Методы анализа языка на морфологическом уровне

Морфология как часть грамматики, которая занимается изучением совокупности грамматических категорий в их противопоставленности друг другу, а также способов их выражения, традиционно пользуется рядом специальных методов. С помощью этих методов достигнуты большие успехи в определении и квалификации различных явлений морфологического строя конкретных языков. Остановимся лишь на следующих из них.

Традиционно-комплексный метод

Если бы поставить вопрос, какая отрасль (какой раздел) языкознания зародилась раньше всего, то однозначно ответить на него было бы совсем не просто. Древнейшей областью лингвистики можно было бы назвать, например, и морфологию, и синтаксис, и семасиологию. Вместе с тем известно, что синтаксис как самостоятельная лингвистическая дисциплина даже в высокоразвитой европейской традиции выделяется не раньше конца XVIII — начала XIX вв.: к этому времени относятся первые развернутые синтаксические описания, ориентированные на материал конкретных национальных языков. Еще позже, примерно к середине XIX в., определяется семасиология^[1]. Означает ли это, что у истоков языкознания на многовековом пути его становления и развития стояла морфология, не связанная ни с синтаксисом, ни с семасиологией, автономная, обозначившаяся именно как морфология? Разумеется, нет. Морфология в современном понимании начинает существовать с того же времени, с какого существуют противостоящие ей по предмету, задачам и методам анализа синтаксис и семасиология. До этой дифференциации морфологии так же не было, как не было синтаксиса и семасиологии. Лингвистическая традиция в силу исторических причин была синкретична: аспекты анализа, изучения, оценки языковых фактов еще не обозначились, поскольку не было вполне осознано, как язык организован, каковы важнейшие его единицы и правила их функционирования. То, что утверждается как предмет морфологии, тоже складывается постепенно, на протяжении столетий, причем предмет этот первоначально характеризуется не столько с точки зрения собственно морфологии, сколько комплексно, т. е. и морфологии, и синтаксиса, и семасиологии, и даже логики и т. д.

К числу древнейших понятий или категорий морфологии относится понятие о частях речи, которое встречается как в восточной — древнеиндийской, так и в западной — древнегреческой традициях. Уже в диалоге Платона «Кратил» выделяются две части речи — имя (ovopa) и глагол (ргща), определяемые логико-синтаксически: имена квалифицируются как слова, о которых что-либо утверждается, т. е. выступают подлежащими, глаголы — как слова, показывающие, что утверждается об именах, и тем самым являющиеся сказуемыми^[2]. Аналогично обстоит дело и у Аристотеля: «Мы находим у него начало разделения слов на три класса, или, собственно говоря, члена предложения: ovopa (nomen, имя), pppa (verbum, глагол, собственно говоря высказывание, затем как логическая категория предикат, наконец глагол) и conjunctio, союз, связка, т. е. все мелкие частички, не только союзы, но и местоимения, артикль»^[3]. Из этих двух примеров очевидно, что с самого начала выделение и формулирование морфологических понятий опиралось на синтаксис.

То же самое можно утверждать о роли семасиологии в процессе выделения тех же понятий, если иметь в виду, что глагол определяется как слово, обозначающее действие, а имя — как слово, обозначающее идею субстанции.

Позже входят в лингвистический оборот собственно морфологические понятия падеж, склонение, спряжение, время, вид, словоизменение, форма и т. д., служащие для характеристики соответствующих классов слов, что протекало параллельно с углублением и детализацией идей, связанных с классификацией частей речи. Наиболее полно учение о частях речи в античной традиции было сформулировано в александрийской школе грамматики. В дальнейшем, вплоть до наших дней, это учение совершенствовалось, уточнялось, расширялось, подвергалось почти непрерывной критике, но тем не менее продолжало и продолжает существовать в различных его вариантах. Таким образом, так называемые «акциденциальные», т. е. собственно морфологические, словоизменительные, параметры частей речи были определены лишь потом, когда само понятие о частях речи уже сложилось на иной, неморфологической основе, которая опять-таки не была однородной.

Суммируя сказанное, можно заключить: грамматическое учение о частях речи, принципиально соответствуя конкретным и многообразным языковым фактам и представляя возможность достаточно строго систематизировать их, безусловно, означало заметный шаг вперед по пути поступательного развития науки о языке. Выводы, как и учение в целом, были сформулированы с использованием вполне ясных приемов и принципов наблюдения над языковыми фактами. Последовательность, с которой их применяли, свидетельствует о том, что они составляли не случайную совокупность, а метод, не лишенный внутренней логики и целостности. Условно его можно назвать традиционно-комплексным.

Сторонники этого метода исходят из ряда положений:

• 1. Признавая понятие о частях речи одним из фундаментальных в науке о языке, они справедливо считают, что это понятие не поддается однозначному и одномерному определению.
• 2. Поэтому определение его должно быть многомерным, многосторонним, комплексным. «Систему разграничения (частей речи. — 3. Т.), принятую в наше время, — писал Г. Пауль в 80-х годах прошлого века, — определили следующие три аспекта: значение самого слова, его функции в составе предложения, его особенности в области флексии и словообразования»^[4]. Неизбежность такого подхода подтверждали позже многие известные ученые (в русском языкознании, например, Л. В. Щерба^[5], В. В. Виноградов^[6] и др.). Каждый из названных аспектов анализа слов с точки зрения определения принадлежности их к той или иной части речи, конечно, автономен в том смысле, что в любом случае можно прийти к вполне конкретным и достаточно убедительным результатам. В самом деле, если обратиться к произвольно взятой группе слов стол, письмо, ручка, рисовать, ходить, петь, красивый, высокий, сегодня, завтра, то при всех различиях представляемых ими лексических значений они сравнительно легко интуицией объединяются в группы: а) стол, письмо, ручка; б) рисовать, ходить, петь; в) красивый, высокий; г) сегодня, завтра. Внутри групп составляющие их связаны между собой общей идеей, общим смыслом, благодаря чему, собственно говоря, они оказываются способными выражать те лексические значения, которые они реально выражают. По той же причине группы в целом тоже противопоставлены друг другу. Общий смысл, объединяющий слова группы а), — это обобщенное значение предметности, субстанции; слова группы б), — обобщенное значение действия; слова группы в), — обобщенное значение признака; слова группы г), — обобщенное значение времени. Условно говоря, эти значения соотносятся с лексическими значениями примерно так же, как алгебраические выражения — с арифметическими. Если обобщенное значение предметности обозначить символом S, то оно может быть реализовано конкретными единицами практически бесконечного ряда слов данного языка, обозначающих предметность, например: S = [улица, дом, корова, небо, звезда, муравей, вода, ножницы, Москва, Петр, старина, высота и т. д.]. Подобное обобщенное значение называется категориальным, или, по современной терминологии, «глубинным». Это категориальное, «глубинное» значение частей речи, замеченное еще в глубокой древности, традиционно и обоснованно принимается в качестве необходимого критерия при разграничении, классификации частей речи. Но это лишь один из критериев — необходимый, однако его одного мало, недостаточно для распределения всех слов по частям речи. К примеру, возьмем слово пора в русском языке. Оно обозначает, как известно, «время, период», «какой-либо определенный момент», «время дня, года», «эпоху, период» и может быть заменено в речи, следовательно, словами год, день, час, минута и т. д., являющимися существительными, т. е. обозначающими предметность, субстанцию. Тем не менее только на этом основании квалифицировать слово пора как существительное во всех случаях, когда оно употребляется в речи, нельзя. Ср. слово пора в следующих высказываниях: Прощай, Онегин, мне пора (Пушкин. Евгений Онегин); Пора домой, в деревню, в избу, где вы ночуете (Тургенев. Лес и степь). В этих и подобных случаях слово пора выражает значение, которое можно передать словами «настал срок для чего-либо» с оттенком необходимости и которое не вытекает из его категориального значения. Это, так сказать, не изначальное его значение, а приобретенное в определенных синтаксических условиях, ибо «в грамматической структуре слов морфологические своеобразия сочетаются с синтаксическими в органическое единство. Морфологические формы — это отстоявшиеся синтаксические формы»^[6]. Условия синтаксического употребления формируют и изменяют грамматические (категориальные) значения слов. Тем не менее в известный период истории языка категориальные значения частей речи и типичные для них синтаксические функции обнаруживают согласованность между собой, складывавшуюся исторически и характеризующуюся относительной устойчивостью, что было убедительно проиллюстрировано А. А. Потебней^[8]. «Каждый член предложения (= синтаксическая функция слова.— 3. Г.) и каждая часть речи обладают своими, их характеризующими свойствами»^[9]. Не впадая в односторонность, можно утверждать применительно ко многим современным языкам, что, например, существительное в предложении выступает обычно в роли
• а) подлежащего, б) дополнения, в) именной части составного сказуемого, г) обращения, хотя для него не чужды и другие функции; глагол, как правило, оказывается сказуемым или его эквивалентом в односоставных предложениях; прилагательное — определением; наречие — обстоятельством и т. д. Эти выводы традиционного (классического) языкознания неопровержимы, о чем в последнее время ярко писал Джон Лайонз^[10], но их нельзя и абсолютизировать. Таким образом, семантический аспект части речи дополняется синтаксическим. Но и это не все. Главное, тот и другой аспекты взаимно дополняют в конечном счете те же семантические параметры части речи с той только разницей, что в одном случае речь идет о ее категориальной семантике, а в другом — о синтаксической, реализуемой в виде типизированной, обобщенной функции — функции члена предложения. Оба эти параметра дополняются третьим — собственно морфологическим, обнимающим формальные, прежде всего словоизменительные, характеристики частей речи, которые специфичны для отдельных языков или групп родственных языков и потому в противовес «глубинным» семантическим и синтаксическим параметрам считаются «поверхностными». Это значит, что, если слово является существительным, то оно не только обозначает предметность, субстанцию и в предложении может выступать в функции подлежащего (или дополнения, именной части составного сказуемого, обращения), но и склоняется, изменяется по числам, относится к нарицательным или собственным именам, и т. д. Прилагательные склоняются, согласуясь с существительными, имеют формы степеней сравнения и т. д. При прочих равных (одинаковых) основаниях решающая роль при квалификации слова как части речи принадлежит формальным, собственно морфологическим показателям, так как они максимально специфичны и поэтому лингвистически наиболее убедительны. Слова новый и новизна в русском языке выражают одно и то же значение, однако морфологически они принадлежат к разным частям речи. Подобных примеров можно привести достаточно много. Эти примеры подтверждают также и тот факт, что словоизменительные различия между частями речи дополняются различиями словообразовательными.
• 3. Каждый из приведенных критериев выделения частей речи важен сам по себе, тем не менее абсолютизировать их, как уже отмечалось, нет оснований: слово, функционирующее в речи, одновременно проявляет все свои существенные свойства — и семантические, и синтаксические, и морфологические. Поэтому использование этих критериев не может не быть диалектическим. Последовательность применения их диктуется задачами конкретного анализа, следовательно, она не является раз и навсегда заданной. Эта последовательность Л. В. Щербе представлялась, например, в следующем схематическом виде:
  • а) исследователь «должен разыскивать, какая классификация особенно настойчиво навязывается самой языковой системой или точнее, — ибо дело вовсе не в „классификации“, — под какую общую категорию подводится то или иное лексическое значение в каждом отдельном случае, или еще иначе, какие общие категории различаются в данной языковой системе»^[11];
  • б) «не видя смысла, нельзя еще устанавливать формальных признаков, так как неизвестно, значат ли они что-либо, а следовательно, существуют ли они как таковые, и существует ли сама категория»^[12];
  • в) «яркость же и формальной, и смысловой стороны категории зависит от соотносительности как формальных элементов, так и смысла, так как контрасты сосредоточивают на себе наше внимание»^[13];
  • г) поскольку «формальные признаки не ограничиваются одними морфологическими, то становится ясным, что материально одно и то же слово может фигурировать в разных категориях…»^[14];
  • д) «функция слова в предложении является всякий раз наиболее решающим моментом для восприятия»^[15].

Возможна и иная последовательность, продиктованная логикой иных лингвистических традиций и исследовательских вкусов, но конечный результат от этого существенно не изменится.

Традиционно-комплексный метод широко используется в современном языкознании при изучении самых разных языков. Он выдержал испытание не только временем, но и огромным разнообразием языкового материала.

Попытки, предпринимавшиеся в разные периоды истории языкознания, противопоставить ему одностороннюю ориентацию или на семантику, или на синтаксис, или на морфологию не только оказались безуспешными, но и лишний раз подтвердили его жизнеспособность и эффективность.

• [1] Кацнельсон С. Вступительная статья // Пауль Г. Принципы историиязыка. М., 1960. С. 7.
• [2] Звегинцев В. А. История языкознания XIX—XX вв.еков в очерках и извлечениях. Часть I. М., 1960. С. 10.
• [3] Томсен В. История языковедения до конца XIX века. М., 1938. С. 17.
• [4] Пауль Г. Принципы истории языка. С. 415.
• [5] Щерба Л. В. Избранные работы по русскому языку. М., 1957. С. 6А—66.
• [6] Виноградов В. В. Русский язык. С. 29.
• [7] Виноградов В. В. Русский язык. С. 29.
• [8] Потебня А. А. Из записок по русской грамматике. Т. 1—2. С. 64 и дал.
• [9] Мещанинов И. И. Члены предложения и части речи. Л., 1978. С. 230.
• [10] Лайонз Дж.

  Введение

  в теоретическую лингвистику. С. 338—346.

• [11] Щерба Л. В. Избранные работы по русскому языку. С. 64.
• [12] Там же. С. 65.
• [13] Там же. С. 66.
• [14] Там же.
• [15] Там же. С. 64 (примечание).