Системно-синергетическое мышление и проблема сложности

Поначалу основоположники синергетики — И. Пригожин, Г. Хакен, в России С. П. Курдюмов — полагали, что «системы, состоящие из столь различных по своей природе компонентов, как электроны, атомы, молекулы, фотоны, клетки, животные и даже люди, должны, когда они самоорганизуются, подчиняться одним и тем же принципам»; отсюда следовал вывод: «в синергетике и в системном анализе основной интерес представляют общие принципы, лежащие в основе функционирования системы» [62]. Г. Хакен подчеркивал, что это относится в полной мере «и к языку, и к искусству, и к культуре или мышлению вообще», хотя и признавал, что в духовной сфере нельзя заранее рассчитать новые способы структурной упорядоченности систем [63]. О всеобщности принципов синергетики он говорил и в беседе с Е. Н. Князевой в 1998 г.: «Хотя синергетика возникла в рамках естественных наук, мне всегда представлялось, что ее важнейшие возможные приложения будут касаться специфических человеческих и социальных процессов». Синергетический подход, «и особенно теорию структурной устойчивости, интересно применить к проблемам социальной и культурной эволюции», утверждали И. Пригожин и Г. Николис [65]. Поэтому «много надежд» возлагают представители отечественной синергетики на возможность «использовать в анализе человеческой психики математические методы, подход точных наук» [65]. Однако они наталкиваются на существенные трудности, связанные с неясностью преломления принципов синергетики в методологии социально-гуманитарно-культурологических наук, что и порождает сомнения в действительной всеобщности синергетической теории и в эвристической ценности ее применения за пределами физики и математики.

Тем не менее в последние годы представители разных областей знания все более широко и настойчиво предпринимают усилия в этом направлении, нащупывая возможности объяснения тех социокультурных процессов, которые на досинергетическом уровне знания убедительного осмысления не получали, однако камнем преткновения остается неразработанность самой методологии изучения разного типа систем, ибо не может быть продуктивным один и тот же подход при исследовании процессов самоорганизации в движении материи, в исторической смене социальных структур, в развитии культуры, а в ней науки, техники, искусства, философии, и тем более в динамике духовной жизни личности, потому что антропосоциокультурные системы, на один-два-три порядка сложнее систем природных и друг от друга отличаются по уровню сложности. Даже в самой природе различие уровней сложности изучаемых систем требует соответствующих усложнений методологической программы их исследования — Г. Хакен в монографии «Тайны восприятия», написанной им в соавторстве с М. Хакен-Крелль, подчеркнул: «Применение синергетики для объяснения биологических феноменов вовсе не означает, что мы льем воду на мельницу физикализма и стремимся все биологические процессы свести к феноменам физическим. Смысл существования кибернетики состоит как раз в обратном: выяснить природу эмергенции, ведущей к качественным изменениям сложных систем» [66]. Речь идет, следовательно, не о простом перенесении законов, открытых синергетикой в ходе изучения термодинамических и лазерных процессов, на изучение социокультурных систем, а об усложнении программы изучения систем более высоких уровней сложности — и биологических процессов по сравнению с физическими, и социокультурных по сравнению с биологическими (см. об этом в серии моих статей [67]). Ибо нетрудно обнаружить в человеческом обществе и в сообществах животных сходные формы системной самоорганизации совместного бытия живых существ, или признать в птичьем пении, как и в человеческой речи, способ передачи информации звуковыми средствами, или увидеть аналогию в строительных действиях архитектора и пчелы либо в ткачестве человека и паука (примеры К. Маркса), но это еще не дает нам знания того, что же представляет собой сущность данных плодов человеческой деятельности — ткани, здания, речи, общества.

Приходится возразить авторитетному представителю «науки о сложном» К. Майнцеру, который, признавая человеческое общество и культуру более сложными системами, чем системы биологические, не говоря уже о физических и химических, в силу сознательного и целенаправленного, «интенционального» поведения людей, все же считает данные различия чисто количественными, подобно отличиям «современного общества» от «аристотелева полиса или политической системы физиократов» и присоединяется к трактовке этой проблемы одним из классиков позитивизма Г. Спенсером [68]. По той же причине трудно согласиться с четырехкомпонентным делением «эволюционирующих систем» бытия, предложенным Г. Л. Зальцманом: «неживой мир», «органический мир», «животный мир», «мир человека» [69], — ибо в угоду абсолютизируемому ученым тетрарному принципу деления всего и вся «мир человека» таксономически приравнивается к одной из трех форм бытия природы, тогда как он противостоит природе в целом, поскольку соединяет ее свойства (и физические, и химические, и биологические) с неизвестными природе свойствами социальными и культурными, а значит «мир человека» неправомерно рассматривать одном ряду с тремя «частными» мирами природы (ту же теоретическую ошибку и по той же причине совершает А. Г. Зальцман [70], тогда как обращение к проблеме его исследования «История пространства-времени» могло бы показать, что если во всех трех природных «мирах» пространство и время, действительно, образуют континуальное единство, хотя и по-разному проявляющееся в микромире, макромире и мегамире, то в бытии человека это единство распалось, поскольку духовная активность человека — его специфическое внеприродное качество — не имеет пространственных характеристик, являясь чисто временным образованием).

Поэтому когда Г. Хакен трактует синергетику как науку об «общих законах или принципах», управляющих процессами «сотрудничества, кооперации» элементов любых систем, «от молекул и жидкостей до человеческих индивидуумов и обществ» [71], он определяет лишь ее исходные задачи, ограниченные познанием наиболее простых систем, а выявление закономерностей процессов самоорганизации более сложных систем требует изучения того, как простое превращается в сложное — скажем, биологическое в специфически-человеческое, психическое в духовное, активно-созидательное в творческое, стадное в социальное и т. д.

Исследования «сложности» стали в конце XX в. одной из основных отологических, гносеологических и методологических проблем современного мышления, проблемой парадигмалъного значения; оно и неудивительно — в этом столетии развитие общественного бытия, культуры, научные открытия во всех областях знания показали, что мир, общество, человек неизмеримо сложнее, чем представлялось прежде, и это скомпрометировало редукционистскую методологию познания, стремившуюся сводить ложное к простому, и заставило искать альтернативные способы познания для раскрытия «тайн» сложного. Уже в середине века теория систем и выраставшая из нее методология системных исследований исходили из того, что система есть, по лаконичному определению У. Уивера, «организованная сложность» [72], а спустя несколько десятилетий в США родилась теория сложности, иногда называемая «хаосологией», поскольку хаос является предельным проявлением сложности (характерны названия двух вышедших одновременно в 1992 г. монографий американских физиков: «Сложность: жизнь на грани хаоса» Р. Левина и «Сложность: наука, рождающаяся на рани порядка и хаоса» М. Уолдропа [73]; впрочем, У. Эко использовал в качестве подзаголовка своей книги о Дж. Джойсе изобретенное писателем понятие «хаосмос», которое, как разъяснял он, «представляет собой некий бутерброд из космоса, означающего организованную структуру, и хаоса» [74]). Но при всей близости к «теории сложности» пригожинской теории процессов самоорганизации сложных систем — за ней закрепилось, с легкой руки Г. Хакена, имя «синергетика» — последняя принципиально отличаете тем, что исходит из качественного различия изучаемых систем, называя их «диссипативными», чья сложность и сверхсложность определяется связью самоорганизации и взаимодействия со средой в процессах их образована и функционирования. Не случайно системно-синергетическое мышление завоевало в Европе и в России гораздо более широкое признание и влияние на философию и социально-гуманитарно-культурологическую сфера научного знания, чем теории, абсолютизирующие сложность и хаос — рационалистическая традиция классической философии, процессы преобразования социальной системы в России и опора в большей мере на биологию чем на физику микромира, убеждают в том, что в реальном мире «хаос» диалектически взаимосвязан с «порядком», и «сложность» существует не сама пс себе, а как сторона системы, т. е. как «организованная сложность».

Ибо сложность сложности рознь — скажем молекулу, клетку, организм человека как био-социокультурную систему определяет сложность разные уровней и типов; поэтому и перед биологией, и перед социальными, культурологическими, гуманитарными науками, а значит и перед общей теорией систем синергетикой, наконец, перед философской онтологией, признающей системную самоорганизованность бытия, встает проблема классификации систем способной подвести познание к конкретному представлению о специфическом характере сложности в разных системах (что является еще одним признаком различия сложности и хаоса, который не имеет степеней). Пока же само содержание понятия «сложность» остается совершенно неконкретным — «тридцать одно определение сложности» насчитал Дж. Хорган [75],.

Проделав краткий обзор созданных в истории науки типологий систем, Ю. М. Резник пришел к вполне обоснованному выводу, что «какой-либо универсальной типологии или классификации систем в научной литературе не существует», и привел ряд систем, представив их в виде таблиц, где широко распространенным дихотомиям «неорганические — органические», «природные — социальные», «простые — сложные», «сложные — сверхсложные» противопоставил свою «интегральную схему», выделив в ней три типа систем: простые, сложные и сверх-сложные [76]. В. С. Степин, подойдя к определению систем с позиций синергетики, тоже различил три типа: «малые (простые)», или «механические», системы, образцами которых служат механизмы; «большие (сложные)», или «саморегулирующиеся», системы, представленные в живой природе организмами, популяциями и биогеоценозами, а также некоторые социальными объектами; еще более сложные, «саморазвивающиеся системы» — их особенности были выявлены философией уже в XIX в. «на материале социально-исторических объектов включая развитие духовной культуры», а в XX в. естествознание исследовало данный тип систем в природе; они-то и являются специфическим предметом синергетики [77]. Представляется, что можно сделать еще один шаг в данном направлении: развивая сказанное мной на эту тему в ряде гатей, я считаю необходимым выделить четыре класса систем по приведенным ниже основаниям.

Первый класс — простые природные системы и воспроизводящие формы их бытия механические системы. «Простые» в том смысле, что они однородны по своему материальному субстрату: при всех существеннейших различиях между живой и «косной» (по В. И. Вернадскому) природой, и та, и другая являются модификациями материи и только материи, с ее физическими и химическими свойствами. Они действуют по раз и навсегда естественно сложившимся или по заданным конструкторами технических систем алгоритму и ритму; посему движение в этих системах не есть развитие, ибо, но повторяет бессчетно одни и те же операции, подобно вращению планет округ солнца, качанию маятника или работе часового механизма. Каждый компонент такой системы существует в пространстве самостоятельно, что позволяет в технических конструкциях заменять изнашивающиеся части новыми. В природе мера индивидуального своеобразия у систем данного типа минимальна — с большим трудом можно отличить один камень от другого, воду одного озера от воды другого и т. д., а в технике она обусловливает серийное производство полностью деиндивидуализированных предметов.

Второй класс — сложные системы, или органические, присущие живой природе, от организма растения и животного до биоценозов. Их существование подчиняется законам биологии, главный из которых — целостность организма, т. е. качество системы, лишающее органы самостоятельного бытия (это и отличает органический тип связи элементов от механического). Сложность систем данного класса проявляется, далее, в том, что организм характеризуется более высокой степенью индивидуации, чем системы простые, причем она возрастает при переходе от растительной формы жизни животной, а в ней от насекомых к млекопитающим — понятие «особь» очно обозначает присущие каждому индивиду особые черты. Эта его «особость» усиливается по мере усложнения способа управления им своим поведением, достигая наиболее высокого уровня в психике высших животных, которая уже делает систему двуслойной по структуре — физической и психической (что объясняет формирование таких относительно самостоятельных наук, как этология, изучающая поведение животных, и зоопсихология, изучающая строение и работу психики, управляющей их поведением). Самым сильным выражением значения индивидуального бытия такой системы является переход от циклической повторяемости живого существования растения к одноразовому бытию животного — движению от рождения к смерти, т. е. от небытия к бытию и обратно в небытие. Данный процесс, неизвестный простым системам, делает изменение форм бытия организма развитием.

Третий класс — сверхсложные, или антропо социокультурные, системы. Уровень их сложности определяется разнородностью (гетерогенностью) и состава, что отличает их от однородных (гомогенных) механических и биологических систем, включая и бытие высших животных, оба уровня структуры которого (и психологический, и анатомофизиологический) остаются однокачественными — биологическими, тогда как сверхсложный характер системы порождается соединением нескольких разнокачественных составляющих: в человеке — биологической, социальной и культурной; в обществе — экономической, политико-организационной и юридической; в культуре — материальной, духовной и художественной, — а в каждой из трех подсистем рядом ее конкретных модификаций (строение культуры на этом уровне обстоятельно рассмотрено в монографии [78]). Выход систем данного класса за пределы действия биологических законов определяет принципиально иной характер их динамики: эволюция превращается в историю, т. е. в нелинейное движение зависящее от сознательно вырабатываемых субъектами целевых программ, не от генетически транслируемых из поколения в поколение поведенчески инстинктов, и потому протекающее в «режиме с ускорением», как назовет это синергетика. Иначе говоря, самоорганизация становится здесь процессом, в котором объективные закономерности оказываются связанными с действиями людей, осуществляющих самоуправление таким движением. Наконец, развитие данного класса систем есть бесконечный процесс, не знающий гомеостатического состояния, завершающего формирование каждого вида растений и животных, как и биологическое становление человека, духовное же развита длится на протяжении всей его жизни, обеспечивая тем самым развитие вида к коему он принадлежит. Неудивительно, что в системах данного класса происходит беспримерное повышение уровня индивидуации по сравнению с системами сверхсложными, биологическими — именно и только здесь обретает свое истинное онтологическое содержание понятие уникальности каждого конкретного человеческого существования, а значит, и плодов его деятельности.

Четвертый класс — супер-сверхсложные системы. Такова, прежде всего человеческая личность — как социокультурное явление, как способ бытия человека, высший его уровень, исторически образовавшийся в постренессансной европейской социокультурной среде в Новое время, в России в эпоху Просвещения, а в большинстве стран Востока и Юга в ходе их выхода в XX в. из сковывавшего данный процесс господства традиционного типа культуры, ибо только освобождение от непререкаемой власти традиций открывает перед индивидом возможность (разумеется, далеко не всеми людьми реализуемую) самостоятельной выработки системы ценностей и определения своего жизненного пути. Вот почему неосновательны ни провозглашенная Н. А. Бердяевым первичность свободы даже по отношению к бытию, ни утверждение Ж.-П. Сартра, что человек «приговора к свободе», ибо они приписывают человеку как родовому существу атрибут личности как высшего исторического состояния человека, к тому же высшего, с нынешней точки зрения, хотя несомненно, что будущее сформирует новый, «металичностный», тип человека (не станем называть его вслед за Ф. Ницше «сверхчеловеком», дабы избежать ненужных ассоциаций); трудно согласиться и с В. М. Межуевым, связывающим культуру со свободой [79], — в таком случае мы лишили бы культуры многотысячелетнее существование человечества, еще не знавшего свободы ни практически, ни теоретически, ни художественно. И уже абсолютно неправомерной антропоморфизацией является и приписывание физиками «свободы воли» электрону, и причисление А. Н. Уайтхедом свободы «в универсуме» к свойствам «физической природы вещей» [80], и утверждение В. Н. Сагатовского, будто свобода, субъектность и духовность принадлежат к общим свойствам природы [81], тогда как это специфические атрибуты человека.

Свобода человека в пределах индивидуального варьирования присущего ему как родовому существу био-социокультурного триединства свойств порождает неизвестное ни одной другой системе качество уникальности личности. Это делает ее предельно трудной для научного познания, но доступной изучению психологом, психиатром и психоаналитиком, педагогом-воспитателем, историком, если он ставит перед собой такую задачу (и, разумеется, обладает даром психологического проникновения в тайники души интересующего его исторического персонажа); в результате эти формы познавательной деятельности выходят за пределы науки в ту сферу постижения реальности, в которой применяются принципы герменевтики, а не законы гносеологии, или, говоря терминами неокантианцев, «понимание», а не «объяснение», и которые сродни познавательной способности гениального писателя. Приходится признать, что адекватное воссоздание личности как супер-сверхсложной системы доступно только искусству и только на соответствующей ступени его исторического развития, т. е. искусству времени формирования самой личности — ее образное постижение стало главной целью европейского реалистического искусства Нового времени. Так художественный образ как инобытие личности — от Гамлета до Раскольникова, от героев живописи Веласкеса и Рембрандта до портретных образов искусства XVI—XX вв.еков и персонажей психологически углубленных современных фильмов — стал второй модификацией данной системы, так сказать, «идеальной моделью» личности (реальной или вымышленной — в данном случае не имеет значения).

Вот почему полноценное художественное произведение становится предметом изучения не только в искусствознании, но и в психологии и педагогике, а инвариантной для талантов литературоведа, театроведа, киноведа, музыковеда, искусствоведа является способность углубленного психологического, а подчас и психоаналитического познания личности; один из самых ярких доказательных примеров — междисциплинарные, синтетические исследования В. Д. Днепровым героев произведений Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого (см. [82]). Особый интерес, который синергетика должна проявить к данному классу систем, определяется тем, что процесс самоорганизации в них доведен до предельного проявления динамизма и предельной конкретности времени: в супер-сверхложных системах исторический анализ превратился в биографический — здесь не обойтись без изучения биографии политического деятеля, писателя, художника, философа как микроистории или биографии художественного образа, если она у него есть.

Такой анализ типологии систем подводит к выводу, что в общей метасистемной целостности бытия особенности каждой системы требуют соответствующего ее сущности, ее субстрату ее модальности способа исследования, иначе говоря, нельзя духовные реалии изучать так же, как материальные, культуру — так же, как общество, человека — так же, как животных. Несостоятельность и материалистического, и идеалистического вариантов монизма обнаруживается в неизбежности либо редукционизма — сведения сложного к простому (скажем, психологии к физиологии, социального к биологическому), либо, так сказать, контрредукционизма — отожествления низшего с высшим (например, психического с духовным, сексуального импульса с любовью, звуковой сигнализации животных с речью и пением людей, стада зверей с человеческим обществом в так называемой «социобиологии»). Системное мышление и его развитие в синергетическом ракурсе дают возможность преодолеть обе эти, эвристически тупиковые, методологические позиции.