Балаганный универсум: мифологическое пространство

От космологических представлений к ритуалу жертвоприношения

До сих пор балаган нас интересовал с точки зрения воспроизведения в нем времени. Сейчас обратим внимание на другую его сторону, связанную с пространством. Чтобы реконструировать организацию пространства в балагане, необходимо исходить из центрального его персонажа. При этом такой персонаж в разыгрываемых на праздничной площади акциях не столько присутствует, сколько подразумевается. Это и не удивительно, поскольку с центральным персонажем балагана как, впрочем, и мифа, связана тема Танатоса. Следовательно, балаган наследует структуру ритуала. Однако в том-то и дело, что под смертью в балагане подразумевается не всегда смерть человеческого существа. Речь идет, как уже отмечалось, о смерти, а, следовательно, и о новом рождении космоса. Следовательно, мистерия смерти и нового рождения здесь может быть представленной косвенными средствами, в том числе, и поведением участников праздничных ритуалов. Вообще, ни психологические, ни социологические аспекты поведения участников праздничных ритуалов на первый план не выходили. Основой бытия были прежде всего демонстрирующие принцип цикличности, повторяемости космологические процессы. Такие факторы воспроизводились и в закрепленном в ритуалах и обрядах поведении людей. В силу необходимости имитировать жизнь космоса древние неизбежно должны были театрализовать свое поведение. Однако в истории космологические представления не оставались неизменными. В зависимости от того, что в ходе истории культуры выходило на первый план (охотническое хозяйство, земледелие и т. д.), находилась и система представлений. Ставя перед собой задачу реконструкции ритуальной и мифологической основы зрелища и прежде всего балагана, мы вынуждены начать с картины мира, что зародилась в период перехода от охотнического хозяйства к земледелию. Этот период исследователи истории цивилизации называют эпохой неолита. Возникновение земледелия можно связывать с появлением принципиально новых представлений не всегда. Тем не менее, следует иметь в виду, что в этот период складывается принципиально новая система представлений, в которую входят и элементы предшествующей культуры, правда, уже переосмысленные. В частности, парадоксальным, например, оказывается такой факт, что в эпоху развития земледелия образ охотника как центральный на стадии развития охотнического хозяйства не исчезает. Наоборот, он оказывается еще более притягательным, даже престижным, о чем свидетельствует практика изобразительного искусства и различного рода обряды и ритуалы¹³⁵. В эпоху возникновения земледелия намечается изменение этнического стереотипа. Следовательно, если следовать Л. Гумилеву, ведущая роль в таких ситуациях принадлежит ориентированному на разрушение традиционных моделей поведения пассионарному типу личности. В данном случае, т. е. в случае с охотником мы сталкиваемся с совпадением психологических и профессиональных особенностей. Изменение этнического стереотипа связано также со сменой типа социализации. Происходит переход от тотемизма как религиозно-магической системы к более сложному построению системы религиозных представлений, когда деятельность земледельца сакрализуется. Первоначально земледельческая деятельность совмещается с невыделенными из этой деятельности ритуалами. Затем имеющие своей целью воздействовать на космические стихии и способствовать более успешным результатам деятельности такие ритуалы обособляются, воспроизводясь в праздничное время. Такая система ритуалов воспроизводит жизнь космоса и, в частности, как определяющее смысл циклического понимания бытия столкновение космоса с хаосом. Космос не только рождается, но и умирает, он не только побеждает хаос, но на какое-то время и сам оказывается побежденным. Как уже отмечалось, смена космоса хаосом и затем хаоса космосом предстает сменой лета зимой, а затем зимы летом. Соответственно, лето предстает благословенным временем года, а зима — мраком, голодом и смертью. Однако по отношению к умиранию и воскресению космоса древний человек не оставался нейтральным. Он имитировал умирание и воскресение космоса, в магических ритуалах. Как показал В. Пропп, многие праздники своим смысловым центром имеют умерщвление божества, а затем его воскресение. О. Фрейденберг настаивает на том, что любая религия связана со смертью, а не жизнью. Однако все дело в особом восприятии смерти. В соответствии с одними представлениями, смерть ассоциируется исключительно со страданием, в соответствии с другими, она соотносится с рождением. Согласно утверждению О. Фрейденберг, в земледельческих культурах образ смерти приобретает господствующее значение¹³⁶. Но смерть здесь воспринимается как смерть земли, что имеет последствие на рождение и жизнь. Для земледельца жизнь после смерти актуализируется в образе матери-земли.

Праздник масленицы и демонстрирует посредством балаганного зрелища эту связь с природными стихиями. Однако балаганное действо соответствует лишь ранним, дорелигиозным формам человеческого бытия. Постепенно представления людей о развертывании космических процессов предстают более сложными: умирают и воскресают уже боги.

В. Пропп обратил внимание на то, что умирание и воскресение земледельческих божеств предвосхищает христианский культ. Сравнивая аграрные культы в честь умирающего и воскресающего Адониса и обряды, связанные с Христом, Д. Фрезер приходит к выводу, что церкви удалось привить к старому языческому древу ростки новой веры¹³⁷. Так, пасхальные торжества в честь смерти и Воскресения Христа совпадают с праздником, посвященным Адонису. Изображения скорбящей Богоматери с телом мертвого Христа на коленях напоминают ему созданный греческими скульпторами образ скорбной богини, держащей на руках своего умирающего возлюбленного. В. Иванов также обращал внимание на то, что страсти по Дионису соотносятся со страстями по Христу¹³⁸. Собственно земледельческим обрядам умерщвления божества предшествуют тотемистические обряды умерщвления животного¹³⁹. Ритуалы воспроизводят подлинное умерщвление, которое сакрализуется¹⁴⁰. Кстати представленная в славянских масленичных ритуалах смерть Масленицы не достигает известных по культуре античности зрелых эстетических форм, как бы застывая, консервируясь на архаических стадиях, доживших до XX в. Об архаике здесь свидетельствует многозначность толкования самой фигуры Масленицы, изображаемой то женщиной, то мужчиной, то тряпичной куклой, то разодетым в тряпки снопом. Такое изображение соотносится с архаическими представлениями о космической стихии, в данном случае, стихии смерти, т. е. стихии подземного мира, но прежде всего зимы, которая с помощью вмешательства людей должна быть преданной огню или быть потопленной, а чаще всего, расчлененной. Идея жертвоприношения характеризует тотемистические культуры, в которых представители этноса убивали и съедали животное, которому поклонялись. Однако в земледельческих цивилизациях идея жертвоприношения оказалась сильно «отредактированной». В связи с этим напомним о появлении на праздничной площади во время масленицы медведя.

На Руси имели место зрелища, напоминавшие гладиаторские игры Древнего Рима. Медведь в них использовался для травли. Известны случаи, когда медведями травили людей¹⁴¹. Охота на зверей составляла любимую игру князей и бояр. В Москве за Рогожской заставой она существовала вплоть до 60-х годов XIX в. Такая потеха имела место во время масленицы. На медведя в это время с рогатиной ходил сам Алексей Михайлович с охотниками и псарями¹⁴². Собаками травили не только медведей, но волков и лисиц. Чтобы раздразнить медведя, использовались вилы, рогатины и барабан. Однако первичный смысл этого «номера» возникает именно в эпоху тотемизма, т. е. на стадии охотнической культуры. На этом этапе религиозных представлений существовал обряд разрывания зверя (медведя) на части и его поедание всем коллективом, что выражало потребность сопричастности с тотемом и, соответственно, с коллективом. В этом обряде принимал участие и его организатор, т. е. вожак. Причем, с медведем он находился в особых отношениях. Тотемом был прежде всего медведь. Но вожак был двойником медведя, т. е. тем же самым тотемом. Участвуя в смерти медведя, вожак тем самым умерщвлял себя как тотем. Он был одновременно палачом и жертвой. Иначе и не могло быть, коль скоро на этом этапе объект от субъекта еще не отделен¹⁴³.

У некоторых народов так называемый «медвежий праздник», во время которого происходит ритуал убийства и поедание медведя, сохранялся долго. Медведь обладает сакральными признаками. Так, один из обрядов состоит в том, что перед убийством медведя водят по деревне, из избы в избу, стараясь всякий раз провести его через реку, чтобы доставить дому изобилие рыбы¹⁴⁴. Русские крестьяне просят вожака обвести медведя вокруг двора, чтобы водилась скотина. Земледелец наделял медведя оплодотворяющими, охранительными свойствами. Земледелец переосмыслил тотемный образ медведя, превратив его в вестника пробуждения природы, поскольку выход его из берлоги означал окончание зимней спячки и, соответственно, конец зимы¹⁴⁵. В этой тотемистической паре воспроизводится не только будущий балаганный вожак с медведем, утерявший свой первоначальный смысл, но и возничий с чучелом Масленицы на санях в масленичном обряде. Старик как символ зимы и смерти, должен был себя умертвить. Он делает это с чучелом. Но возможно, что этому предшествовала и более архаическая форма — умерщвление самого старика.

В то же время одно дело — обряд умерщвления медведя, другое — представление с медведем во время праздника. А. Веселовский свидетельствует, что вожаки медведей присоединяются к скоморохам¹⁴⁶. Иначе говоря, медвежьи поводчики предстают разновидностью устроителей потех как профессии. Потеха заключалась в пляске медведей под волынку. Так образ медведя теряет свое культовое значение, приобретая образ потешного зверя. Известная «медвежья комедия» состояла из нескольких сценок: пляски медведя с козой, борьбы медведя с козой, выступления медведя под прибаутки поводыря, борьбы медведя с хозяином или с козой¹⁴⁷.

Однако собственно потеха смысл появления медведя на празднике не исчерпывала. Праздничные обряды подразумевали и сохранение ритуала убийства медведя, точнее, его имитацию. Он представал в медвежьей травле, т. е. в единоборстве человека с медведем. Поэтому можно утверждать, что еще в XVII в. русские люди культивировали нечто, похожее на дожившую до нашего времени испанскую корриду. Как и коррида, медвежья травля позволяла продемонстрировать силу, мужество и ловкость борцов. В древности такая травля носила космологический характер и имела сакральный смысл. Вожак с медведем или появляющийся на балагане охотник с медведем может быть рассмотрен как архаический символ жертвы, смысл которой в период перехода к земледелию был переосмыслен. По мнению Фрейда, священная мистерия жертвы оправдывается установлением священной связи между людьми и их тотемом¹⁴⁸. В данном случае животное было замещением отца, которого братья, взбунтовавшись против жестоких отцовских запретов, убили.