Концепция формирования мировой цивилизации

В концепции Тойнби содержится много глубоких идей и плодотворных гипотез, в частности, взгляд на различные культуры и цивилизации как на уникальные и неповторимые феномены, исторический путь и облик которых определяется не столько экономикой, как считали историки-марксисты, сколько массой других, не менее важных факторов. Тойнби, таким образом, преодолел экономический детерминизм позитивизма и марксизма, но его концепция не свободна от некоторого налета мистики, что делает ее менее понятной с точки зрения исторической науки.

В то же время позволим себе высказать ряд методологических соображений, чтобы разрешить некоторые противоречия, встречающиеся в фундаментальном труде А. Тойнби, никоим образом не принижающих его величие. Они были высказаны ранее одним из авторов^[1].

Предложенный Арнольдом Тойнби механизм имманентных цивилизационных изменений Challenge-and-Respon.se, то есть «вызов и реакция», на наш взгляд, выглядит механистическим упрощением.

Описанная Тойнби ситуация с гибелью примитивных обществ из-за отсутствия творческого меньшинства, прямо скажем, в истории неолитических народностей не встречается; во всяком случае, она не описана ни в мифологических, ни литературных памятниках.

На наш взгляд, авторитет сильного охотничьего предводителя, основанный на беспрекословном подчинении всех мужчин при облаве на крупного зверя, в земледельческих общинах уже не требовался. Вместо него возвышается знающая нормы тотемистско-табуистской этики мудрая женщина, которой доверено воспитание подрастающего поколения и суд в случае нарушения порядка исполнения исконных заповедей. В языке неолитических племен вообще нет синонима понятия «старейшина» потому, что содержать стариков и увечных кровнородственная и ранняя территориальная община не могла себе позволить из-за постоянной ограниченности средств к существованию.

Их, как правило, изгоняли или «приказывали умереть». По отношению к женщине, пока она способна к деторождению, то есть обычно до 50—55 лет, детерминатив «старуха» не применяется. Однако рядом всегда оказывается таинственный спутник — хитрый трикстер, или баловник. Он выступает и шутом, и судьей, и советником предводителя племени¹.

«Стержневая функция трикстера — смягчение шока отчуждения от объекта партисипации и прямого переживания сакрально-трансцендентного посредством внесения в сознание идеи относительности любых ценностей. Причем эта функция осуществляется сугубо культурными средствами: как бы ни брутально выглядело поведение трикстера, оно никогда не сводится к чисто аффективным реакциям. …Медиация, осуществляемая трикстером, заключается в том, что он, становясь нейтрализующим элементом между полюсами глобальных и сверхзначимых для культуры оппозиций, осуществляет их семантическую прогрессию до такого уровня, где они могут быть сняты посредством инверсионной перекодировки. Само же сознание трикстера как субъекта, ввиду его перманентно маргинального, погранично-промежуточного состояния, чуждо устойчивых форм партисипации, что парадоксальным образом сближает его с трансцендентным. …Трикстер паразитарен, но паразитарность его, с позволения сказать, конструктивна. Разрушая и профанируя ценности культуры и цивилизационный ресурс как их предметное воплощение, трикстер, в то же самое время, опосредуя процесс их отчуждения, готовит место для синтеза новых ценностей и приращения цивилизационного ресурса»^[2][3].

Он, как правило, — колдун, с детства причиняющий много неприятностей своим сородичам, убегая надолго из племени за знаниями и постоянно нарушая табу. По меткому выражению видного российского филолога М. И. Стеблин-Каменского, «трикстер — это ум без чувства ответственности»^[4]. Он занимается опасными ремеслами вроде кузнечного дела, и потому живет за пределами поселения, в урочище или на капище. Его оружием являются магические заклинания и обряды и коварство, которое он тщательно скрывает от членов племени, скрываясь под личиной простака. Он может перевоплощаться как в человека, так и в животное-тотем, то есть производить реинкарнацию, воскрешать мертвых, жить под землей и под водой. Он умеет толковать вещие сны, бодрствовать неделями и похищать у спящих соплеменников вещи^[5]. Он объясняет соплеменникам, как мир был создан из глины, почему зажигаются небесные светила и в чем смысл ритуальных церемоний. Но в случае стихийных бедствий, геологических катастроф или длительных климатических аномалий трикстер принимает неожиданные решения, всегда спасающие общину или племя от неминуемой гибели. В этом смысле понятны слова А. Бергсона о том, что «инстинкт и интеллект представляют два расходящихся, но одинаково уместных разрешения одной и той же проблемы»¹.

За это ему прощаются прелюбодеяния с чужими женами, на него не распространяются правила кровной мести. Становится понятным, почему деяния хитроумного трикстера Одиссея оцениваются Гомером выше героизма Ахилла; кузнец-олимпиец Гефест, передавший огонь прямодушному титану Прометею для людей, немощен, колченог и хитер, а «золотое руно» аргонавтам удается добыть с помощью магических уловок Медеи и «завораживающего» голоса певца Орфея. Древние индоарии считали, что люди познакомились с юридическими законами благодаря титану Хаягриве, который выкрал Веды из уст спящего Брахмы. Однако и сам трикстер часто попадает в нелепые ситуации, из которых его выручает глупая и верная жена или любящая подруга. И, что любопытно, трикстер избегает честного поединка с противником! Трикстер и выступает носителем социальной инфернальности — свободы воли. Из трикстеров впоследствии формируется сословие жрецов, реже — царей. «Царь…, по сравнению со жрецом, имеет более скромное значение. Ведь жрец исследует ответы оракула и толкует выпавший жребий. Он зависит от приказания жребия, и [весь] народ зависит от его приказаний»^[6][7][8].

Диодор Сицилийский писал: «Но самое удивительное происходит при смерти царей. Жрецы…, совершающие услужение и почести богам [и] занимающие величайшую и властнейшую должность, как только им придет на ум, посылают вестника к царю, приказывая ему умереть. Ведь таково-де решение богов, а смертные ни в коем случае не должны пренебрегать повелением бессмертных. Указываются и другие причины, которые простой ум [царя], привыкший к древним и неизменным обычаям, легко принимает [их приговор], не находя доводов, чтобы противиться ненужным приказаниям»^[9].

В «Ветхом Завете» идея трикстеров трансформировалась в образах падших ангелов^[10]. В апокрифической «Книге Еноха» древних евреев о происхождении кабалистических учений рассказывается, что, «когда люди размножились и стали рождаться видные из себя и прекрасные лицом дочери, то ангелы, сыны неба, увидев их, воспылали к ним любовью и сказали: „Пойдем, выберем себе жен из дочерей человеческих и произведем с ними детей“… Число их было двести; спустились они на Ардис, вершину горы Армона… Они взяли себе жен каждый по своему выбору; они вошли к ним и жили с ними и научили их волшебству, заклинаниям и употреблению корней и трав. Кроме того, Азазел научил людей делать мечи, ножи, щиты и панцири; он же научил их делать зеркала, браслеты и украшения, а также употреблению румян, подкрашиванию бровей, употреблению драгоценных камней, изящного цвета и вида, так что мир совершенно преобразился… Амацарак научил всякому волшебству и употреблению корней. Армерс научил [их], как предотвращать действие чар; Баркаял научил наблюдать светила небесные; Акибиил научил знамениям и приметам; Тамиил — астрономии и Асарадел — движению Луны» ¹.

Трикстеры повсеместно выступают как основатели рода, или фратрии. Значительный пласт мировой мифологии посвящен «древним людям», которые со временем перевоплотились в священные растения, насекомых, рыб, животных, небесные тела и прочие «вечные явления». Мифологическая интерпретация формирования фратрии всегда начинается с появления доброго «чужака». Он является чудищем или уродцем «ростом выше леса», не знавшим к себе человеческого отношения, то с выросшими на голове деревьями, то обросший морскими желудями, то с одной непропорционально длинной змеевидной рукой, то покрытый звериной шерстью. Девушки совершают над ними магические обряды, и они превращаются в прекрасных юношей, которые позже женятся на своих спасительницах. Но в отличие от бытовых сказок о западноевропейских «жаках-простаках» и русских «иванушках-дурачках», которые обычно заканчиваются счастливо, в неолите, дав начало роду, эти юноши уходит или под землю, или на небо. Так и должно происходить в древнейших пластах фольклора, иначе смысл ритуала культа предков терял бы всякий смысл!

Ф. Шеллинг отметил этот факт, когда писал о том, «что живет в сказаниях мифологии, несомненно, когда-то существовало, и современному роду человеческому предшествовал род богов и титанов»^[11][12].

До их появления люди «делали глупые вещи», поскольку «они еще не знали в пище хлеба, не знали они и одежды, как овцы, зубами срывали траву, водой насыщаясь из ям на земле». Так зарождаются в первобытнообщинных социумах основы флороморфных, затем зооморфных и впоследствии примитивных религиозных антропоморфных представлений у первобытных народностей¹.

Основной ипостасью первопредка обычно выступает Луна, символизирующая его бессмертную сущность, — он умирает и воскресает подобно ночному светилу и совокупляется с женским началом Солнца в период лунных и солнечных затмений.

Таким образом, культ триктера-первопредка предшествует тотемизму, а не наоборот, как прежде считали историки-позитивисты и ученые, причисляющие себя к материалистам.

Это прозорливо заметил Д. Ливингстон, описывая культ льва как первопредка. «Для размножения львов не существует никакой преграды; туземцы верят в то, что души их вождей переходят во львов, и никогда не делают попыток убивать их; они верят даже в то, что вождь может превратиться во льва, убить, кого ему угодно, и снова превратиться в человека. Поэтому, когда они видят льва, они приветствуют его, как человека, хлопаньем в ладоши»^[13][14]. Отсюда рождается и почитание этих хищников у древних египтян как земного воплощения фараона, как и медведя у германцев и славян.

На Кикладских островах в крито-микенскую эпоху почитались тельхины, вулканические божества морских глубин и воспитатели Посейдона. С ними критяне и ахейцы связывали изобретение различных искусств и ремесел. Они могли изменять свою внешность, но ни с кем, кроме избранных старейшин, не делились своими тайнами. Платон считал, что люди получили все знания и от демонов. Он называл их «Smpovsg», то есть мудрыми.

Подобным демоном-уродцем являлся и белый бородатый герой ацтеков Кецалькоатль, который приплыл на Юкатан на кожаной «оперенной» лодке. По преданию он обучил центрально-американских индейцев технике обработки бронзы, каменному строительству и земледелию. Высшим его даром были законы общежития и управления государством. Его женой стала местная девушка Коатликуэ, спасшая его от одиночества и вознесшаяся на Луну после таинственного исчезновения супруга. Кецаткоатль изображался в виде огромного крылатого змея.

На значительных тайных оргиастических празднествах переодетые в одежду умерших предков мужчины являются на праздник для ритуальных мистических действий. Тот же принцип лежит и в сущности древнегреческих празднеств в честь Диониса, Вакха и других богов и героев. Мифологическими персонажами, хозяевами и хранителями окружающего мира буквально кишат леса, горы, земля. С ними человек сталкивался на каждом шагу и в любом предприятии. Особый интерес они проявляют к женщинам, с которыми вступают в сексуальные отношения и в результате которых рождаются герои, люди-полубоги, совершающие блистательные подвиги и уничтожающие враждебные людям хтонические существа.

Постоянная тема мифов — это добывание первого огня таким же культурным героем-первопредком, который является титаном и был очень высок «наподобие дерева», для людей, питавшихся до этого сырым мясом и рыбой; похищение лука и стрел и создание растений. Методом является обычное воровство, как у Прометея.

Человек стал окончательно осознавать себя «венцом творения», только овладев средствами межличностной коммуникации, членораздельной речью, сопряженной с трудовыми навыками. Язык — это совокупность языковых смысловых единиц, или совокупность предметов, которые обладают смысловым значением и производятся самими социально-организованными системами. В области распознавания и развития речи его возможности были и остаются поистине уникальными: он способен распознавать озвученные фонетические конструкции независимо от тембра, громкости, выразительности, интонации и высоты тона голоса и окружающего контекста. Только человек одинаково распознает смысл известного слова и умеет выделить знакомый голос среди говорящих людей.

Первой «теоретической» проблемой, которую пытается разрешить первобытный индивид, — это цель и способ сотворения мира. Он исходил из очевидного тезиса «человека способен создать тот, кто сильнее, больше и могущественнее его самого» — сверхъестественный творец — из материалов, недоступных животным. Но поскольку во вновь созданного человека надо вдохнуть разум, осознававшийся с речью, Бог совершает это Словом. Язык как форма культурной целостности с начала существования человечества был включен в общую структуру духовного производства. Субъективно индивид начинает ощущать себя бессмертным благодаря слову, и соблюдение различного рода норм поведения или личных заслуг перед ним становится важнейшей задачей бытия: ведь так он тоже может оказаться в числе «младших предков». Тем самым как бы устранялся страх перед неизбежностью физической смерти, что придавало и придает любой мифологии некий иммортальный вневременной смысл.

Слово имело магический смысл. Для архаичного сознания имя и сущность — это одно и то же. В Риме даже была поговорка «nomina mimina est» — «имена — это знамения, знаки, предзнаменования». «Считалось, — отмечает один из основателей современной этнографии Д. Фрезер, — что человек, узнавший подлинное имя бога или человека, владеет их подлинной сущностью и может принудить к повиновению даже бога как хозяин своего раба» ^[15].

Поэтому первые опыты с созданием письменности были привилегией колдунов, магов и жрецов, чтобы сохранить тайну Слова.

Геродот описывает оригинальный опыт «измерения времени», который якобы придумал персидский царь Дарий I Ахеменид. Во время скифского похода он оставил воинам, охранявшим переправу через Дунай, ремни с завязанными узлами. Развязывая ежедневно по узлу, воины вели счет дням с начала похода. Этот принцип знали и скифы, и сарматы, и славяне. Однако «отец истории» мог уже и не знать, что эти узлы несли и содержательную информацию в форме военных приказов.

Нельзя исключить того, что многие народы имели свою оригинальную систему письма — так называемую узелковую письменность. Знаки ее не записывались, а передавались с помощью узелков, завязанных на нитях, которые заматывались в книги — «клубки». В древности узелковая письменность, надо полагать, была распространена достаточно широко. Узелковым письмом «кипу» и «вампум» широко пользовались древние инки и ирокезы. Вампум происходит от слова «vampumpeag», и оно являлось средством передачи информации с помощью нитей с нанизанными на них раковинами. Содержание сообщения выражалось цветом, количеством и взаимным расположением раковин. Узелковое письмо «цзе шен» было хорошо известно и в Древнем Китае. Угро-финны, издревле совместно проживавшие со славянами на северных территориях России, имели узелковую письменность, упоминание о которой сохранилось в карело-финском эпосе «Калевала». На многих предметах, поднятых из восточно-европейских захоронений языческого времени, просматриваются несимметрические изображения узлов сложной конфигурации, отдаленно напоминающие иероглифическую письменность древневосточных народов. Еще в средние века выражение «вязать словеса» у русских означало обладать литературным талантом.

Память об «узелковом письме», в частности, осталась в славянском фольклоре. Отсюда происходит привычка завязывать «узелки на память», говорить о «нити повествования» и «хитросплетении сюжета». Сказка о «клубках» бабы-Яги, которые указывали путь заблудившимся в лесу одиноким девушкам, восходит к временам неолитической общины. Они хранились в берестяных туесах-коробах. Отсюда происходит крылатое выражение «наврать с три короба».

Женщина в мифах представляется таинством, которое почитается как начало природы. Кроме того, она в преклонном возрасте, когда уже «пережила всех духов», занимается воспитанием детей, которые воспитываются сообща в некоем подобии «детского сада», и передает им опыт племени в форме сказок, легенд и родовых преданий. В социально-культурном плане человек, живущий в мире магических обрядов, с рождения знал и исполнял свои обязанности, так как ощущал себя в гармонии с волей тотемов и божеств и ясно осознавал свое место и ролевые функции в общине.

В древнекитайской мифологии присутствует женское божество Нюй Ва. Она имеет облик полуженщины-полузмеи — в некоторых случаях у нее голова быка. Богиня творила людей из некой нерасчлененной массы, создавая их отдельные части тела и органы. Нюй Ва приписывается установление обряда бракосочетания и сохранение космического равновесия в период засухи или паводков. Ее атрибутами были квадрат и лунный диск — символы женского начала инь. На рельефах Нюй Ва обычно изображалась вместе с легендарным императором Фуси — его символами были круг и солнечный диск — в виде человекозмеев с переплетенными хвостами, что означало их супружескую близость. В космогоническом мифе о борьбе Желтого императора Хуан Ди с чудовищем реки описывается, как тот низвел с небес богиню для борьбы с водной стихией. Неслучайно «китайцы верят, что вся земля была когда-то залита водой, которая после многих работ стекла в море. Это разделило Время на старое и новое. Отсюда начинается их история» ¹.

Алтайские народности в собственных крайне фрагментарных этиологических сказаниях связывают сотворение мира с чудесным зверем Мааны, «большим, как столетний кедр», которая жила в одиночестве на всей Земле. Она последовательно произвела на свет всей зверей, вскоре покинувших ее. Тогда она родила мужчину Танзагана, которого Мааны женила на младшей дочери тринебесного божества Курбустана. Но всех родившихся детей та убивала и отправляла на небо в виде звезд. Танзагану ничего не оставалось, как прогнать неуемную жену. «Глядь, а рядом с ним, дымом очага закопченная, сажей запачканная, темная, будто головешка, старуха. Эта старуха родила Танзагану много-много смуглых черноволосых детей»^[16][17]. Сама Мааны после содеянного ею блага вновь вознеслась на небо.

В мифах аборигенов племени аранда, наоборот, творцами всего живого являются «два великих брата Нумбакулы», жившие на небе в созвездии Большой Медведицы. Однажды они увидели на берегу соленого озера безликую слипшуюся шевелящуюся массу существ — инапатуа. Они не имели ни рук, ни глаз, ни ушей и не могли самостоятельно передвигаться. Братья с помощью каменных ножей придали будущим людям «естественный облик» мужчины и женщины. Однако люди долго ползали на брюхе или, самое большее, передвигались на четвереньках. Им помог колдун-виринум, который приподнял небо¹.

Учитывая, что эти рассказы записывали христианские проповедники, которые не могли себе представить Божественное Провидение в образе женщины, то, скорее всего, ее образ оказался замещенным мужским божеством.

Таким образом, трикстеры являются важнейшим творческим элементом любого общества, иначе человечество исчезло бы в борьбе за существование. Этого Тойнби не учел.

Первоначальные этнополитические системы возникли на почве ирригационного оседлого экстенсивного земледелия с постепенным расширением выпасного содержания мелкого рабочего домашнего скота и птицы, которые принадлежат к древнейшим, но и наиболее примитивным обществам. С исчерпанием возможностей экстенсивного земледелия такие цивилизации оказывались перед альтернативой: либо вести захватнические войны для вовлечения новых масс населения и окультуривания плодородных почв в государственную орбиту, либо переходить к крупнотоварной прибрежной морской торговле подобно крито-минойской олигархии. Таков «вызов» окружающей природной среды. Гердер писал, что «миф физически всюду отражает климат и характер народов… Мифология каждого народа есть отпечаток того, как он смотрел на природу, в особенности же — находил ли в ней сообразно своему характеру… больше хорошего или дурного, и как он пытался объяснить себе одно через другое»^[18][19].

Первые крупные территориальные земледельческие общины возникли в верховьях Тигра и Евфрата около 7000 г. до н. э. К этому же времени относятся обширные аграрные корпорации в Палестине и Анатолии — археологическая культура Иерихона и Чатал-Куюка. Население культивировало ячмень, овес, полбу и горох. Им принадлежит первый известный опыт одомашнивания коз, овец и свиней, выпас которых осуществлялся с помощью пастушьих овчарок.

Древневосточные монархии оказались чрезвычайно жизнеспособными и долговечными именно потому, что египетские фараоны, цари Месопотамии и Палестины сохраняли у подданных неолитические представления и охраняли земледельческую и ремесленную общину. Она, в свою очередь, по-прежнему осуществляла ежегодные переделы пашенной земли и сырья, а господствовавшая бюрократия, снабжая ее членов посевным материалом и орудиями производства в виде архаического «трибута», взимала с них затем определенную часть натурального продукта в качестве налога.

Лошадь древнейшим земледельцам Востока была неизвестна. Раскопки в городище Поллинг в южной Баварии дают возможность утверждать, что она была одомашнена в конце V — начале IV тыс. до н. э. Радиоуглеродный анализ с помощью изотопа С-14 позволяет говорить о том, что это случилось в 3670 г. до н. э.

Отгонное коневодство распространилось вместе с индоевропейскими кочевниками до Дуная, а позднее лошадь была завезена в Центральный Иран гиксосами. Сам факт приобретения евразийскими народами поистине универсального вьючного, упряжного и боевого животного резко изменил вектор социального, экономического и культурного развития тогдашнего мира и ускорил технологический прогресс.

Становление государственного и правового менталитета тесно связано не только с климатическими и природными условиями, но и с геополитическим окружением, в которых развивается тот или иной социум. Все древнейшее право вытекает из мифологии. Столь отличные цивилизационные системы обусловлены средой обитания человека: неслучайно самые устойчивые из них возникают в аллювиальных долинах гигантских рек (Египет, Междуречье, Китай), а там, где господствует богарное, основанное на дождевом и ручьевом орошении, земледелие, происходят непрерывные миграции народов в более удобные регионы, что неизбежно приводит к затяжным военным конфликтам. Еще «агрессивнее» номадические или кочевые народности, существование которых прямо зависит от фаз солнечной активности^[20]. Все это отображается в нормах права — древние египтяне и китайцы дольше других сохраняли стиль мышления позднего неолита, в то время как греки и римляне преодолели его за сравнительно небольшой отрезок времени.

Таким образом, уже в глубокой древности сложились две цивилизационные парадигмы: ирригационная земледельческая и динамическая номадическая кочевых народов, которые, слившись воедино, создали основу мировой культуры.

Стадии цивилизационного развития отчетливо наблюдаются в древнем Египте благодаря ранней дешифровке иероглифических текстов Ф.-Р. Шампольоном. Архаический период и эпоха Древнего царства характеризуются применением деревянного плуга из черного «нубийского» дерева, в который впрягались одомашненные ослы-онагры, и сохранением пережитков неолитической общины. Регулирование всех отношений между племенными ареалами расселения племен, или номами, взяло на себя государство в лице фараона и жречества на основах тотальной централизации производства и распределения. Избыточная рабочая сила использовалась на ритуальных общественных работах, главным образом в строительстве пирамид.

Современные исследователи, в целом, согласны с Геродотом, что только на строительстве пирамиды Хеопса работало не более 100 тысяч человек, но не дольше трех месяцев в году и только в период разлива Нила. Диодор Сицилийский уже называет цифру в 360 тысяч человек, что является примитивной нумерологией: получается, что на строительстве пирамид ежедневно работали 100 тысяч человек. Просто трудолюбивый эллинистический компилятор неверно перевел слова «отца истории»!¹

В качестве постоянных работников после спада паводковых вод оставалось только 4 тысячи человек, — архитекторов, каменотесов и ремесленников высокой квалификации, — для которых был построен специальный жилой поселок. Такое «непроизводительное» использование человеческого труда объясняется тем, что к этому времени истощались и без того небольшие запасы продовольствия земледельцев, а долина Нила оказывалась полностью затопленной. Крестьяне лишались возможности жить в своих хижинах. «Когда Нил затопляет страну, — писал Геродот, — только одни лишь города возвышаются над водой, почти как острова в нашем Эгейском море. Ведь вся остальная египетская страна, кроме городов, превращается в море. Тогда плавают на судах уже не по руслу реки, а напрямик по равнине. Так, например, на пути из Навкратиса в Мемфис проезжают мимо самих пирамид, хотя это необычный путь по реке: [обычный путь] идет мимо вершины Дельты и города Керкасора»^[21][22].

Длительный паводок Нила грозил социальными потрясениями и даже голодными бунтами, и фараоны эпохи Древнего царства брали на себя обеспечение подданных работой, пропитанием и жильем в этот неблагоприятный период, а после паводка обязательно снабжались семенами, рабочим скотом — в случае его гибели — и орудиями труда. Трехмесячное содержание нескольких сотен тысяч человек обходилось очень дорого для казны фараона, и подданные понимали, что должны вернуть ему долг. Они выплачивали его в форме натурального налога после сбора урожая, считая, что фараон является благодетелем.

Сам принцип взимания ренты основывался на «трибутном распределении», который уходил своими корнями в эпоху неолита. Авторитет фараона оценивался тем, насколько он смог справедливо поделиться своими духовными знаниями и материальными накоплениями с соплеменниками, а не на умении царской бюрократии внеэкономическим путем отчуждать совокупные богатства в свою пользу, как происходит при утверждении государственных правовых институтов в развитых цивилизациях. Возвращая сторицей долг, накопившийся в период наводнения, подданные выплачивали натуральную ренту бескорыстному заимодавцу в лице вождя или царя.

Германский историк Ф. Хейхельхейм замечает, что в глазах египтян фараон «спас человеческий род, став человеческим существом, осуществляя эсхатологическое преображение царя в каждом поколении, — это делало царя существом, совершенно отличным даже от самых высших жрецов или аристократов. Царь спасал человечество своей беспредельной мистической силой в мире и на войне, своей справедливостью в поддержании благотворных явлений и своей щедростью в выдачах и инвестициях неисчислимого капитала для блага своих подданных»^[23].

В Среднем царстве в связи с широким применением бронзы и вследствие этого повышением урожайности сельскохозяйственных культур необходимость в обеспечении податного населения на время разлива Нила отпала. Хранилища продовольствия крестьяне теперь строили на высоких берегах, куда вода не поднималась. Строительство грандиозных пирамид прекратилось.

Таким образом, Среднему Египетскому царству свойственно широкое использование бронзового инвентаря и волов как рабочего скота, культивирование проса, ячменя, овса и льна, что привело к развитию натурального хозяйства и как следствие — к политической и экономической независимости номов. Производство приобрело рациональную направленность, пока, в конце концов, не были исчерпаны собственные резервы экстенсивного развития.

Наступает закономерная стагнация, за которой следует последний этап развития — Новое царство. У хеттов фараоны заимствовали секрет изготовления железа, у гиксосов — одомашненного коня и легкую колесницу, у вавилонян — пшеницу. Из Палестины и Сирии депортируются целые этносы и племена, которые в качестве государственных рабов расселяются в Дельте Нила. Однако номы стали настолько независимыми в экономическом отношении, что власть фараонов стала номинальной. И все попытки центральной власти ограничить всевластие номархов кончаются дворцовыми заговорами, пока не происходит ликвидация собственно египетских династов.

Тойнби считал, что надлом египетской цивилизации начался с религиозной реформы фараона Аменхотепа IV, который взял себе новое тронное имя Эхнатон в честь единого верховного бога Атона. Он попытался создать «универсальное государство», объединив под знаменем солнечного божества автохтонных египтян с депортированными народностями из Передней и Малой Азии. Реформа оказалась незавершенной, но имела существенные последствия для активизации внешней политики и ослабления царской власти в пользу жречества. Рамсес III был убит в результате «заговора в гареме» под руководством царицы Тейи, умело организованным верховном жрецом храма Амона-Ра в Фивах Херихора. В течение тех тридцати лет шесть представителей династии Рамессидов последовательно сменялись на престоле путем дворцовых переворотов, которые были делом рук того же верховного фиванского жреца Амона-Ра.

После очередной «скоропостижной смерти» фараона Рамсеса XI первосвященник Херихор стал правителем и довел страну до окончательного разделения на две части, которыми формально управлял он как провозглашенный богом глава государства до своей кончины.

После его погребения власть захватила ливийская Сансская династия, которую сменили персы, а потом Египет стал вотчиной эллинистического монарха Птолемея Лага, полководца Александра Македонского и его преемников. Последняя египетская царица Клеопатра VII Филопатор покончила с собой в 30 г. до н. э., когда в Александрии высадились римские легионы Октавиана Августа.

Таким образом, в течение без малого двух тысяч лет цивилизация Египта существовала, пользуясь терминологией Тойнби, в форме «окаменевшей жизни и смерти».

Сложнее обстояло дело с монархиями в Месопотамии. Быстрое течение Тигра и Евфрата, способствующее постоянному изменению русел великих рек и непредсказуемых паводков — «потопов», образно говоря, как бы «смазывает» картину цивилизационного процесса, — устья рек там быстро заиливаются, и глинистая почва становится непригодной для распашки. Поэтому в таких условиях культурные этносы вынуждены были постоянно мигрировать из Шумера севернее, что вело к изменению центров обитания этносов: от южной шумеро-аккадской метрополии до ее северной Ассирийской окраины.

Позднее возникают номадические, или скотоводческие государственные образования, которые в силу более сложной организации процесса отгонного содержания огромных стад крупного рогатого скота и табунов лошадей, начиная с индийских ариев, гиксосов, киммерийцев, коневодов Мидии, Урарту и заканчивая скифо-сарматским раннегосударственным объединением, наложили неповторимый отпечаток на всю систему господства и подчинения.

Многие номадические социокультурные системы — арии, арабы, тюрки, гунны-хунну, скифы и сарматы — длительное время развивались, подчиняясь внутренним социокультурным архетипам, независимо от внешних «вызовов», хотя были в постоянном контакте с развитыми земледельческими социумами. Они заимствовали у соседей чаще всего военные новшества, но только те, которые были необходимыми в групповом бою. Тяжелые осадные орудия их не интересовали. Номады обычно не строили городов и храмов, обживая оставленные прежними обитателями поселения и архитектурные комплексы для отправления религиозных торжеств. Их быт и одежда оставались сугубо функциональными: трофейная парадная одежда использовались военными вождями для дипломатических миссий. Это же касалось обычаев и прав номадических народностей¹.

Оба типа государственности после расширения экспансии номадов, естественно, тяготели к симбиозу, превращая завоеванных земледельцев в низшие сословия общества. Синтез этих двух типов государственности, в конце концов, и привел к возникновению очагов мировой цивилизации.

Взаимопроникновение материальной и духовной культуры, взаимосвязь и взаимообусловленность культурно-хозяйственных типов различных, географически удаленных друг от друга цивилизаций осуществляется вначале посредством натурального обмена, а на государственной стадии — посредством товарно-денежных отношений. В условиях неолита мелкий рогатый скот, кремень, соль, раковины моллюсков каури, янтарь, полудрагоценные камни, которые использовались для изготовления украшений, становились региональным эквивалентом натурального обмена, в условиях энеолита — медь, олово, золото, серебро и полудрагоценные камни, которые оценивались каждым социумом в зависимости от необходимости в них. Универсальное средство обмена — монета появляется сравнительно поздно, когда окончательно нарушается локальная неолитическая замкнутость обществ, и международные социально-экономические контакты становятся необратимыми.

Таким образом, все цивилизационные социумы никогда не существовали изолированно один от другого — между ними существовали вначале опосредованные, а затем и прямые взаимосвязи, векторы которых неизбежно сближались во времени и пространстве^[24][25].

Наиболее законченные формы цивилизационных парадигм возникают в точках активной интерференции, наложения новых культурно-хозяйственных типов завоевателей на устойчивые традиционные земледельческие уклады, где происходит их наиболее эффективное взаимообогащение. Так случилось в Вавилоне, где мощные номадические импульсы кочевников-амореев плодотворно обогатились земледельческими шумеро-аккадскими научными и культурными достижениями, и в Персии, где имела место интерференция культуры индийской, малоазийской и греческой цивилизаций. Но они, в свою очередь, оказывались восприимчивыми к любым иным влияниям. Христианство явилось проявлением духовной интерференции иммобильных земледельческих и динамичных номадических социокультурных ценностей в период кризиса Римской державы. Новое вероучение было революционным по содержанию и привело к закату античную цивилизацию. В этом и состоит огромная преобразующая сила Иисуса Христа.

Средиземноморье стало точкой взаимного обогащения двух типов государственности, где экстенсивно формирующаяся земледельческоторговая политическая культура была поглощена номадической, которая, в свою очередь, впитала в себя все лучшее, что накопила первая. Столкновение двух столь различных цивилизаций имело свои материальные и духовные последствия. Исторический опыт подтверждает, что окончательную победу не всегда одерживает скотовод-завоеватель. На стороне завоеванных земледельцев сила, обусловленная стабильностью, — вообще оседлое сельское хозяйство как связующее звено материальной основы существования выступает фактором умиротворения социальных противоположностей.

Представляется, что, в отличие от преобладающих точек зрения, цивилизациям свойственно не циклическое, родственное биологическим фазисам, а маятниковое дискретное, или скачкообразное развитие.

Оно характеризуется движением от активного поощрения правящей элитой технологических, культурных и социальных изменений с последующим возвратом через недолгий период социальных возмущений из-за перестройки элементов, называемой различными авторами то «переходным периодом», то «гражданской войной», к состоянию стагнации для устойчивой адаптации населения к нововведениям. Устанавливается состояние равновесия. Социокультурные перемены в обществе приводят к маргинализации — оттеснению на второстепенные позиции — значительной части именитых выходцев из коренного населения при переменах и к возрастанию харизматизации инородных властных структур при противоположном консервативном векторе. Это заметно снижает культурно-хозяйственную эффективность системы и ослабляет уровень политического управления. С целью недопущения объединения духовной и светской оппозиции против правящей олигархии все «канцелярии» дублировали друг друга. Пока этот компромисс удавалось соблюсти путем тщательного дозирования необходимых нововведений, цивилизация продолжала функционировать, клонясь, однако, к неизбежному закату. Затем повторяется движение к переменам, но с меньшей амплитудой, и обратно — с большей. Это вновь ненадолго продлевает гармоничное сосуществование государственных институтов и их влияние на население. На заключительном этапе необходимые внутренние перемены подменяются агрессивной внешней политикой, когда социальная стабильность достигается постоянным перераспределением среди местных властных и религиозных структур значительной доли богатой военной добычи, часть из которой обогащает и этническое ядро подданных. Но эффективность экспансионистского вектора цивилизационного развития достигает естественного предела тогда, когда масса завоеванных и порабощенных этносов вдвое превышает количество автохтонного населения.

Чем сложнее иерархия элементов и чем четче обозначено и функциональное назначение, тем жизнеспособнее цивилизационная система, поскольку вероятность паллиативной замены определяющего элемента простой совокупностью других факторов уменьшается.

В этом смысле наиболее несовершенными являются древневосточные деспотии с неразделенностью функций царя и жреца и крестьянским ополчением в качестве войска; и наоборот — более жизнестойкими стали федерации типа Персидской державы и Эллады. И наивысшим уровнем социальной организации являлась, бесспорно, Римская республика, в политической структуре которой сосуществовали монархические, олигархические и демократические элементы, в случае крайней необходимости замещая друг друга. Это заметил в свое время римскоэллинистический историограф Полибий.

Переходные периоды являются реакцией на флуктуации системы, когда по тем или иным причинам нарушаются связи между образующими ее элементами, и происходит их замещение другими. Представляется, что постепенное приращение новых функциональных характеристик подсистем изменяет скачкообразно ее сущность. Те ее элементы, которые сохранили жизнеспособность, превращаются в фундамент новой социальной системы, которая реализует качественно иные задачи.

Гегель образно описал это явление, сказав, что «как у младенца при рождении, после спокойного длительного питания первый глоток воздуха обрывает прежнюю постепенность лишь количественного роста, — совершается качественный скачок, — и ребенок появился на свет, так и образующийся дух медленно и спокойно созревает для новой формы, разрушает одну частицу здания своего прежнего мира за другой. …Это постепенное измельчание не изменившегося облика целого, прерывается восходом, который сразу, словно вспышка молнии, озаряет картину нового мира»^[26].

П. А. Сорокин по этому поводу отмечал, что поведение больших социальных групп, облеченных политической властью, становится иррациональным и безумным. И, «как опасный безумец, они сами нуждаются в изоляции от рычагов управления обществом, которые искушают их не до конца еще реализованными возможностями оргиастического применения власти. …В конечном итоге историю делают люди. Люди, занимающие положение, которому они уже не соответствуют, могут „успешно“ разрушить общество, но не могут создать ничего ценного. …В периоды острых социальных катаклизмов самыми приспособленными оказываются не лучшие, а средние индивидуумы, способные слиться с массой в ее инстинктивных мотивах и не дистиллированных разумом побуждениях»¹.

Русский врач-иммунолог С. И. Метальников в этой связи заметил: «Когда одна группа и сословие берут верх над другими группами и сословиями, они начинают выжимать соки и паразитировать за их счет. Если это состояние продолжится долго и угнетаемые элементы настолько ослабнут, что будут не в состоянии дать отпор, то общественный организм мало-помалу хиреет, заживо разлагается и погибает или естественной смертью или делается добычей другого, более сильного и более гармоничного социального организма»^[27][28].

Внешне такие кризисы выглядят похожими на «болезни государства». Они являются следствием «или особого властолюбия, вызывающего заговоры, или чрезмерного развития какого-либо из идеальных принципов, гармоническое равновесие которых образует нормальный режим государства». Они возникают только тогда, когда еще молодое государство «самоутверждается, укрепляет свою внутреннюю власть либо само является ареной жестокой борьбы за завоевание власти», и в период дезинтеграции сложившихся государств и отживших свой срок империй^[29].

Французский писатель Франсуа-Рене де Шатобриан ярко описал смутное время, когда люди «изощрялись в оправдании нравов, достойных осуждения, как если бы они силились воодушевить нас отвратительными примерами, пытались выдать за успехи века, за воцарение свободы, за глубину гения деяния натур низких и жестоких? Не смея ратовать за зло под собственным именем, люди прибегают к уверткам. Всякое уродство считается красивым, всякий позор — почетным, всякая гнусность — возвышенной, всякий порок — достойным восхищения. В результате мы вернулись к тому материальному языческому обществу, где всякое извращение имело свой алтарь. …Самое зрелое и передовое государство, как смертельно больной человек озабочен тем, что ждет его в могиле, так вымирающий народ беспокоится о своей грядущей судьбе. Отсюда сменяющие друг друга политические ереси. …Все преходяще: вера и нравственность отринуты или понимаются всяким по-своему. …Сердце славы бьется от силы один час, книга стареет через день, писатели убивают себя в надежде привлечь внимание, но тщетно — никто не услышит даже их последнего вздоха. В таком расположении умов люди не видят иного средства растрогать, кроме как живописать сцены казни и торжество порока, позабыв, что подлинные слезы — те, что исторгает прекрасная поэзия, те, где восхищение смешано с болью. …Мы окружены монархами, которые лишь воображают себя монархами, министрами, которые мнят себя министрами, депутатами, которые принимают свои речи всерьез, хозяевами, которые, владея состоянием утром, полагают, что будут владеть им и вечером. Частные интересы, честолюбивые помыслы скрывают от черни серьезность момента. Как бы ни казались важны насущные хлопоты, они не более, чем рябь над пучиной, — суета на поверхности воды не уменьшит ее глубины. Не отказываясь от мелких, ничтожных лотерей, род человеческий играет по-крупному: короли еще не выпустили карты из рук, но игру они ведут от имени народов»^[30].

Общество начинает испытывать перенапряжение в связи с теряющими прежнюю эффективность методами политического господства элиты и набирающими силу бюрократическими инструментами культурного, хозяйственного и социального регулирования. Цивилизация продолжает функционировать, клонясь, однако, к неизбежному закату: хозяйственная активность масс, разочарованных невозможностью влиять на политику правящей олигархии с целью изменения своего состояния, планомерно падает; традиционный крестьянский патриотизм из-за средостения с властью сменяется безразличием к судьбе государства, поощряющего застой. Неслучайно распространение христианства стало началом конца Вечного города Рима, который был только завершен нашествием «варваров». В период надлома католической цивилизации массовое сознание создавало утопию некой объединяющей «национальной идеи», которую эксплуатировали наиболее дальновидные монархи позднего Средневековья, как, например, Людовик XI и Генрих XVIII Тюдор.

Уже в эпоху поздней Римской империи, в период домината, получают широкое развитие прекарные и колонатные отношения, когда зависимость производящего населения от землевладельца является не столько личной, сколько экономической. Но маргинализация товаропроизводителей в это время дошла уже до такой степени, что потребовался натиск «варваров», их агрессивный энтузиазм, чтобы восстановить личную заинтересованность покоренных галло-римлян в дальнейшем развитии хозяйства на основе реставрации общинных отношений.

Отличие одной цивилизации от другой обусловлено в числе прочего разными системами социокультурных ценностей. Представляется, что рассматривать особенности цивилизационных процессов следует, начиная с природных условий и основного вида хозяйственно-трудовой деятельности, которые обеспечивали существование, и заканчивая религией, порожденной ею системой социокультурных ценностей и социальной психологией, которые способствовали развитию государственных начал¹.

Опыт построения иерархии господства и подчинения, выработанный римско-католическим папством, явился образцом при создании вассально-ленной системы в монархиях Западной Европы, как византийский «цезарепапизм» — для исламского средневекового Востока и православной России. Католическое мировоззрение стало универсальной системой ценностей, которая отрицала любые проявления национальной детерминированности сознания верующих. Апофеозом конкретного воплощения такой идеологии стали крестовые походы. Рыцарская этика воспроизводила ее на светском уровне и поэтому не могла трансформироваться в психологию, которая способствовала бы складыванию национальных государств. Понятия «Франция», «Англия», «Испания» и «Италия» для феодальной аристократии были до раннего нового времени лишь географическими ориентирами в едином католическом пространстве, а православные и мусульманские страны воспринимались ею как «окраина» обитаемого мира. Впрочем, в Византии, России и Турции относились к западноевропейским вселенским амбициям с не меньшим высокомерием, считая их людьми, не знающими и не любящими Отечества^[31][32].

Представляется, что понятие «цивилизация» можно, в общем, определить как непротиворечивую социокультурную систему, включающую не только хозяйственно-экономические условия жизнедеятельности общества, но и этнические, религиозные его основы, степень гармонизации человека и природы. Это и сообщество людей, составляющих определенный культурно-исторический тип с единым менталитетом — системой мировидения, которая формирует основополагающие духовные ценности и идеалы и определяет стереотипы поведения как отдельного человека, так и различных социальных групп. Присущий культурно-хозяйственному типу способ организации пространства и времени формирует особые черты культуры, государственности, социальной жизни и экономики.

Цивилизация, ее религиозные верования, социальные достижения и гуманитарные ценности влияют не только на общественно-политическую, но и на государственную организацию общества.

Религиозные войны в раннее Новое время сыграли огромную роль в изменении хода мировых цивилизаций и формировании новых гуманитарных ценностей. Фактически благодаря им возникли Канада и США, хотя некоторое время оставались колониями Франции и Англии.

Протестанты в Западной Европе подвергались истреблению со стороны государственной власти. Карл IX Валуа устроил своим гугенотам Варфоломеевскую ночь в Париже, английские короли бестрепетно ссылали своих пуритан и пресвитериан, которые считали себя «истинными британцами», в Северную Америку в качестве «белых рабов». Гугеноты и иудеи массами бежали от репрессий кардинала Ришелье в Канаду, в Квебек и на острова Карибского моря. Именно в Новом Свете получили распространение протестантские секты квакеров, методистов, баптистов, анабаптистов и мормонов как крайние вариации кальвинизма.

Уже в XVI в. они возродили организованное пиратство на морских магистралях этого «Флибустьерского моря». Еще при жизни Колумба у побережья Америки появились беженцы из Франции — в 1523 г. гугенот Жан Анго захватил корабли Кортеса, груженные испанским золотом, а в 1562 г. протестанты из Ла-Рошели и «белые рабы» из британских колоний на островах Карибского моря основали во Флориде первую каперскую базу Форт-Каролина. Испанская эскадра адмирала Педро де Менендеса немедленно уничтожила форт, а оставшихся в живых и раненых казнили с приговором: «Повешены не как французы, а как еретики». Над укреплениями был поднят испанский флаг.

Погибшие были скоро отомщены. Флибустьер-гасконец де Гурж отбил форт и уничтожил всех его защитников с вердиктом «Повешены не как испанцы и католики, а как убийцы». Религиозная необъявленная война на море началась.

Пираты-протестанты объединялись в интернациональные религиозные «братства» по конфессиональному принципу. А поскольку свое подданство королевской власти они одинаково презирали, будучи объявленными на Родине вне закона, то их знаменем стало черное полотнище с простым белым крестом. На ветру он развивался, и у напуганных жертв создавалось впечатление костей. Отсюда возник широко известный миф о «Веселом Роджере».

У пиратов был свой Кодекс чести и строгая общинно-религиозная дисциплина. Во время плавания функции пастора осуществлял либо капитан, либо один из набожных матросов. И, поскольку внутри протестантской общины смертная казнь не приветствовалась, а заменялась, в самом крайнем случае, изгнанием, то провинившихся корсаров обычно высаживали на какой-нибудь небольшой остров с оружием, порохом, провиантом и Библией для «углубления в вере».

Гроза испанских галеонов Френсис Дрейк четырежды совершал плавания к берегам Центральной Америки, где захватывал целые города, в том числе неприступные крепости Картахену и Санто-Доминго. Во время англо-испанской морской войны он передал «на хранение» королеве Елизавете I Тюдор 450 тысяч золотых испанских песо. Будучи помилованным королевским указом, Дрейк возвратился в Англию, где принял активное участие в подготовке английского флота для отражения агрессии испанской Великой Армады и сам принимал активное участие в ее разгроме. За свои заслуги перед британской короной он получил из рук Елизаветы I патент вице-адмирала, награжден орденом Подвязки и посвящен в пэры Англии.

Знаменитый пират-пуританин Генри Морган в молодости был сослан на остров Барбадос в качестве «белого раба» или «кабального слуги». В 1668 г. он высадился около испанского порта Порто-Белло, где находились хранилища для золота и серебра из колоний. После этого Морган со своими смельчаками вернулся на Ямайку с огромной добычей. Он получил адмиральский патент, был назначен королем Яковом II Стюартом генерал-губернатором острова Ямайка и посвящен в рыцари.

Оперативной базой идейных и военных противников католицизма стала мощная цитадель на острове Тортуга. Имена Дрейка, Хейна, де Пойнти, Моргана, де Гуржа, Хоукинса, Монбара, Скотта, д’Олонэ, Леклерка, Баскервилла, Селькирка и Кровавой Мэри Рид наводили ужас на всех, плававших под флагами католических монархий¹.

«Поэтому эпистемологический анализ исторического познания с самого начала должен учитывать его особую усложненность. Средствами построения концептуального аппарата, соответствующего этой познавательной ситуации, является современный системный подход. Изучение динамических систем (а цивилизации принадлежат именно к ним — прим. А. Г., И. К.)… представляет большую трудность. Разграничение стабильных, функционирующих и динамических систем довольно условно и имеет смысл лишь в определенных временных интервалах. Причем динамические системы включают в себя функционирующие стабильные подсистемы или обнаруживают их свойства при определенном ракурсе рассмотрения»^[33][34].

Наиболее законченные формы цивилизационных парадигм возникают в точках активной интерференции, наложения, принципиально новых культурно-хозяйственных типов завоевателей на устойчивые традиционные земледельческие уклады, где происходит их наиболее эффективное взаимообогащение. Так обстояло в Афинах, где номадические импульсы дорийцев плодотворно растворились в крито-микенских достижениях и в Риме, где имела место интерференция малоазийской, греческой и этрусской цивилизаций. Но они, в свою очередь, оказывались восприимчивыми к любым иным влияниям. Христианство явилось проявлением духовной интерференции иммобильного Востока и динамичного «варварского» Запада в период кризиса Римской мировой империи.

Поэтому представляется важным попытаться проанализировать общественные системы как результат выделения человека из природы в целях противоборства с нею. Каждая из них характеризуется не только наличием связей и отношений между образующими ее элементами, но и неразрывным единством с окружающей ее географической и этнологической средой, под воздействием которой она приобретает или теряет свою целостность. Нельзя забывать, что при низком технологическом уровне аграрного и ремесленного производства человек древности в значительной степени зависел от физических и климатических условий среды существования, которая во многом определяла все стороны его жизни.

Если понимать современный стиль мышления как жестко детерминированную совокупность руководящих исследовательских принципов и методов отображения реальной действительности, которые действуют императивно во всех отраслях теоретического познания, то системный подход на современном этапе является инвариантным для любой отрасли науки. «Стиль формируется на базе определенной фундаментальной теории путем стандартизации ее типа объяснения и истолкования явлений, универсализации модели ее предметной области»¹. Необходимость применения системного подхода исходит из внутренних потребностей самой исторической науки и, прежде всего, потребности в унификации и генерализации знаний.

Система выступает как множество элементов и в то же время как объект, обладающий структурой. Система элементна, ибо элементы выступают ее «строительным материалом», слагают ее; и в то же время она антиэлементна, ибо она поглощает, «снимает» элементы. Элемент же обладает относительной самостоятельностью, хотя не существует вне системы. Очевидно, что здесь идет речь о двух сторонах одного и того же подхода. Но «элементный анализ» ориентирован на микроисторическую характеристику совокупности фактов, а структурный — на макроисторический их аспект. При комплексном применении такой методологии вместо описания огромного множества единичных фактов увеличивается роль интегрально-функциональных описаний их целостности. Тем самым роль изучения отдельных элементов системы закономерно уменьшается. В силу этого системный подход характеризует не только реальную действительность саму по себе, но и описывает деятельность человека и общественных групп как социальных объектов. Это отметил и Филипп де Соссюр применительно к исторической лингвистике, когда «каждый язык представляет собой практически одну единицу измерения, так что силою вещей приходится рассматривать его попеременно и статически, и исторически, через трансформацию его элементов. …Можно, таким образом, мыслить себе науку, изучающую жизнь знаков внутри жизни общества… Лингвистика — только часть этой общей социальной науки»^[35][36].

Позднее структурная методология Соссюра была распространена на всю сферу знаковых систем в мировой культуре, включая знаковые аспекты одежды, пищи, мебели и способов передвижения. Так, Ролан Барт выдвинул задачу исследования «любой системы знаков, независимо от материала и границ: образов, жестов, музыкальных звуков, предметов и всех возникающих здесь сложных ассоциаций»¹.

Системно-цивилизационный подход выражает господствующую тенденцию современного познания — наряду с изучением объективных социально-экономических объектов, человеческих сообществ наибольшее внимание уделять исследованию феноменов человеческой деятельности во всех, без исключения, ее областях. С помощью такого подхода анализируется объективная информация и информация о явлениях субъективной, человеческой сферы. Соответственно, переосмысливаются многие старые категории, такие, как «форма», «содержание», «относительность», «качество» и «развитие». Они исподволь заменяются новыми понятиями — такими, как «структура», «элемент», «адаптация», «самоорганизация», и другими^[37][38].

В настоящее время среди методов социальных и гуманитарных наук «ведущую роль играют различные направления исследований, особенно системный анализ, который в литературе оценивается «как высшая на сегодняшний день форма междисциплинарных исследований»^[39].

Однако исторический метод, превращенный в способ решения познавательных задач путем изучения отдельных фактов, является противоположностью системного подхода. Характерной его особенностью является неизбежное упрощение сложных объектов по причине моделирования явлений и процессов минувшего для увеличения их информационной емкости и отказа от их чрезмерной фактографической детализации, как бы заманчиво это ни выглядело с первого взгляда.

В общем системно-цивилизационную методологию, на наш взгляд, можно свести к четырем ключевым положениям:

• • история мировой цивилизации имеет свою имманентную всемирно-историческую методологию, принципы которой не совпадают с законами формальной логики, хотя имеют свою диалектику. Согласно ей человечество развивается циклично в зависимости от состояния науки, технологии и материальной культуры общества. Упадок замкнутых государственных систем объективно обусловлен их иммобильностью, неспособностью всех сословий отказаться от многовековых религиозных архетипов и социокультурных стереотипов и норм воспроизводства населения в ограниченном ареале, исчерпании ресурсов экстенсивного производства и невосприимчивостью к новым технологическим достижениям как условиям самосохранения;
• • все цивилизации проходили сходные в своем развитии этапы: архаический, или «первобытнообщинную» формацию; эпоху крепостничества, или «феодальную» формацию; товарно-денежный этап развития, или рабовладельческую" формацию, и тоталитарный, или «социалистический» строй, когда по мере деградации метрополии и всеобщей люмпенизации населения возрастает роль более органичных с точки зрения сохранения корпоративных связей периферийных центров;
• • новые социальные парадигмы возникают в точках интерференции, наложения новых динамичных и восприимчивых культурных и хозяйственных типов на подчиненные номадами традиционные иммобильные социумы, и интенсивность развития первых находится в прямой зависимости от степени сохранения устойчивых системных элементов последних;
• • причинность в истории цивилизации лежит в географическом положении, колебаниях климата, темпах исчерпания источников репродукции населения, социальной психологии основных сословий населения и сохранении ее состязательности, что позволяет либо ускорять, либо замедлять исторический прогресс.

Главным системообразующим фактором является человек, а конечным продуктом его деятельности — человеческая цивилизация. Ее периодизация рассматривает архаический период варварства, или первобытного стада, как предысторию человечества.

Поэтому представляется важным попытаться проанализировать общественные системы как результат выделения человека из природы в целях противоборства с нею. Каждая из них характеризуется не только наличием связей и отношений между образующими ее элементами, но и неразрывным единством с окружающей ее географической и этнологической средой, под воздействием которой она приобретает или теряет свою целостность.

Эта закономерность обусловлена особенностью функционирования любого человеческого общества как сложной динамической структуры, которая развивается по аналогии с физическими явлениями согласно принципам стохастического механизма (генератора случайных чисел) и «кольца управляющих воздействий нелинейных систем». Любая сложная система, в том числе цивилизация, последовательно движется к энтропии, дезинтеграции, хаосу и неизбежной модификации подсистем. Изменение функций одного или нескольких элементов еще не приводит к нарушению целостности системы, но может способствовать ее деградации, пока действует принцип саморегуляции. При таком анализе уже нельзя опираться как на традиционные вероятностные и статистические, так и на сравнительно-исторические методы.

Иерархичность, многоукладность и структурность определяют удивительную устойчивость цивилизации как системы к внутренним и внешним потрясениям¹.

Чем сложнее иерархия элементов и чем четче обозначено их функциональное назначение, тем жизнеспособнее общественная система, поскольку вероятность паллиативной замены определяющего элемента простой совокупностью других факторов уменьшается. В этом смысле наиболее несовершенными являются древневосточные деспотии с неразделенностью функций царя и жреца и крестьянским ополчением в качестве войска; и наоборот — более жизнестойкими были федерации типа Персидской державы, Эллады и Рима. И наивысшим уровнем социальной организации являлся, бесспорно, Римский мир, в политической структуре которого сосуществовали монархические, олигархические и демократические элементы, в случае необходимости замещая друг друга. Повторяемость и жизнеспособность этой парадигмы подтвердила история Византийской, Оттоманской и Российской империй, Соединенных Штатов Америки и Китая.

Хозяйственная многоукладность определяет возможность состязательности культурно-хозяйственных типов внутри системы — с возникновением или преобладанием одного-единственного уклада социально-экономическая структура цивилизации оказывается в состоянии тяжелейшего кризиса, как это было, например, в экономике древней Спарты, средневековой Речи Посполитой или Советского Союза.

Структура общества является важнейшим условием существования общественной системы. Разделение властей как фактор развития социумов способствует нормальному выражению интересов разных категорий или сословий населения: параллелизм же неизбежно ведет либо к тирании, либо к охлократии, когда и то, и другое в принципе означает кризис общества и ведет к его разложению. Так было в древности, так происходит и сегодня, как бы ни называло себя государство устами представителей его элиты.

Системно-цивилизационный подход не является универсальным. Но, дополняя его одни методы другими инструментами, исследователи получают возможность все более полного и углубленного изучения предмета. Поэтому самой актуальной задачей ученых, работающих на поприще междисциплинарных предметов, является создание адекватного инструментария цивилизационного анализа, штрихи которого были намечены французскими историками «школы „Анналов“»^[40][41].

• [1] См. Гребенюк, А. В. Цивилизации античного мира и средневековой Европы. Вып. 1: Цивилизации древнего и эллинистического Востока / А. В. Гребенюк. — М., 2001.
• [2] См. Юнг, К.-Г. Психология образа трикстера // Юнг, К.-Г. Душа и миф. Шесть архетипов: пер. с нем. — Минск, 2004. — С. 338—358.
• [3] Пелипенко, А. А. Яковенко, И. Г. Культура как система / А. А. Пелипенко, И. Г. Яковенко. — М., 1998. — С. 10—12.
• [4] См. Стеблин-Каменский, М. И. Мир саги / М. И. Стеблин-Каменский. — М., 1971. —С. 38.
• [5] См. подробнее: Радин, П. Трикстер. Исследование мифов североамериканскихиндейцев / П. Радин. — СПб., 1999; Гаврилов, Д. А. К определению трикстера и его О
• [6] О значимости в социокультурной реальности / Д. А. Гаврилов. — М., 2006; ВаЪсоск-Abrahams, В.-A. Tolerated Margin of Mess: the Trickster and his Tales Reconsidered /B.-A. Babcock-Abrahams // Journal of the Folklore Institute, 1975. — Vol. 11. — № 1—3; Hynes, W.-J. (eds.). Mythical Trickster Figures. Contours, Contexts, and Criticism /W.-J. Hynes, W.-G. Doty. Tuscaloosa (Al), 1997.
• [7] Бергсон, А. Творческая эволюция: сб. статей: пер. с англ. / А. Бергсон. — Минск, 1999. — С. 128.
• [8] Гелъмолъд. Славянская хроника, II, 12.
• [9] Диодор. Историческая библиотека, III, 6.
• [10] См. Бытие 6:1—5.
• [11] Цит. по: Холл, М.-П. Энциклопедическое изложение масонской, герметической, каббалистической и розенкрейцеровской символической философии: пер. с англ. /М.-П. Холл. — Новосибирск, 1992. — С. 495—496.
• [12] Шеллинг, Ф.-В. Философия искусства: пер. с нем. / Ф.-В. Шеллинг. — М., 1966. —С. 112.
• [13] См. подробнее: Бьерре, И. Затерянный мир Калахари: пер. с англ. / И. Бьерре. —М., 1963; Пермяков, Г. Л. (ред.). Волшебный рог: мифы, легенды и сказки бушменов-хадзапи / Г. Л. Пермяков; под ред. Г. Л. Пермякова. — М., 1962; Бюттнер, Т ИсторияАфрики с древнейших времен: пер. с нем. / Т. Бюттнер. — М., 1981; Путилов, Б. Н.(ред.). Мифы и предания папуасов маринд-аним / Б. Н. Путилов; под ред. Б. Н. Путилова. — М., 1981; Котляр, Е. С. (ред.). Мифы и сказки бушменов / Е. С. Котляр; подред. Е. С. Котляр. — М., 1983; Антонова, Е. В. Обряды и верования первобытных земледельцев Востока / Е. В. Антонова. — М., 1990; Dornan, S.-S. Pygmies and Bushmen of theKalahari / S.-S. Dornan. — London, 1925; Schapera, I. The Khoisan Peoples of South Africa: Bushmen and Hottentots / I. Schapera. — London, 1930.
• [14] Ливингстон, Д. Путешествия и исследования в Южной Африке: пер. с англ. /Д. Ливингстон. — М., 1955. — С. 14—15.
• [15] Фрезер, Д. Золотая ветвь: исследование магии и религии: пер. с англ. / Д. Фрезер. — М., 1980. — С. 395.
• [16] Jones, W. Discourse of Chinese / W. Jones. — N. Y., 1856. — Vol. II. — P. 376.
• [17] Гарф, А. Танзаган — отец алтайцев / А. Гарф, П. Кучияк; под ред. А. Гарф, П. Кучияк. — М., 1977. — С. 78—311.
• [18] См. Кудинов, В. (ред.). Мифы и легенды Австралии / В. Кудинов; под ред. В. Кудинова. — М., 1976. — С. 17—33.
• [19] Гердер, И. Г. Сочинения / И. Г. Гердер. — М., 1959. — С. 233.
• [20] См. Мечников, Л. И. Цивилизация и великие исторические реки / Л. И. Мечников. — М., 1924. — С. 50.
• [21] См. Диодор Сицилийский. Историческая библиотека, I, 14.
• [22] Геродот, И, 97, 124.
• [23] Heichelheim, F.-M. An Ancient Economic History. In 2 vols. / F.-M. Heichelheim. —Leiden, 1968. — Vol. 1. — P. 116.
• [24] См. подробнее: Разин, Е. А. История военного искусства. В 2 т. / Е. А. Разин. — М., 1939; Хазанов, А. М. Социальная история скифов / А. М. Хазанов. — М., 1975; Гумилев, Л. Н. Древние тюрки / Л. Н. Гумилев. — М., 1994; Боталов, С. Г. Номады / С. Г. Боталов. — Челябинск, 2009.
• [25] См. подробнее: Taylour, W.-D. Mycenaean Influence in the Western Mediterranean /W.-D. Taylour. — Cambridge, 1955; McDougall, T.-W. Climate in Roman Times: with specialreference to theories of great climatic changes since then / T.-W. McDougall. — Exeter, 1956;Wilson, D.-R. The historical Geography of Bithynia, Paphlagonia and Pontus in the Greek andRoman Periods / D.-R. Wilson. — Oxford, 1961; Austin, M.-M. Relations between Greece andthe Levant in the Archaic Age / M.-M. Austin. — Cambridge, 1968.
• [26] Гегель. Сочинения. В 14 т. / Гегель. — М.—Л., 1929—1959. — Т. IV. — С. 6.
• [27] См. Сорокин, П. А. Социальная и культурная мобильность // Сорокин, П. Человек, цивилизация, общество: пер. с англ. — М., 1992. — С. 297—307.
• [28] Метальников, С. И. Проблема бессмертия в современной биологии / С. И. Метальников. — Пг., 1917. — С. 48.
• [29] См. Ориу, М. Основы публичного права: пер. с фр. / М. Ориу. — М., 1929. —С. 723—724.
• [30] См. Шатобриан, Ф.-Р. Замогильные записки: пер. с фр. / Ф.-Р. Шатобриан. — М, 1995. — С 579—582.
• [31] См. подробнее: Meyerson, J. Les fonctions psychologiques et les oeuvre§ / J. Meyerson. —Paris, 1948; Meyerhoff, H. Philosophy of History in our Time / H. Meyerhoff. — N. Y.1959; Dechamps, H. Etnohistoire: huts et methodes / H, Dechamps // Revue historique. —1966.—№ 10.
• [32] См. подробнее: Гребенюк, А. В. Штрихи к портрету рыцарей-крестоносцев /А. В. Гребенюк, И. В. Колосова // Россия и мир. — 2017. — № 4.
• [33] См. подробнее: Andrews, K.-R. The economical Aspects of Elizabethan Privatering /K.-R. Andrews. — London, 1951.
• [34] Ракитов, А. И. Историческое познание / А. И. Ракитов. — M., 1982. — С. 64.
• [35] Крымский, С. Б. О стиле мышления современного естествознания / С. Б. Крымский // под ред. Омельяновского М. Э. Проблемы философии и методологии современного естествознания: сб. статей. —М., 1973. — С. 307.
• [36] Соссюр, Ф. Курс общей лингвистики: пер. с фр. / Ф. Соссюр. — М., 1933. —С. 33, 89.
• [37] Barthes, R. Elements of Semiology / R. Barthes. — N. Y., 1968. — P. 9.
• [38] Cm. Sorokin, P. Sociocultural Dynamics and Evolutionism / P, Sorokin // Gurvitch G., Moore W.E. (eds.). Twentieth Century Sociology. — N. Y., 1945. — P. 199—200.
• [39] Сачков, Ю. В. Стиль научного мышления и методы исследования / Ю. В. Сачков //Философия и современное естествознание: сб. статей. Вып. 3. — М., 1972. — С. 186.
• [40] См. Новик, И. Б. Вопросы стиля мышления в естествознании / И. Б. Новик. — М., 1975. — С. 10—13.
• [41] См. Масловский, М. В. Цивилизационный анализ в современной историческойсоциологии и российские политические трансформации / М. В. Масловский // МирРоссии. — 2012. — № 3; Eisenstadt, S.-N. The Civilizational Dimension of Modernity: Modernity as a Distinct Civilization / S.-N. Eisenstadt // International Sociology. — 2001. —Vol. 16. — № 9; Arnason, J. Introduction. Domains and Perspectives of Civilizational Analysis /J. Arnason // European Journal of Social Theory. — 2010. — Vol. 13. — № 1.