Институты экономики благосостояния

Современная теория экономики благосостояния логически объединяет две относительно самостоятельные области знания: теорию полезности, или теорию индивидуального выбора, и теорию благосостояния, или теорию общественного выбора. С определенными оговорками, применяя логику неоклассической нормативной теории, поскольку в работе мы пишем о российской переходной экономике и, соответственно, транзитивном обществе, в отношении благосостояния следует, на наш взгляд, говорить в трех аспектах: индивидуальном, корпоративном и общественном.

Обе теории построены на основе индивидуальных и групповых оценок внешней и внутренней среды жизнедеятельности хозяйствующих субъектов. Выбор, оценка и принятие решения составляют круг явлений экономики благосостояния. Соответственно, теория благосостояния в процессе становления неоклассического направления изменялась от нормативной методологии в работах А. Маршалла и А. Пигу до позитивной экономики общественного выбора в исследованиях Дж. Бьюкенена, Г. Таллока, Дж. Бреннана и В. А. Нисканена.

Развитие экономики благосостояния двигалось от абстрактного представления к конкретному пониманию, от явлений к сущности, и от сущности первого порядка к более глубокой, иначе говоря, на наш взгляд, движение шло от нормативной теории государства и политики к теории общественного выбора и от теории общественного выбора к компаративной экономической теории, новой политической экономии, институциональной теории экономического роста и благосостояния и теории социального выбора. Все эти подходы и направления изложены в работах Д. Асемоглу, С. Джонсона, Дж. Робинсона, А. Шляйфера, С. Дьянкова, Э. Глэзера, Р. ЛаПорты, Э. Де Сото, М. Олсона, Ж. Ролана, Г. Мюрдаля, К. Поланьи, Т. Шульца, А. Сена, К. Эрроу, А. Бергсона, Дж. Ромера, Р. М. Нуреева, Е. В. Попова и др.

Таблица 10.1 в агрегированной форме представляет некоторые современные трактовки условий различий институтов как фундаментальных причин роста (спада) благосостояния и субъектов его изменений.

Институты и субъекты изменений общественного благосостояния*.

Таблица 10.1

*Таблица выполнена на основе материала статьи: Асемоглу Д. Институты как фундаментальная причина долгосрочного экономического роста / Д. Асемоглу, С. Джонсон, Дж. Робинсон // Эковест. 2006. № 1 (5). С. 4—43; № 2 (5). С. 180—247. (Институт приватизации и менеджмента).

Для современных институциональных исследований характерно признание того, что среди трех наиболее значимых факторов различий благосостояния наций, социальных групп и индивидов — природноклиматических, социокультурных и институциональных — фундаментальной причиной дифференциации уровней богатства и бедности, свободы и зависимости (несвободы) являются институты.

Убедительное доказательство данного тезиса было представлено в исследованиях Д. Асемоглу, С. Джонсона, Дж. Робинсона, А. Шляйфера, С. Дьянкова¹.

На развитие теории экономических институтов, включая политические, правовые и социальные институты в качестве составной части общественной организации, в общем, на наш взгляд, не повлияло столкновение исследовательских альтернатив и представления институтов как «правил игры» в обществе^[1][2], как равновесий^[3] или как норм^[4].

Исследование трех основных альтернатив современного представления институтов экономики благосостояния (правила игры — равновесия — нормы) показывает, что выбор той или иной альтернативы в построении моделей экономического поведения определяется статусной функцией языка в отношении предметов и людей. Так, в работах Дж. Серла основным фактором институционального структурирования реальности являются язык и некоторые ментальные особенности человека^[5], например, способность к коллективной и индивидуальной направленности.

Естественно, что число институциональных фактов огромно (по сути, все проявления индивидуальной и общественной жизни). В подходе Дж. Серла наиболее фундаментальным институтом общества являются деньги, что кроме него признавали и другие экономисты и социологи^[6]. На наш взгляд, весьма уязвимым для критики положением данной теории является ее центральный тезис о базовой институциональной функции языка в процессах конструирования социальной и индивидуальной реальности.

Язык и связанные с ним символические функции общения, конечно, составляют важнейший атрибут человека и общества, но не единственный, как пытается доказать Дж. Серл. Кроме языка к атрибутивным свойствам человека и общества следует отнести мышление (сознание), труд и материальное производство благ, веру, потребность в защите и самореализации.

На наш взгляд, психологический и социальный феномен языковой реальности человека не может быть исходным. Поскольку для его понимания требуется реконструкция в первую очередь речевой деятельности, а затем только на этой основе анализ сущности знака и знаковых систем, включая исследование естественных или искусственных языков как их видов.

С другой стороны, институты не остаются на втором плане институциональных фактов, а составляют конкретную форму «игры» экономических агентов, и они (институты) в трудах Л. Гурвица, Р. Майерсона, Э. Маскина и их многочисленных последователей называются экономическими механизмами совместимости стимулов^[7].

Собственно, в парадигме теории экономических механизмов институты являются набором правил, позволяющих в ситуации информационной асимметрии (каждый агент знает свои предпочтения, но мало что о предпочтениях контрагентов) согласовывать поведение и совмещать стимулы (говорить правду). Значение теории экономических механизмов для микроэкономики было осмыслено только тогда, когда удалось формализовать отношения продавцов и покупателей и расширить область применения теории аукционов Л. Вальраса.

Обобщенно формализация исходной модели теории экономических механизмов реализуется на базе неокардиналистской методологии представления индивидуальной и коллективной полезности, особенностью которой является устремленность к синтезу классических вариантов ординализма и кардинализма в теории ценности. Логическую основу моделирования составляет модель аукциониста в теории общего экономического равновесия Л. Вальраса. Аукционистом может быть кто угодно: «невидимая рука рынка» А. Смита, Госплан в административнокомандной советской экономике, федеральный Центр в современной российской экономике, судья в арбитражных спорах, субъект управленческих решений, администрация муниципального образования и т. п., но обладающий полномочиями согласовывать индивидуальные выгоды и платы за пользование благами.

В переходных экономиках бывших республик СССР и социалистических стран Европы значение общественных благ для роста эффективности благосостояния граждан гораздо выше, чем в развитых капиталистических странах, благодаря институциональному эффекту «path dependence». Поэтому для исследования институтов экономики благосостояния в условиях информационной асимметрии случай потребления общественного блага в подходе Л. Гурвица применялся достаточно простой набор переменных (2):

и (индивидуальная полезность блага У для n-го потребителя, выгода от потребления У), М (сообщения о готовности платить за пользование благом У), Р (индивидуальный платеж), U (коллективная полезность У), P (U) (цена предложения общественного блага). Этого набора оказалось достаточно для последующего содержательного анализа экономических механизмов («правил игры») поведения игроков. Чтобы производство и потребление общественного блага состоялось (7 = 1), должны быть реализованы общие условия совместимости стимулов игроков:

Правила, применяемые в ситуациях совместимости стимулов и оптимизации выбора, Дж. Ходжсоном определяются как «условные или безусловные образцы мышления или поведения, которые могут усваиваться агентами как сознательно, так и неосознанно»¹.

К правилам принятия и реализации решений с полным основанием следует отнести методы задания результатов и установления возможных значений параметров, способы выбора альтернатив, а также стандарты, предписания, нормы и нормативы инструкций, положений, приказов и т. п.

Используя терминологию теоретико-игровых описаний, равновесия повторяющихся успешных стратегий поведения экономических агентов могут трактоваться как правила (институты), которые затем укореняются в привычках игроков. Так, по мнению Э. Шоттера, «в повторяющихся играх игроки развивают определенные социетальные соглашения — решающие правила (rules of thumb), нормы, конвенции и институты, которые передаются последующим поколениям игроков»^[8][9].

Определение институтов как правил или, в крайнем случае, сведение институтов к правилам находит отражение в институциональной экономике. «Институты — это „правила игры“ в обществе, или, выражаясь более формально, созданные человеком ограничительные рамки, которые организуют взаимоотношения между людьми… Институты уменьшают неопределенность, структурируя повседневную жизнь. Они организуют взаимоотношения между людьми так, что когда мы хотим поздороваться с друзьями на улице, поехать на автомобиле, купить апельсины, занять деньги, организовать свой бизнес, похоронить близких и совершить любые другие действия, с которыми сталкиваемся в обычной жизни, мы знаем (или можем легко научиться), как это сделать. Институты определяют и ограничивают набор альтернатив, которые имеются у каждого человека»^[10].

Основным элементом институциональной среды, в которой реализуются выбор и действия хозяйствующих субъектов, является норма. Научных определений понятия «норма» достаточно много, так как применение этого понятия настолько широко (все области права, нормативный подход в этике, эстетике, социологии, экономике и т. д.), что затруднительно, наверное, будет перечислить все нюансы существующих подходов. На наш взгляд, достаточно будет назвать наиболее распространенные определения нормы, принятые именно в экономической теории: «регулярность в поведении индивидов, опирающаяся на санкции», «отражение элемента долженствования в поведении», «связующее звено между ценностной системой индивида и его повседневным поведением». Норма является предписанием для обязательного поведения определенной группы людей с целью выполнения ими определенной функции и поддержания порядка¹. Норма регулирует отношения людей и их поведение, содержанием нормы предлагается им либо добровольно выполнить данное предписание, либо выполнить его при помощи политико-правовых и социально-экономических санкций.

Понятийный аппарат теории институциональной экономики опирается на два вида описания институтов: явные и неявные описания^[11][12]. Явные описания институтов могут быть неформализованными (качественными) или формализованными описаниями, опирающимися на логику норм и алгоритмические методы программирования операций и действий. Неявные описания институтов обладают признаками, которые проявляются в макроэкономических и теоретико-игровых описаниях. Для неявных описаний характерны функциональные количественные зависимости между издержками на функционирование института и выгодами, которые порождает его действие. Математический аппарат дифференциального исчисления и формальные модели теории игр являются в институциональной экономике базовыми методами анализа и прогнозирования институциональных изменений. К особому виду исследований институтов, не связанных прямо с неоинституциональной экономической теорией, следует отнести их социологические и семиотические описания^[13].

Во всех выше перечисленных подходах исследователи не дифференцируют нормы и правила друг от друга в качестве основных элементов институтов. Несмотря на «игровую метафору» Норта, в которой отождествляются нормы и правила в качестве содержания экономических и социальных институтов, с научных позиций корректнее соотносить с институтом не правила сами по себе, а нормы^[14]. Если сравнить значения, которые могут принимать оба этих термина в социально-экономических исследованиях, то семантика термина «правило» по сравнению с нормой более прагматична и конкретна. Так, содержание термина «норма» трактуется как «предписания, служащие общими указаниями для социального действия. Нормы предполагают наличие легитимности, согласия и предписания, поскольку самим термином обозначаются социальные ожидания „правильного“ или „надлежащего“ поведения. Отклонение от норм наказывается санкциями, приобретаются же нормы посредством интернализации и социализации»¹.

В этом же источнике правила рассматриваются как особый вид причинности, характерный только для человеческого поведения. Правила являются способом связи между действиями индивидов, поскольку они основываются на смыслах, а не на внешней причинности, источником которой могут быть предписания любого происхождения, то есть социальные, этические, религиозные, экономические, правовые, научные и т. п. нормы. Таким образом, «наделение смыслом — это процесс применения различных правил, которые по природе своей социальны, поскольку верность осмысления можно определить, только следуя тем правилам, которым следуют другие»^[15][16]. Поэтому в социокультурных и социально-экономических системах правила обозначают реальность, отчасти совпадающую с той, которая определяется нормами, но одновременно и значительно отличную от нее, так как правила моделируют как внутреннюю (смысловую), так и внешнюю (нормативную) структуры человеческого поведения.

Правило описывает внутреннюю и внешнюю структуру действия индивидуумов как процесс взаимной проницаемости смысла и предписания. Поэтому логично утверждать, что всякая норма — это правило, но не всякое правило — норма. Представляется, что норма соответствует внешней структуре социальных взаимодействий — предписаниям, ожиданиям, указаниям, требованиям, санкциям, наградам — ив микроэкономике регулирует рост организаций и фирм всевозможных видов (от коммерческих предприятий до благотворительных ассамблей), а затем и организацию внутрифирменной среды предприятий. В современных российских организациях предпринимательского типа — на предприятиях, фирмах, корпорациях — нормы и правила совпадают, так как отражают современные тенденции разделения собственности и управления, с одной стороны, и кризис доверия в переходных модернизируемых экономиках, с другой.

С одной стороны, положительная обратная связь исполнения предписаний (формальных или неформальных норм) гарантирует определенную эффективность бизнеса на минии микроуровне, но, с другой стороны, координация функционирования институтов на мезои макроуровнях хозяйствования может приводить к устойчивым неэффективным равновесиям и стратегиям («институциональным ловушкам»), известным в менеджменте по результатам теоретикоигровых исследований так называемой «дилеммы заключенного». Инструменты реализации стратегии предприятия состоят из правил, которые подчиняются задачам и целям действий организации и ограничивают (упорядочивают) действия агентов в принятии управленческих решений. Организация работы производственно-коммерческого предприятия любой формы собственности основана на возможностях двух типов контрактов — нечетких (подразумеваемых) и четких. Хотя нечеткие контракты между агентами (менеджерами и персоналом разных уровней) равнозначны доверительным отношениям (доверию), для своего оптимального функционирования они все равно нуждаются в разграничении полномочий, определении направлений ключевой компетенции и установлении ответственности в принятия решений между разными уровнями управления. Последнее обстоятельство указывает на фундаментальное управленческое значение политики предприятия как правил, или директив, определяющих границы действий организации^[17].

Отсюда следует, что стратегическое распределение и интеграция власти и ответственности в организации предпринимательского типа нуждается в политиках, а гипотеза «институциональных ловушек» для возможных на миниэкономическом уровне отношений принципала (доверителя) и агента (исполнителя) требует тщательной эмпирической проверки. Произвольный институт (/_П5), согласно трансакционной теории, складывается из следующих элементов: содержания, состоящего из норм Nj, N₂, N₃, …, N_k; предписаний и условий 1_п применения норм N_b N₂, N₃, N_k; субъекта S; характера норм D; перечня санкций Е; институционального гаранта F:

Для реализации трансакций в контрактной парадигме важное теоретическое значение имеет алгоритмическое описание института. Общая схема алгоритма произвольного института сводится к следующей последовательности операций субъекта S:

• 1) мониторинг внешней среды, в которой должен действовать субъект S;
• 2) диагностика среды управления;
• 3) анализ и идентификация ситуации, в которой находится субъект S;
• 4) опоставление субъектом S ситуации Q с предписаниями и условиями 1_п применения норм N_b N₂, N₃, N_k института I_ns;
• 5) если Q соответствует I_n (N_lt N₂, N₃, …, N_k), to
• 6) субъектом S оцениваются последствия выполнения I_n;
• 7) если Q не соответствует I_n (N_lf N₂, N₃, N_k), to
• 8) оцениваются субъектом S последствия невыполнения I_n;
• 9) оцениваются субъектом S риски обнаружения гарантом F невыполнения 1_п;
• 10) оцениваются субъектом S размеры последствий от применения гарантом F санкций Е;
• 11) сопоставляются субъектом S последствия 1_п и 1_п;
• 12) принимается субъектом S решение.

Анализ отдельных операций алгоритма показывает, что трудности применения норм и правил института, ограничивающих действия субъекта S, определяются в решающей степени содержанием института (I_ns); неполнотой информации в соответствии с теорией ограниченной рациональности Г. Саймона; ростом издержек выполнения операций 1, 2, 3; неэффективными, но стабильными нормами, которые в теории В. М. Полтеровича называются «институциональной ловушкой»^[18].

Согласно алгоритму реализации произвольного института в поведении любого человека заложена основа оппортунизма и попадания в институциональные ловушки. Эта основа в человеке закладывается свободой выбора, его волюнтаризмом и субъективизмом. В таблице 10.2 представлена структура институтов экономики благосостояния.

Структура институтов благосостояния*.

Таблица 10.2

*Попов Е. В., Лавров И. В. Институты экономики благосостояния: теория и методология // Социум и власть. 2009. № 3 (23). С. 66—71.

Определения к таблице 10.2:

• 1. Норма — регулятивный элемент (регулятор) в поведении индивидуума, групп, сообществ и организаций.
• 2. Предписания и условия применения норм — ситуации регулирования, когда результаты функционирования системы значительно отклоняются или могут с некоторой вероятностью отклоняться от заданных параметров.
• 3. Субъект — рациональный экономический агент, оказывающий воздействие и влияние на объект, изменяющий его и контролирующий динамику изменений объекта. Под субъектом чаще всего понимают в общем социальном анализе индивидуумов (первичные субъекты) и сообщества, организации, группы (вторичные субъекты).
• 4. Характер норм — это сущность или, другими словами, атрибутивное свойство норм, выражаемое в их целевой функции как регуляторов поведения. Например, характер норм бывает регулятивный (свойство любой нормы, так сказать, «первого порядка», которое чаще всего увязывают с нормой); учредительный; динамический; статический; представительно-обязывающий (публичный); частный; формальный; неформальный; кодифицирующий; прецедентный; императивный; диспозитивный. Все, кроме регулятивного, указанные здесь атрибутивные свойства норм раскрывают их характер в разной степени глубины и цели, которую они реализуют. Поэтому справедливо будет считать эти определения характера норм сущностью «второго, третьего и т. д. порядков».
• 5. Перечень санкций — набор мер принудительного воздействия по отношению к нарушителям норм и правил приемлемого ведения хозяйственной и финансовой деятельности. С развитием рыночной экономики санкции могут включать кроме запрещения или ограничения деятельности, штрафов, лишения кредитов, закрытия счетов в банках, изъятия материальных и денежных средств публичное осуждение и моральный протест. Санкции подразделяются на договорные (штрафы за невыполнение условий договора); кредитные (банковские), применяемые банками при нарушении обязательств по кредиту; финансовые (финансовые меры со стороны государственных и иных органов). Санкции реализуют предупредительную, компенсационную (возмещение потерь) или репрессивную (наказание) функции.
• 6. Институциональный гарант — чаще всего санкции осуществляются со стороны распорядительных органов государства и местного самоуправления, их финансовых и налоговых органов, банков и кредитных учреждений, СМИ. Но в переходной экономике и в условиях транзитивного общества институциональным гарантом могут выступать неформальные и формальные группы и организации влияния — лидеры (элиты), лобби, союзы, партии, движения, кланы, секты, клубы, криминальные банды и «крыши» и т. п.

Отсутствие инстинктивного автоматизма в человеческом поведении, хотя науке до сих пор неизвестна «доля» природно-спонтанного в жизни людей, составляет крупную проблему контроля и регулирования индивидуальных и коллективных действий.

На наш взгляд, кроме философии и социологии отражение этой проблемы заложено в общей теории права разделением всех норм права на диспозитивные и императивные нормы. Допущение в гражданском праве диспозитивных норм — юридическая «уступка» биосоциальной природе человека, которая предполагает оппортунизм, девиации или отказ от ранее взятых обязательств.

Особой объяснительной силой, на наш взгляд, обладает теория институциональных ловушек, совмещенная с возможностями алгоритмического моделирования функций институтов на микрои миниэкономических уровнях организации хозяйственной деятельности. Вместе с тем есть серьезные методологические проблемы интерпретации теории институциональных ловушек, да и вообще всей теории институциональной экономики на внутрифирменном (миниэкономическом) уровне. Институциональная теория, согласно классификации О. Фавро, является нестандартной экономической теорией, включает в систему своих принципов, кроме набора неоклассических аксиом стандартной теории, теорию трансакционных издержек Р. Коуза и О. Уильямсона и учение о контрактах как институтах^[19].

В современной экономической теории существуют три альтернативных способа оценки установления рыночного равновесия и равновесных цен в неоклассической модели общего экономического равновесия — подходы Л. Вальраса, А. Маршалла, И. Кирцнера, которые можно объединить на основе принципа дополнительности. В случае Л. Вальраса равновесная цена выступает результатом взаимодействия количеств спроса и предложения на готовые товары. Постепенная количественная подстройка спроса и предложения выступает функцией цены до момента установления равновесного состояния. Сам Вальрас процесс рыночного регулирования спроса и предложения называл «нащупыванием» — приспособлением «неверных цен» обмена на каждом рынке в направлении изменения избыточной величины спроса.

Теорию «нащупывания» критиковал Ф. И. Эджуорт, который предлагал вместо нее теорию «перезаключения контрактов». С помощью процесса перезаключения контракта кто-то надеется получить дополнительные выгоды, оно продолжается до тех пор, пока не установятся равновесные цены и перезаключение не принесет выгоды уже никому. Именно в этот момент происходят обмены активами.

Иную трактовку процессов установления рыночного равновесия предлагал А. Маршалл, полагая, что рынок к равновесному соотношению количества спроса на товары и услуги и их предложения движет ценовая подстройка цен продавцов и цен покупателей. Модель подстройки объемов производства под точку ценового равновесия отождествлялась А. Маршаллом с маятниковым колебанием.

Третий подход к равновесию разработал представитель австрийской неоклассической школы И. Кирцнер. Согласно Кирцнеру рыночное равновесие является непосредственным результатом деятельности предпринимателей, которые собирают и обобщают значимую для заключения сделок рыночную информацию о товарах и услугах продавцов и потребностях в них покупателей. Условие равновесия по И. Кирцнеру будет выглядеть, по нашему мнению, как процесс взаимодействия предпринимателей () с ценами и объемами продавцов и покупателей (F*, P^s, Q^d, Q^s), который приводит в результате (=>) к рыночному равновесию:

В подходах Л. Вальраса и А. Маршалла определенный автоматизм рыночных трансакций обусловлен полной рациональностью покупателей и продавцов, так как им известны цены и объемы благ, которые они хотят купить и продать. В модели общего экономического равновесия рыночная адаптация контрагентов происходит почти мгновенно. Очевидно, что совершенно иначе протекает процесс рыночного взаимодействия по И. Кирцнеру. Знание рыночных возможностей выгодного обмена не дано его участникам в готовом виде в качестве условия равновесия. Наоборот, доминирующим состоянием является незнание, которое характерно для неравновесных социально-экономических процессов, когда и производство, и потребление благ осуществляется в условиях недостаточной оптимальности.

Для случая невыполнения предпосылок конкурентного равновесия К. Эрроу выдвинул подход, который заключается в том, что «когда рынок не способен достичь оптимального состояния, общество, по крайней мере, в некоторой степени признает этот разрыв, и возникнут нерыночные общественные институты в попытке его ликвидировать»^[20].

Таким образом, конфликтное взаимодействие рыночных контрагентов провоцирует циклические кризисы в обществе атомизированных хозяйствующих субъектов, или в массовом обществе.

На основе теории элит и теории массового общества можно получить нетривиальные объяснения временных нерыночных институтов и структур регулирования провалов рынка или их отсутствия для достижения общего экономического равновесия в транзитивных экономических системах (предельный случай). Так, в них равновесные структуры возникают как результат действия элит и инсталлируемых ими институтов: лидерства, социальной ответственности, доверия и перспективы (их логично рассматривать и как универсальные общественные блага).

Основные предпосылки теории общего экономического равновесия (модель Л. Вальраса) — атомарные хозяйствующие субъекты экономики (производители и потребители) с экзогенно заданными предпочтениями. В основе предпочтений лежат аксиомы полной или ограниченной рациональности, позволяющей упорядочивать (набор благ А предпочтительнее набора благ В, или набор благ В предпочтительнее набора благ А, или они равноценны, т. е. безразличны для хозяйствующего субъекта) и согласовывать выбор на основе отношений предпочтения (>) или безразличия (~), если А > В и В > С, то А > С, ненасыщаемые потребности независимых друг от друга хозяйствующих субъектов, конкурентные рынки, равновесные схемы и цены обмена — повторяются и в условиях частичного равновесия с небольшими изменениями условий устойчивости и источника предпочтений.

Так, вместо экзогенно заданных и устойчивых предпочтений хозяйствующих субъектов в условиях частичного равновесия предпочтения могут быть эндогенными и индивидуально изменчивыми, которые предопределяют деятельность предпринимателя, реализующего в условиях информационной асимметрии частичное конкурентное равновесие. Отсюда, согласно первой теореме экономики благосостояния, любое конкурентное равновесие является Парето-эффективным, следовательно, эффективное перераспределение ресурсов приводит к конкурентному равновесию (вторая теорема экономики благосостояния).

Следовательно, функция благосостояния (индивидуального или общественного) и равновесие реализуются при любых ограничениях условий оптимума: улучшение благосостояния может быть неэффективным, но равновесным и соответствовать условному оптимуму Парето.

Различные виды равновесия поддерживаются элитами при помощи созданных и укорененных институтов экономики благосостояния: лидерства, социальной ответственности, доверия и перспективы. В качестве экономических институтов, интегрирующих экономическую и политико-правовую систему общества, следует, на наш взгляд, принимать институты: гедонизма (по И. Бентаму), конкурентного равновесия (по К. Эрроу), эффективной экономической политики (по Дж. Р. Хиксу), признания личной свободы (по А. Сену), этических, социокультурных и культурно-исторических оценок (по А. В. Этциони), утилитаристского контракта (по Дж. Роулсу). Их научный вклад в развитие нормативной теории институтов экономики благосостояния представлен в таблице 10.3.

Таблица 10.3

Институциональное представление экономики благосостояния и общественного выбора.

*Сен А. К. Свобода, единогласие и права // Вехи экономической мысли. Экономика благосостояния и общественный выбор. Т. 4 / Под общ. ред. А. П. Заостровцева. СПб.: Экономическая школа, 2004. С. 195.

Репрезентативные институты благосостояния связывают в динамическую систему гражданское общество, экономику, политику и индивидуальную свободу как элементы единого целого, снижая издержки трансакций за счет мирного разрешения социальных конфликтов, внедрения контрактной парадигмы, укоренения норм толерантности и взаимности, инсталляции нового институционального порядка.

• [1] Моисеев Н. Н. Указ. соч. С. 6—9.
• [2] Норт Д. К. Институты, институциональные изменения и функционирование экономики. М.: Начала, 1997. 254 с.
• [3] Тамбовцев В. Л. О разнообразии форм описания институтов // Общественныенауки и современность. 2004. № 2. С. 113.
• [4] Попов Е. В. Институты миниэкономики. М.: Экономика. 2005. 638 с.
• [5] Серл Дж. Что такое институт // Вопросы экономики. 2007. № 8. С. А—27.
• [6] Московичи С. Машина, творящая богов: пер. с фр. М.: Центр психологии и психотерапии. Изд-во «КСП+», 1998. 480 с.
• [7] Измалков С. Теория экономических механизмов (Нобелевская премия по экономике 2007 г.) // Вопросы экономики. 2008. № 1. С. 8.
• [8] Ходжсон Дж. Привычки, правила и экономическое поведение // Вопросы экономики. 2000. № 1. С. 40.
• [9] Цит. по: Тамбовцев В. Л. О разнообразии форм описания институтов. С. 113.
• [10] Норт Д. Институты, институциональные изменения и функционирование экономики. М.: Начала, 1997. С. 17—18.
• [11] Олейник А. Институциональная экономика // Вопросы экономики. 1999. № 2.С. 137.
• [12] Тамбовцев В. Л. Указ. соч. С. 107, 112.
• [13] Там же. С. 114—117.
• [14] См.: Попов Е. В. Институты миниэкономики… С. 30.
• [15] Аберкромби Н. Социологический словарь / Н. Аберкромби, С. Хилл, Б. С. Тернер;пер. с англ. М.: Экономика, 1999. С. 190.
• [16] Там же. С. 236.
• [17] Минцберг Г. Стратегический процесс / Г. Минцберг, Дж. Б. Куинн, С. Гошал; пер. с англ, под ред. Ю. Н. Каптуревского. СПб.: Питер, 2001. С. 23.
• [18] Полтерович В. М. Институциональные ловушки: есть ли выход? // Общественныенауки и современность. 2004. № 3. С. 5—11.
• [19] Фавро О. Экономика организаций // Вопросы экономики. 2000. № 5. С. 4.
• [20] Эрроу К. Дж. Неопределенность и экономика благосостояния здравоохранения //Вехи экономической мысли. Экономика благосостояния и общественный выбор. Т. 4 /Под общ. ред. А. П. Заостровцева. СПб.: Экономическая школа, 2004. С. 301.