 111 ПСГ). Наказание в этом случае налагалось именно за проявления неуважения к суду. Более основательную, нежели в Русской Правде, разработку получают в Псковской Судной грамоте имущественные преступления. К наиболее тяжким из них относится поджог, к самым распространенным — кража (татьба). Она подразделяется на простую и квалифицированную. К последнему виду отнесены кража из Кремля и конокрадство. ПСГ особо выделяет из числа воровских деяний разбой, грабеж и наход. Различий между ними не проводится, но можно предположить, что наход — это разбой, совершенный шайкой. Грабеж, разбой и наход прописаны в ПСГ (ст. 1) одной строкой. Караются они денежной продажей в сумме 70 гривен в пользу Пскова. Кроме того, предусмотрены взыскания в пользу князя и посадника. Кража наказывается штрафом (продажей) в сумме 9 денег. Резкое различие в размерах продаж свидетельствует о том, что разбой, грабеж и наход рассматриваются как значительно более опасные преступления, нежели кража. В числе преступлений против личности, фигурирующих в Псковской Судной грамоте: «головшина», т. е. убийство (ст. 96, 97), вырывание волос из бороды (ст. 117), нанесение побоев (ст. 120). Особенно интересна ст. 117. Приведем ее для лучшего понимания с сокращением: «А кто у кого бороду вырветь…, ино за бороду присудить два рубля, и за бои».
В системе уголовных кар Новгорода и Пскова появляется смертная казнь. Она назначается согласно Псковской Судной грамоте за перевет, конокрадство, поджог, кражу из Кремля (Крома): «А крим © кому татю и коневому и переветнику и зажигалыцику тем живота не дата» (ст. 7). Смертная казнь ПСГ установлена и за третью татьбу: «Что бы и на посаде, но крадется ино дважды е пожаловати, и изличив казнити по его вине, и в третий ряд изли (чи)в, живота ему не дата…» (ст. 8).
ПСГ не указывает в числе государственных преступлений крамолу, но, как мы узнаем из летописей, и она каралась смертной казнью, но не всегда.
Таким образом, произошло значительное ужесточение мер уголовной репрессии. Но было бы упрощенчеством объяснять этот факт обострением классовых противоречий, связанным с развитием феодальных отношений[6], тем более вести речь о ярко выраженном классовом антинародном характере уголовной политики государства. Следует иметь в виду, что измены (переветы) совершали не низы общества, а бояре. Об изменнических действиях последних многократно сообщают как новгородские, так и псковские летописи. Словом, измена — преступление боярское. В качестве одного из примеров приведем сдачу боярами в 1241 году крестоносцам города Пскова. Видимо, сложность международного положения торговых республик, умножение случаев перехода бояр на сторону Литвы, немцев, шведов, Московского князя и других врагов вынудили законодателя, в роли которого выступал свободолюбивый народ Новгорода и Пскова, ввести смертную казнь как наказание за измену. Иными словами, смертная казнь — мера, вынужденная обстоятельствами. Ее установление как наказание за имущественные преступления также не есть преследование классовых целей. Как уже подчеркивалось, от поджогов, воровства, особенно конокрадства, главным образом страдали народные массы. Но, разумеется, и с этими преступлениями возможно вести борьбу, применяя иные, более гуманные меры наказания. Как известно, Русская Правда вообще не знала смертной казни. Но она не знала и татарщины. Чума татаро-монгольского мучительства, отравившая правовую и нравственную атмосферу русской жизни, не могла не оказать своего огрубляющего воздействия на правосознание населения северных волостей, хотя физически и не растоптанных ордой. Насажденный татарщиной дух жестокости привел к обесценению человеческой жизни на всем просторе русских земель.
Ни Новгородская, ни Псковская Судные грамоты ничего не говорят о способах исполнения смертной казни. Но летописи сообщают о таких ее видах, как сожжение, повешение и утопление. Новгородская летопись сообщает о сожжении в 1227 году четырех волхвов на Ярославовом дворе, об утоплении в 1375 году трех еретиков (стригольников).
Следует подчеркнуть, что это были одиночные случаи применения смертной казни за причисленные к крамоле религиозные преступления. Подобные западноевропейским массовые репрессии в отношении еретиков и ведьм средневековой Руси были неведомы.
Летопись сообщает также о сбрасывании с моста в Волхов в 1398 году одного из двинян-переветников Ивана Микитина. Такая же участь постигла в 1291 году двух крамольников. Летопись содержит яркое описание казни за крамолу и перевет посадника Якуна и его брата. Они были сброшены с Волховского моста, но сумели выплыть и выбраться на берег. Сбрасывание не повторялось. Вече заменило им смертную казнь другим видом наказания.
О существовании смертной казни через повешение говорит Двинская грамота наместничьего управления.
Самым распространенным видом наказания были денежные штрафы — продажи. В Новгородской Судной грамоте они фигурируют в суммах до 50 рублей, в Псковской — до 2,2 рубля (за разбой, грабеж и наход). Рублевой продажей по Псковской Судной грамоте наказывалось убийство (головшина).
Важно еще раз в этой связи подчеркнуть, что ПСГ в отличие от Русской Правды вообще не знала дифференциации в применении права. Что же касается Новгородской грамоты, то она предусматривала повышенную правовую ответственность представителей высокопоставленных социальных групп. Так, за действия, направленные на дискредитацию суда (ст. 6), с виновного боярина взыскивалось в качестве штрафа 50 рублей, с житьего человека — 20, а с молодшего — 10 рублей. В этой и некоторых других статьях Новгородской Судной грамоты зафиксирован подлинно народный взгляд на вещи: кому больше воздается, с того больше и взыскивается.
Грамоты не упоминают в числе мер наказания ссылку, но летописи свидетельствуют о ее применении. Так, посадника Якуна и его брата, в порядке замены смертной казни другими видами наказания, подвергли высоким штрафам и сослали (заточили) в Чудь. Имели место и случаи применения потока и разграбления. Именно этому наказанию был в 1209 году подвергнут посадник Димитр.
Новгородско-псковское уголовное законодательство не знало унижающих человеческое достоинство телесных наказаний.
Отсутствие в Новгородском государстве устрашающих и членовредительных наказаний О. В. Мартышин объясняет тем, что охрана правопорядка и государственного интереса при вере трудящихся масс в демократические формы правления была гарантирована и без этих жестоких мер1.
Дело, наверное, все-таки в другом, а именно в том, что они были чужды правосознанию гордого свободолюбивого народа, принципиально отвергались им как оскорбляющие, унижающие человеческое достоинство.