Этический компонент наказания

Этический компонент наказания заработает тогда, когда, во-первых, судья будет знать, к какой субкультуре относит себя человек, в чем состоят его представления о своей социальной роли, какие ценности формируют его чувство собственного достоинства, а во-вторых, располагать перечнем такого рода ограничений, которые он мог бы (в соответствии с принципами равности и соизмеримости наказания за определенные деяния) применять по внутреннему убеждению наряду с физическим страданием, материальным ущемлением и ограничениями по службе.

Не исключено, что в обозримом будущем суды и получат такого рода перечень, но для этого нужно, чтобы законодатель вышел за рамки привычной и устоявшейся доктрины уголовного наказания и не только декларировал необходимость социальной реабилитации преступников и интеграции в общество отбывших наказание, но и занялся этим вопросом по существу. Вряд ли ему удастся сделать такой шаг без предварительной подготовки наукой, которая, судя по всему, не демонстрирует ни готовности, ни желания сделать серьезное усилие в освоении открывающихся перед ней перспектив. По-видимому, такому разрыву между кризисом системы и возможностями науки есть несколько причин. Во-первых, иррациональность явления. О личности легко говорить в общем плане, когда можно ограничиваться категориями прав человека. Увязывать же признаки и конкретные меры при отправлении правосудия, апеллируя, например, к нравственной зрелости или моральной устойчивости, гораздо труднее. Во-вторых, привычка так называемых общественных наук в нашем коммунистическом прошлом использовать в качестве личностной характеристики политическую зрелость и пресловутый деятельностный подход выхолостили чувства из феномена социального отождествления, превратив личность в некий фантом, удобный для отчетов о проделанной работе, но бесполезный в деле (в чем быстро убедились армейские политработники, когда их сделали психологами). Юриспруденция как наука не только общественная, но и политическая (по терминологии тех лет) естественно впитала этот однобокий подход в полной мере. В-третъих, законотворчество как умение обосновать необходимость нормы, соотносить правовое поле с жизнью, видеть роль живого человека в правовом случае — самое уязвимое место юридического образования в нашей стране. Установка на исполнение законов и распоряжений, окрашенная постоянной готовностью к появлению у властей чрезвычайных полномочий, определяет дух учебных заведений юридической ориентации до настоящего времени. Привычка соблюдать дистанцию со всем, что может потребовать неформального включения в социальные отношения, прививается неукоснительно и последовательно.

Перечисление можно было бы продолжать и дальше вплоть до в-пятнадцатых, если подходить с разных сторон к единому в своей основе противоречию — несовпадению личных и общественных интересов в ситуации управления при переходе от общинно-авторитарного уклада жизни к буржуазнодемократическому. Многовековая привычка общины «гнуть, ломать и калечить личность», надломленная, но не преодоленная пролетарской революцией, уходит из психологии населения (особенно управленцев) не так быстро, как этого требует ход истории, и не сразу по всему фронту. Новая традиция всерьез относиться к участию личности во взаимодействии человека с обществом и государством, а не отмахиваться от нее или по возможности приспосабливать к интересам бюрократии, постепенно берет верх. Остается надеться, что и на конкретном участке правоприменения, о котором идет речь, успех не заставит себя долго ждать.