Нравственно инфантильные. 
Личность в правовом поле

То, что человек развивается не только в интеллектуальном, но и нравственном отношении, чему должны быть соответствующие природные задатки, люди знали издревле и отлично понимали, что «негодящие» (безответственные, кому не стоило доверять права на распоряжение имуществом, голоса в общине, судьбу детей) составляют хотя и небольшой, но устойчивый процент в популяции, с чем приходится мириться или, во всяком случае, чему невозможно сопротивляться. И коли те, обладая живым умом и неуживчивым характером, имели еще и склонность к «облегченной реализации криминального акта», их держали подальше от свободы. Когда же идеалы буржуазно-демократического строя перевесили феодальную рациональность, трудновоспитуемым и социально неприспособленным пришлось взвалить бремя ответственности на собственные плечи.

На маргиналов нужно было выработать точку зрения, приемлемую для общества и государства, что до сих пор получается не очень эффективно. Как отметил X. Тодоров, диагностическое согласие в случаях аномалий личности имеется не более, чем в 6—9%, особенно, когда свое мнение высказывают представители разных дисциплин^[1].

В первой половине XIX в. человечество, столкнувшись с необходимостью терпеть маргиналов, обратило прежде всего внимание на те черты, которые раздражали и предков. Здесь уместно сослаться на текст более современный, но убедительный хотя бы тем, что принадлежит перу безусловного авторитета в теории личности: «…характеризуется как бессовестный и бесстыжий человек, которому незнакомо чувство вины, который не испытывает любви к окружающим, привык ни в чем не ограничивать и не контролировать себя, который в любом случае поступит так, как ему хочется. Среди них много мошенников, аферистов, проституток, многоженцев — словом им сподручнее зарабатывать себе на жизнь хитростью и смекалкой, а не тяжелым трудом. …Не ведая, что есть стыд и вина, они, как правило, не могут сочувствовать угрызениям совести, мукам раскаяния, вины и сожаления, не в состоянии понять безответной любви, сострадания, чужого стыда и смущения. …При этом они глубоко прозорливы в отношении психопатического в других людях, как бы глубоко оно ни было у них закрыто»^[2].

И поскольку дело было явно не в издержках воспитания, интерпретаторы сделали крен в теорию эволюции, переживавшую тогда расцвет. Выводы о «моральном вырождении» нашли много сторонников среди вполне авторитетных естествоиспытателей и довели, казалось бы, отвлеченные взгляды до совершенно неприемлемых социальных рекомендаций со стороны Ч. Ломброзо и его последователей. Не вдаваясь в обсуждение его концепции, многократно освещенной в литературе, мы просто ограничимся напоминанием, что использование прямых социально-биологических ассоциаций в правовом поле сомнительно в любом случае. И отечественная научная мысль не избежала конфуза, пытаясь объяснить свободу воли в теории отклоняющегося поведения при помощи условных рефлексов.

С годами роль биологического фактора в картине нравственной несостоятельности личности сократилась до некоторых отличий электрофизиологических и биохимических показателей работы мозга у людей, отличающихся агрессивностью, импульсивностью, расторможенностью, тревогой и злобностью. В некоторых странах находят целесообразным даже психохирургию при особо тяжелых расстройствах адаптации^[3]. А в те времена против расширительных обобщений высказалась юриспруденция.

«В большинстве так называемых сенсационных процессов перед судом развертывается яркая картина эгоистического бездушия, нравственной грязи и беспощадной жестокости, которые в поисках не нуждающегося в труде и жадного к наслаждениям существования привели обвиняемого на скамью подсудимых. Задача присяжных при созерцании такой картины должна им представляться хотя и тяжелой „по-человечески“, но все-таки несложной. Но, однако, когда фактическая сторона судебного следствия закончена, допрос свидетелей и осмотр вещественных доказательств завершен, на сцену выступали служители науки во всеоружии страшных для присяжных слов: нравственное помешательство, атавизм, наследственность… В душе присяжных поселялось смущение и боязнь осуждения слепой и бессильной игрушки жестокой судьбы диктовала им оправдательный приговор»^[4].

В результате на долгие годы сначала экспертом подобных состояний, а затем и «научным судьей» стал обыкновенный врач-психиатр, а на смену «моральному вырождению» пришел термин «психопатия», впервые использованный И. М. Балинским на судебном процессе для обозначения индивидуальных психических особенностей сначала свидетельницы, а затем обвиняемой по делу об убийстве С. Беккер. Было совершенно ясно, что подэкспертная, будучи хорошо воспитанным и образованным человеком, не могла быть отнесена к жертвам социальной среды, так что ее моральная деградация, сопровождавшаяся необъяснимыми и нелогичными поворотами судьбы, зависела исключительно от ее натуры, но в то же время весь процесс деградации не соответствовал представлениям о патогенезе психического расстройства.

На многие десятилетия психопаты, то есть люди, «обаятельные, бессердечные и сумасбродные» (по О. Уайльду), у которых «живые понятия удерживаются в сознании лишь памятью, так что не могут составить противовес эгоистическим стремлениям» (по И. М. Балинскому), стали объектом психопатологических исследований. Судебная психиатрия, взяв на себя основную тяжесть забот по разработке этой темы, отталкиваясь от базового представления о «нравственном идиотизме» (по Крафт-Эбингу) как некоем аналоге интеллектуального недоразвития, избрала в качестве классифицирующего признака специфику мироощущения таких людей. Любой учебник психопатологии пестрит названиями типов и вариантов, выделение которых в отдельную диагностическую категорию обусловлено особенностями переживания своих жизненных впечатлений. Шизоидные, истероидные, эпилептоидные, паранояльные и т. п. термины знакомы каждому образованному человеку хотя бы на уровне обыденного использования подобной лексики.

В пользу медицины говорили следующие факты: психопатические черты появляются вне прямой зависимости от воспитания; при возникновении психического напряжения целенаправленная реакция уступает место так называемой декомпенсации — истерик всегда реагирует как истерик, шизоид как шизоид и т. д,; жизненный опыт лишь приглушает имеющиеся отклонения, но не освобождает от них личность^[5]. Так что психиатры сделали очень много, чтобы понять мотивацию таких людей. Однако повлиять на человека с такого рода отклонениями врачебными методами не удавалось. И постепенно те специалисты, которым были адресованы врачебные советы, стали накапливать собственный опыт работы с социально неприспособленными людьми. Соответственно, стала меняться и теоретическая база их эмпирических знаний. И если врачей устраивало положение, когда, отметив своеобразную «нищету духа» (по П. И. Ковалевскому), можно было ограничиться описаниями, напоминающими известные душевные болезни, то юристов, педагогов, психологов, социальных работников, кому нужно было работать с психопатами, такая ситуация не устраивала. Антропологический пессимизм, навеянный психиатрами, стал постепенно сменяться социально-педагогическим оптимизмом по мере того, как успехи общественного воспитания, освободившего людей от давления социальной стихии в период формирования личности, начали обеспечивать интеграцию в общество многих из числа «неразумных и непрактичных».

Проблема социальной адаптации, принятая к разработке в нескольких отраслях знания, предстала в ином, чем прежде, свете. Исследовательская мысль, оттолкнувшись от главных критериев социальной приспособленности: поведения (адекватного) и самочувствия (комфортного), пошла разными путями. Социальная психология, взяв за основу представления о достойном (субъективно приемлемом) статусе и используя в качестве предмета изучения социальные инстинкты как источник соответствующих чувств — побудительных начал отождествления с социумом, — вышла на феномен, обозначенный как «дефицит потребности в общении». Теперь «недостаток живого чувства» в понятиях, регламентирующих поведение, на который указывал И. М. Балинский, можно было не только описать в новой терминологии, но и измерить. Клиническая психология, сосредоточив внимание на причинах конфликта во внутреннем мире, когда источником страдания (дискомфорта) выступал диссонанс между Я-образом и воспоминаниями, бросающими тень на репутацию в собственных глазах, сформировала представление о незрелости самосознания, когда чувства считаются достаточным мотивом поведения, позволяя считать себя жертвой обстоятельств.

Со своей стороны психологи, работающие, как известно, по поручению специалистов, обязанных принимать конкретное решение, сосредоточили внимание на изучении отдельных характеристик индивидуальности (психодиагностике). Их усилия не прошли даром и к середине XX в. были выделены более или менее точно измеряемые параметры, сигнализирующие о склонности к дезадаптации.

Тем самым был подготовлен фундамент для решительного шага в интерпретации феномена психопатии с новых теоретических позиций. И когда социальная реальность заставила научную мысль вникнуть в психологические особенности подросткового этапа онтогенеза личности, сделать его (шаг) уже не составило труда. Педагогическая психология выступила продолжателем биологически-медицински-социологической традиции и сформулировала свое мнение о фенотипически дезадаптированных людях как о «вечно пятнадцатилетних». Главный отличительный признак таких людей — их неспособность извлекать пользу из жизненного опыта, когда речь идет о работе над собой. И хотя объяснить природу этого явления новый подход, как и прежний, не позволяет, он открывает больше возможностей для воспитания и социальной поддержки, так как методов работы с «нравственно инфантильными» гораздо больше, чем с «морально дефективными».

Нам кажется, что за основу классификации того, что принято пока называть психопатическим, следует взять несколько тенденций, которые не противоречили бы имеющемуся опыту, но лучше соответствовали педагогической, а не врачебной логике. И напомнить, что дистанция между ними не так уж велика. В частности, никто из психиатров не рекомендовал.

(и не делал) диагностировать психопатию до 15-летнего возраста, хотя эгоизм, недостаточность любви к близким, равнодушие к несчастьям окружающих, мстительность, злобность и т. п. (по Крафт-Эбингу) встречаются и в детстве. Все прекрасно понимали, что речь шла не об отдельных психических функциях или особенностях характера, а именно о личности, которая, как известно, к этому возрасту и формируется.

Далее, при всем обилии красочно описанных типов, когда дело доходило до диагноза, за которым следовало властное решение, «чистые варианты» устанавливались достаточно редко. Как правило, в судебной и военно-врачебной экспертизе преобладала диагностика «смешанных», «мозаичных» и т. п. вариантов, что означало уверенность в основе, но затруднения в деталях.

Отклонением, присутствие которого придавало врачам уверенность, было (и остается) слепое сопротивление установленной системе ценностей без принадлежности к какой-либо иной (психологически понятной) организации, корни которого уходят глубоко в подсознание и не поддаются описанию самим пациентом, даже если он и старается это сделать. Когда речь шла о преступниках, тех просто объявляли «патологическими лгунами», «бессовестными мошенниками» и т. п., не стесняясь такой лексики, совершенно неуместной в медицинской терминологии, что можно объяснить тем, что кабинетные ученые вообще склонны впадать в крайности, окунаясь в психологическую атмосферу социального дна, где порочная и злая воля кажутся им болезненными отклонениями от нормы. Со своей стороны общество не прислушивается к такой диагностике (в социальной практике ее просто не используют, оставляя исключительно для академических дискуссий), прекрасно понимая, что те не сильны в квалификации деяния, а должны искать свойства, препятствующие человеку адекватно реагировать на обычные обстоятельства. И стоит перейти к обыденной жизни, как становится очевидным, что недоразвитие самосознания выливается в отклонения, явно не заслуживающие столь броских и драматичных эпитетов.

В твердых и доброжелательных руках взрослых людей (а большинство психопатов воспитывается именно в таких обстоятельствах) недостаточность аффилиативного притяжения компенсируется устойчивой верностью положительной социальной роли, ставшей привычкой, которая как скорлупа обволакивает дефицит привязанностей, делая его незаметным не только для окружающих, но и для самого человека. И хотя недостаток интуиции прорывается время от времени вопиющей нечуткостью и неделикатностью обхождения, когда психопат и сам бы рад удержаться от конфликта, понимая, что разрушает свое будущее, но не может остановиться, последствия таких эксцессов не настолько драматичны, чтобы выходить за пределы адаптации к семье или коллективу. Естественно, до психиатров такие случаи доходят гораздо реже криминально окрашенных, искажая общую картину, тогда как другие специалисты, напротив, чаще сталкиваются с компенсированными вариантами и видят ту же проблему под иным углом зрения.

Так что если рассматривать психопатичность не как аморальность, похожую на тот или иной вид душевной болезни (шизоид, эпилептоид, циклоид и т. п.), а подойти к ее осмыслению с позиций педагогической психологии, мы обнаружим еще более убедительные доводы в пользу личностного инфантилизма как основы диагностики.

Реакция эмансипации дает о себе знать прежде всего тем, что взрослые и подростки перестают понимать друг друга. Бывшие дети отказываются от общепринятого значения слов, подвергая сомнению, казалось бы, непререкаемые истины. Должно пройти некоторое время и проделана известная работа, чтобы личность отобрала внутренние смыслы моральных и этических категорий для собственного употребления (для формирования Я-концепции). Естественно, внешний рисунок поведения будет при этом отличаться стремлением отгородиться не только в смысловом, но и в эмоциональном отношении, пока «истинная значимость слов» не будет постигнута и человек сможет выбраться из «кольца самостворчества». В обыденной жизни родители и учителя не препятствуют (как правило) «подростковому аутизму» (по Э. Блейлеру), отлично зная, что в этом случае жизненный опыт — лучший воспитатель. Однако в тех редких случаях, когда мир представлений не смыкается с миром впечатлений и человек остается при своих внутренних смыслах на дистанции с реальностью и будучи взрослым, диагноз шизоидной акцентуации характера, а то и психопатии, не заставляет себя ждать.

Реакция имитации — постоянная игра в социальные роли с боязнью ответственности по вытекающим из них обязательствам — вполне нормальное явление в подростковом возрасте. Никто и не думает доверять их намерениям, не сомневаясь в искренности чувств здесь и сейчас. Хотя бы потому, что в выборе ролей нет оригинальности. Они (роли) берутся из популярных образов и банальных сюжетов, так что бывают новы лишь для самих подростков, а у взрослых называют разве что ностальгические ассоциации, когда они были такими же молодыми. Демонстративность при очевидной подражательности с постоянной готовностью улизнуть от ответственности конверсионным способом дали основания Э. Кречмеру выделить из картины истерии ее подростковый вариант. У обычных людей с годами Я-образ крепнет, и новые роли становятся ни к чему. Но те, кто не способен усваивать жизненный опыт, продолжают актерские пробы до бесконечности, проникаясь все большей тревожностью от ожидаемого очередного конфуза. Своеобразная гипотония самосознания заставляет относить такие случаи к истероидной акцентуации или даже к истерической психопатии.

Реакция оппозиции, для которой свойственно ощущать себя в центре мироздания, когда подросток начинает строить внутренний мир по собственным лекалам, полна переживаний, которые испытывает человек, считающий себя в центре недоброжелательного внимания, когда высокая самооценка ассоциируется с выраженной тревожностью. Иллюзия особой значимости своих, как правило, вполне банальных идей и сугубой ценности общественно полезных стремлений, позволяющих бесцеремонно обращаться с нормами поведения, которых придерживаются окружающие, помноженная на подозрительность к доброжелательно настроенным взрослым, никого не удивляют. Задерживаясь во времени, они служат основанием диагностики паранойяльной психопатии или акцентуации характера.

Реакция группирования как защита внутреннего мира от экспансии со стороны социальных институтов на фоне ощущения «несправедливости общественного устройства, где все места уже заняты и достичь успеха невозможно», совершенно необходима на некоторое время. Личность, еще не способная защититься с помощью социальных ролей, инстинктивно ищет среду, где никто не может притворяться, все на виду и на равных (подростковая группа бывает исключительно одновозрастной). Естественно, нормы групповой социальной стихии не могут совпадать с нормами права и морали, а демонстративная безучастность к порицанию нередко выглядит как моральная тупость, что в зрелом возрасте, когда приверженность нравам социальной стихии явно неуместна, может послужить основанием для диагностики «неспособности организовывать поведение в соответствии с устойчивыми целями», а то и вообще попасть в число «врагов общества» (по Э. Крепелину).

Такой подход к оценке задатков личности у психопата объясняет, почему во врачебной диагностике так редко встречаются «чистые варианты». По-видимому, дело в том, что врач невольно старается выделить главное звено, отсеивая сопутствующие признаки. Естественно, коли они есть, вывести их за скобки профессионально ответственный специалист не может. Если же придерживаться логики возрастной психологии, все становится на свои места. Человек, отстающий в развитии на уровне подростковых личностных реакций, отстает по всем направлениям. У него присутствуют инфантильные личностные реакции (эмансипации, имитации, группирования, оппозиции), но в разной пропорции у разных людей.

Далее мы предлагаем иллюстрацию сказанного с помощью несложной графической схемы, которая, нам кажется, освободит нас от многословного обоснования предложенной концепции.

На рис. 1 изображен квадрат, сторонами которого являются подростковые личностные реакции и вырастающие из них варианты психопатических черт характера. Чем ближе свойства человека к одной из сторон, тем ярче выражена акцентуация по данному типу.

Рисунок 7.

На рис. 2 истерик будет отличаться демонстративностью, не лишенной подозрительности, импульсивности и аутистического исполнения желаний.

Рисунок 2.

На рис. 3 сверхценные идеи, ассоциированные с чувством превосходства и ожиданием враждебных намерений со стороны, будут сочетаться с самолюбованием и наивностью воображаемого.

Рисунок 3.

На рис. 4 погруженный в мир своих переживаний эгоист, отрешенный от забот в пользу надуманных интересов, будет склонен уходить в болезнь от реальных неприятностей, а его поступки будут связаны с переоценкой своей роли.

На рис. 5 облегчение криминальных мотиваций поведения будет окрашено позерством и склонностью истолковывать общепринятое с надуманных позиций.

Тогда эпилептоидная склонность к дисфориям, циклоидные изменения настроения, извращение влечений и вялость побуждений, которые многие склонны относить к психопатическим феноменам, можно было бы объяснить иным источником — отклонениями высшей нервной деятельности, которые реализуют себя не на уровне личности, а на уровне психических процессов, где врачебное вмешательство бывает и уместно, и эффективно.

Рисунок 4.

Рисунок 5.

Остается лишь предполагать, почему педагогика, столь решительно взявшая на себя теорию и практику работы с умственно отсталыми детьми (дефектология — отрасль школьного дела), не включилась и не включается в разработку концепций отклоняющегося развития личности. Ее попытка разработать проблему педологии в первые десятилетия советской власти натолкнулась на сопротивление учителей, которые вместо интеграции «морально дефективных» в первичный коллектив быстро скатились на элементарную сегрегацию, что заставило правительство принять решительные меры. Постановление ЦК ВКП (б) «О педологических извращениях в системе наркомпросов» от 1936 г. запретило любые действия в этом направлении.

И на сегодняшний день педагогическая теория, спрос на которую становится все больше, наталкивается на обстоятельства, в которых работает школа. Во-первых, чтобы интерпретировать любое явление научно, необходим так называемый базис первичных эмпирических данных. Они накапливаются там, где практикующие специалисты документируют свою деятельность (врачи ведут истории болезни, юристы — дела и т. п.). Показателем надежности знания в системе ученый — практик выступает профессиональная лексика, освобождающая от необходимости прибегать к описаниям благодаря одинаково понимаемым всеми дефинициям. Учителя не ведут никакой документации воспитательной работы. Тем самым школа заведомо отказывается от научного подхода как такового^[6]. Во-вторых коллективное воспитание, использующее естественные социальные инстинкты ребенка, много легче, чем формирование самостоятельности на ранних этапах онтогенеза личности. В-третьих, за выпускников современная школа ответственности не несет.

Тем самым педагогические методы в исследовании феномена девиантного развития личности нужны не там, где работают учителя, а в иных сферах общественных отношений, где юристы, социальные работники, психологи решают вопросы социальной адаптации людей, нуждающихся в посторонней помощи. И, скорее всего, им придется полагаться на собственные силы, пока медицина и педагогика преодолевают свои закостеневшие традиции. Тем более, что желание их изжить ни у той, ни у другой дисциплины пока не замечено.

В заключение остается лишь напомнить, что в ст. 335 Устава уголовного судопроизводства 1864 г. среди вопросов, которые надлежало задавать экспертам, был «в каком возрасте наступил период взросления».

• [1] Тодоров X. Норма и анормальность в личности и личностной структуре // Актуальные проблемы неврологии и психиатрии. София, 1980. № 4.
• [2] МаслоуА. Дальние пределы человеческой психики. М., 1997.
• [3] Рохлин Л. Л. Соотношение биологического и социального в клиникепсихопатий // Журнал невропатологии и психиатрии. 1974. № 11.
• [4] Кони А. Ф. Собр. соч. В 8 т. Том 4. М., 1964.
• [5] Ганнушкин П. Б. Клиника психопатий, их статистика, динамика, систематика // Избранные труды. М., 1964.
• [6] В первые годы перестройки, когда на волне демократии представителивласти были доступнее, у меня была возможность обсудить с министром образования Э. Д. Днепровым вопрос о введении правила документировать воспитательную работу учителя. Ответ был однозначным: для такого шага в обозримом будущем перспектив нет.