Нейродинамическая модель фиксированных форм поведения (нейрофизиологические корреляты психической ригидности)

Еще в начале XX столетия французский психиатр Дромар пытался наметить патофизиологическую теорию того явления, которое мы сегодня обозначаем как фиксированные формы поведения, рассматривая их как симптом деменции, для которой характерно наличие обособленных друг от друга психических феноменов. Деменция же, по Дромару, в свою очередь, есть результат уменьшения связи между нейронами (цит. по: Вайсфельд, 1940, р. 612). Аналогичные концепции развивали Ястровиц и Фаузер (цит. по: Bleuler, 1911, р. 370).

В настоящее время нет необходимости опровергать такого рода примитивные механистические схемы. Современные же схемы, хотя и в меньшей степени страдают отмеченными недостатками, тоже не могут удовлетворить требования теории и практики в связи с тем, что они либо физиологические и, следовательно, не раскрывают собственно психологическую сущность этого явления, либо психопатологические или односторонне психологические. В лучшем случае эти теории являются предпосылками к созданию какой-то единой объяснительной схемы психологической природы фиксированных форм поведения. Отсюда и непрекращающиеся поиски такой схемы.

Первый этап. К экспериментальному обоснованию этих наблюдений (главным образом клинических и над животными) и выдвигаемых гипотез начали обращаться сравнительно недавно. Особенно это относится к ригидности как одной из фиксированных форм поведения и характеристики личности.

В пользу того предположения, что степень инертности нервных процессов играет существенную роль в ригидности, говорят, например, данные экспериментов с анисейконическими (двупреломляющими) линзами, призматическими очками и мескалином (Wertheimer, Aronson, 1958), (Becker, 1954), (Brengelman, 1957) и др. При пользовании линзами и очками у ригидных медленнее происходит восстановление нормального восприятия окружающих их предметов. При испытании мескалином у них дольше персеверируют искаженные образы восприятия и воображения. Экспериментально ригидность изучалась и с помощью таких методик, данные которых, по утверждению В. С. Мерлина (1964, с. 125), могут быть вполне однозначно истолкованы в физиологическом плане. Он имеет в виду опыты с применением КЧМ, которые показали, что у высокоригидных испытуемых ниже критическая частота мельканий. А низкий порог критической частоты мельканий, как известно, соответствует инертности нервных процессов. Подобные методы использовали Вирсма (Wirsma, 1906), Хейманс (Heymans, 1913), Ланкез (Lankes, 1915) и Шевах (Shewach, 1936) для исследования персеверации, т. е. явления, которое намного ближе к физиологическим явлениям, чем собственно ригидность. Поэтому утверждение В. С. Мерлина о возможности однозначного истолкования этих опытов в физиологическом отношении мы считаем правомерным с определенной степенью допущения, лишь в связи с персеверацией, а не ригидностью. Последнее обстоятельство, разумеется, не исключает правомерности сопоставления этих, по существу, физиологических показателей с психологическими показателями ригидности.

Именно в этом плане большую работу проводили психофизиологи под руководством профессора В. С. Мерлина, которые рассматривают ригидность как свойство или симптомокомплекс темперамента. Так, в исследовании В. В. Белоуса (1968), целью которого было дать психофизиологическую характеристику некоторых типов темперамента, ряд психологических показателей ригидности сопоставлялся с некоторыми показателями свойств общего типа нервной системы — силы нервных процессов относительно возбуждения; показателями уравновешенности нервных процессов по силе и показателями подвижности нервных процессов. Показателями подвижности нервных процессов были: 1) скорость переделки положительной условной КГР на звуковой раздражитель М240 в тормозную (В. С. Мерлин, И. М. Палей и др.); 2) степень перестройки стереотипа зрительно-двигательных связей на звуковой раздражитель (К. М. Гуревич, Е. А. Климов, А. И. Ильина и др.); мерилом служило отношение латентных периодов двух двигательных реакций перед переделкой и после переделки.

Результаты корреляционного и факторного анализа показали следующее: 1) ригидность зависит не только от мотивов, но и от свойств нервной системы, притом не от какого-нибудь одного свойства нервной системы, а от всех известных, хотя и в разной степени; 2) более надежную степень связи ригидность выражает с инертностью нервных процессов, а также с силой нервной системы, и в меньшей степени она коррелирует с уравновешенностью нервной системы; 3) наряду с ригидностью вообще, присущей каждому индивиду, существуют индивидуальные ее формы: ригидность автоматизмов и ригидность мотивов; ригидность мотивов, видимо, неоднородна по своей структуре, так как в ней проявляются такие характеристики, которые, с одной стороны, связаны с переделкой («степень сопротивления уровня притязаний»), с другой — с лабильностью нервной системы («длительность выполнения того же задания на протяжении всего эксперимента до полного отказа от работы после повторяющихся неудач») (Белоус, 1968, с. 18—19).

Результаты исследования В. В. Белоуса свидетельствуют о том, что ригидность имеет под собой широкую физиологическую основу, которая не ограничивается лишь инертностью нервных процессов, несмотря на то, что связь между ригидностью и инертностью нервных процессов наиболее очевидна. Эти же данные, на наш взгляд, говорят против или, по райней мере, затрудняют принятие тезиса автора о существовании некой «ригидности вообще». Нужно оговориться, что ригидность не стояла в центре исследования В. В. Белоуса, а потому, естественно, ряд вопросов остался открытым, и в первую очередь, что такое: а) ригидность; б) «ригидность вообще» и в) является ли ригидность действительно «активным средством приспособления к среде». Нам кажется, что в данном случае происходит сведение этого психологического феномена (ригидность вообще) к тому, что И. П. Павлов называл инертностью: «Если бы у нервных клеток не было бы инертности, то мы бы жили секундами, моментами, у нас не было бы никакой памяти, не было бы никакой выучки, не существовало бы никаких привычек. Поэтому инертность надо считать основным свойством нервной клетки» (Павлов, 1951—1952, с. 460).

Б. М. Теплов, продолжая эту мысль, говорил, что «еще более яркое выражение инертности — системность, в смысле образования и сохранения стереотипа» (Теплов, 1961, с. 440). По-видимому, вполне правомерно предполагать, что в основе ригидности может лежать и такое свойство, как недостаточная лабильность (Б. М. Теплов). Однако определенные сомнения вызывает использование «длительности выполнения того же задания на протяжении всего эксперимента до полного отказа от работы после повторяющихся неудач» в качестве психологического показателя ригидности. Здесь, как нам кажется, имеет место случай стирания различий между «флегматической инертностью и идейной принципиальностью», против чего выступает и сам автор (Теплов, 1968, с. 49), при этом он ссылается на совершенно правильную мысль В. М. Мясищева о том, что «…неспособность быстро приспособиться к новым требованиям и разрешать новые задачи характеризуют инертность (мы бы сказали, ригидность — Г. 3.), противоположные качества характеризует подвижность. Люди, над которыми господствует привычка, инертные люди. Но поведение человека, который стойко отстаивает известную идею, служит ей всю жизнь и даже жертвует за нее своей жизнью, было бы грубой ошибкой рассматривать как инертное» (Мясищев, 1954, с. 41). Дело в том, что обсуждаемый показатель является психологически многозначным (здесь, например, может иметь место и упрямство, и сила воли), чтобы быть показателем ригидности (и только ригидности).

Г. И. Акинщикова, И. М. Палей, Н. А. Розе в своей совместной статье (1968) также пишут о том, что ригидность (как и некоторые другие параметры личности или свойства темперамента) коррелирует с основными свойствами нервной системы. Ссылаясь на В. С. Мерлина, они говорят, что ригидность обычно связывается с подвижностью нервных процессов. В то же время они указывают в этой связи на работу В. Д. Небылицына (1966), который высказал принципиальное сомнение относительно возможности прямого отождествления с основными свойствами нервной системы психологических характеристик, например экстраверсии. В числе сопоставлений свойств нейродинамики и темперамента в исследовании этих авторов было и сопоставление ригидности (тест Кэттела на психомоторную ригидность: отношение скорости выполнения задания-письма новым, непривычным способом к скорости его выполнения обычным способом) с некоторыми индикаторами силы возбуждения и, предположительно, динамичности торможения (отношение времени реакции на вторые 10 звуковых раздражителей к времени реакций на первые 10 раздражителей; то же самое в отношении световых стимулов). В результате исследования не было обнаружено «прямолинейного влияния нейродинамических свойств» на такую психологическую характеристику, как ригидность.

Таким образом, с каждым годом появляются все новые и новые исследования, в которых проводится сопоставление психологических характеристик (в том числе и ригидности) с основными свойствами нервной системы. Результаты же, как мы могли убедиться, далеко не однозначны. И это не удивительно, если учесть, что в разных исследованиях для сопоставления привлекаются различные как психологические, так и нейродинамические показатели, а применяемые показатели зачастую являются многозначными. И. В. Равич-Щербо, рассматривая такой показатель, как подвижность, пишет, что «требуют дальнейшего уточнения и функциональные пробы, с помощью которых диагностируют уровень подвижности» (Равич-Щербо, 1966, с. 343).

В связи с открытием электроэнцефалографии, уже после первого сообщения Г. Бергера в 1921 г., большие надежды возлагались на то, что на основе ЭЭГ возможно получить данные для объективной оценки личности. Однако результаты многочисленных электроэнцефалографических исследований, объективирующих, по образному выражению некоторых авторов, «таинственное жужжание в черном ящике», пока не оправдывают оптимизма пионеров электроэнцефалографии. Но поиски продолжаются, и исследователи не отказываются от мысли, что ЭЭГ представляет собой источник физиологической информации, которую все же можно использовать для объяснения различных психических процессов, состояний, свойств (Манди-Кастл, 1960; Нетшин, 1960; Фресс, Пиаже, 1970; Крупнов, 1970).

В нашем исследовании сопоставлялись психологические показатели ригидности с некоторыми данными ЭЭГ. Мы сравнивали реакцию альфаритма (его десинхронизацию) на звуковую стимуляцию (ориентировочный рефлекс) и звуковую плюс световую стимуляцию (условный рефлекс). В том и другом случае учитывалась скорость угашения.

Согласно гипотезе В. Д. Небылицына, данные параметры ЭЭГ отражают такое свойство нервных процессов, как динамичность. «Мы предполагаем, — пишет он, — что угашение ориентировочного рефлекса, так же как и угашение условной реакции, есть функция, главным образом, того свойства нервной системы, которое мы обозначаем как динамичность тормозного процесса» (Небылицын, 1966, с. 90). Основным содержанием динамичности В. Д. Небылицын считал легкость и быстроту генерации мозговыми структурами нервного процесса в ходе формирования возбудительных или тормозных реакций; система, склонная к быстрому образованию положительных связей, будет «динамичной» по отношению к возбуждению, а система, быстро образующая тормозные рефлексы, будет «динамичной» по отношению к торможению. В своей монографии В. Д. Небылицын сообщает о значительных индивидуальных различиях в динамичности тормозного процесса, требующегося для подавления, «размыкания» сформированной ранее условной связи. В его исследованиях наряду с испытуемыми, демонстрирующими угашение после 1—3-го предъявлений стимула без подкрепления, встречались и такие лица, у которых для угашения требовалось много десятков предъявлений (там же, с. 77).

В своем исследовании мы применили следующую электроэнцефалографическую методику. Электроэнцефалограмма регистрировалась на 8-канальном электроэнцефалографе «Орион» (Венгрия) в лаборатории ЭЭГ Института усовершенствования врачей, действующей на базе Московской городской детской неврологической клиники, при содействии сотрудника лаборатории А. В. Благосклонова. Испытуемый во время регистрации ЭЭГ находился в экранированной звуконепроницаемой камере в положении лежа. Во время регистрации ЭЭГ предъявлялись звуковой раздражитель постоянного тока 250 Гц и прерывистый свет частотой 20—30 Гц. В процессе регистрации ЭЭГ у испытуемого:

1) угашался ориентировочный рефлекс на звуковой раздражитель, после чего 2) вырабатывалась временная связь «звук + свет» и 3) затем она угашалась (до исчезновения реакции на звуковой раздражитель). Как ориентировочный рефлекс, так и временная связь считались угашенными при отсутствии реакции на три следующих друг за другом раздражителя в обоих полушариях («острое угашение»).

В этом исследовании участвовали представители только «крайних групп» по проявлению ригидности: 13 флексибильных и 9 ригидных (всего 22 человека — 9 студентов и 13 учащихся 6-го класса).

Результаты эксперимента представлены в виде средних показателей скорости угашения ориентировочного и условного рефлексов для ригидных и флексибильных как с учетом возраста, так и без учета этого показателя.

Средние показатели угашения как ориентировочного, так и условного рефлексов говорят в пользу того, что испытуемые, различающиеся по степени проявления ригидности (полярные группы — ригидные и флексибильные), различаются и по физиологическому свойству — динамичности торможения. Более выражены эти различия у студенческой группы. Это подтвердил и статистический анализ результатов с применением t-критерия Стьюдента (Сепетлиев, 1968, с. 142). Различия между ригидными и флексибильными в группе учащихся оказались статистически незначимыми, в то время как в группе студентов при угашении условного рефлекса t = 1,86 при р немногим меньше 90%, а при угашении ориентировочного рефлекса t = 2,90 при р < 0,05.

Различия между ригидными и флексибильными в общей группе тоже оказались незначимыми, главным образом за счет группы учащихся. Незначимость различий в группе учащихся может, как нам кажется, иметь место потому, что у испытуемых студентов ригидность и флексибильность были более выражены (реагировали ригидно и флексибильно не меньше, чем в четырех экспериментах, в то время как учащиеся отбирались по результатам только двух методик). Конечно, если бы подобные результаты в группе учащихся оставались и при проведении их через большее число методик на ригидность, то можно было бы предположить и другое, а именно — действие возрастного фактора. Но и при таких условиях он не может быть снят полностью. Выяснение этого вопроса — дело дальнейших исследований.

Интерес представляют и другие факты. Из данных об угашении ориентировочного и условного рефлексов видно, что у флексибильных угашение, как правило, в обоих случаях происходит быстро. Что же касается ригидных, то у них чаще имеет место несовпадение результатов этих двух методик. Если же и встречается совпадение (медленное угашение ориентировочного и условного рефлексов), то это происходит на фоне нерезко выраженной патологии биоэлектрической активности. На рисунках 3 и 4 мы даем снимок электроэнцефалограмм испытуемого 3. (ригидный), у которого на фоне эпилептической активности — пиков происходило очень медленное угашение как ориентировочного рефлекса — лишь на 62-м предъявлении стимула, так и условного — на 50-м предъявлении стимула (иллюстрируется скорость угашения лишь ориентировочного рефлекса).

Для сравнения на рисунках 5 и 6 даны изображения ЭЭГ испытуемого Д. (флексибильный), у которого фоновые показатели ЭЭГ без каких-либо отклонений от нормы. На этом фоне происходило очень быстрое угашение как ориентировочного рефлекса — уже на 17-м предъявлении стимула, так и условного — на 12-м предъявлении стимула.

Данные по нашим основным экспериментальным методикам сопоставлялись с так называемыми «жизненными показателями» силы нервной системы со стороны возбуждения, со стороны торможения и инертности нервных процессов, полученными с помощью анамне стического опросника, подготовленного и опробованного В. Л. Мари щуком, В. И. Савищевым и Г. Н. Хиловой.

Рис. 3. Фоновая ЭЭГ испытуемого 3. (эпилептические пики).

Рис. 4. Скорость угашения ориентировочного рефлекса у испытуемого 3.

Рис. 6. Скорость угашения ориентировочного рефлекса у испытуемого Д.

Более статистически достоверными оказались связи показателей ригидности с инертностью нервных процессов. Эти данные хорошо согласуются с результатами В. В. Белоуса, о которых говорилось выше.

Итак, анализ литературных источников и собственных опытов позволяет нам сделать следующие предварительные выводы:

• 1) ригидность и динамичность торможения проявляют склонность находиться в обратной зависимости (чем меньше динамичность торможения, тем больше ригидность, и наоборот);
• 2) в основе ригидности как психологического свойства лежит, по всей видимости, целый ряд определенным образом соотносящихся физиологических свойств при доминировании инертности и низкой динамичности нервных процессов;
• 3) в связи с фактами совпадения скорости угашения ориентировочного и условного рефлексов (медленная скорость в обоих случаях) у ригидных испытуемых на фоне некоторой патологии ЭЭГ можно предположить, что за ригидностью скрываются более глубокие закономерности функционирования кортико-ретикулярных связей.

Второй этап. Установление нейрофизиологических основ психической ригидности тесно связано с представлениями об общемозговых механизмах приспособления человека к постоянным и изменчивым условиям его существования. В последние десятилетия сформулирован ряд заслуживающих внимания концепций, раскрывающих сущность этих механизмов. Так, А. Б. Коган (1970, с. 39—40) пишет в этой связи, что, осуществляя функции чрезвычайно точного и вместе с тем исключительно гибкого приспособления организма к бесконечно меняющимся условиям жизни, мозг в своей деятельности одновременно проявляет свойства и жесткой стереотипии, и подвижной изменчивости. Совмещение таких прямо противоположных свойств отражает сложность организации его функциональных систем, которые включают в себя, наряду с механизмами строго фиксированного действия, также и механизмы, допускающие статистические решения. Строгая фиксированность сложных актов мозговой деятельности проявляется в единообразии врожденных форм поведения, определенности стереотипа приобретаемых условных рефлексов. Вместе с тем приспособительная изменчивость даже врожденных форм поведения, динамический характер условно-рефлекторного стереотипа, возможность осознания образа, несмотря на его вариации и при разных состояниях организма, демонстрируют пластичность деятельности мозга. Но если свойства жестких систем естественно вытекают из обычных морфологических представлений о цитоархитектонической специфичности путей и локализации центральных функций, то свойства пластичности мозговых функций получали весьма разные толкования и до сих пор остаются предметом дискуссий. В общем плане, считает А. Б. Коган (там же, с. 39—40), решение этой проблемы на уровне исследования механизмов поведения и психики дает концепция И. П. Павлова о динамической локализации функций мозга в свете учения о постоянных безусловных и переменных условных рефлексах. Но в отношении пластичности мозговых функций вопрос остается фактически открытым.

Н. П. Бехтерева (1974, с. 118) приходит к выводу, что нейрофизиологическое обеспечение психических процессов имеет системное строение — корково-подкорковая структурно-функциональная система, включающая звенья разной степени жесткости. Одни из них — это жесткие звенья, работающие независимо от внешней среды (в пределах данного психического процесса); другие — гибкие, напротив, необходимые лишь в каких-то определенных условиях среды. В системе мозгового обеспечения психических процессов преобладают гибкие звенья. Благодаря сочетанию жестких и гибких звеньев достигается экономичность и исключительная пластичность системы мозговых процессов, которая обеспечивает психический процесс, адекватный конкретным условиям его протекания. Как подчеркивает Б. Ф. Ломов (1984, с. 355), эта идея важна для понимания диалектики устойчивого и изменчивого в психических явлениях. Можно лишь предположить, что в случае преобладающего проявления фиксированных форм поведения эта диалектика нарушается.

Фундаментальное исследование биологических основ индивидуально-психологических различий было проведено В. М. Русаловым (1979, 1980, 1986). Характеризуя человеческую индивидуальность как систему с подсистемами разной степени «жесткости-гибкости», В. М. Русалов пишет: «Жесткие» элементы (жесткая подсистема) обеспечивает индивидуальности как системе преимущественно самостоятельность и устойчивость; благодаря «гибким» элементам (гибкой подсистеме) обеспечивается ее взаимодействие с внешним миром, социальной средой. Гибкие элементы, по-видимому, могут быть соотнесены с понятием личности, а жесткая подсистема — с понятием организма" (Русалов, 1979, с. 14). Пластичность саморегуляции как психодинамической характеристики индивидуального поведения человека автор связывает со стохастичностью нейронных сетей мозга (там же, с. 138). Лица с относительно высокой стохастичностью, при прочих равных условиях, будут, по-видимому, быстрее перестраивать свое поведение, чем индивидуумы с относительно жестко организованными нейронными сетями. Как указывает В. М. Русалов, «очевидно, только психодинамические особенности индивидуального поведения человека будут зависеть от биологической организации человека» (там же, с. 22). В связи с этим о характере зависимости психической ригидности от биологической организации человека можно, видимо, судить, лишь определив, к какой из частных конституций она относится. Анализ соответствующей отечественной и зарубежной литературы показывает, что ригидность относят фактически к трем разным частным конституциям: нейродинамической (Ураков, Куликов, 1977; Becker, 1954), психодинамической (Мерлин, 1968; Белоус, 1968; Кулагин, 1984) и психосодержательной (Калашников, 1979). Основные усилия исследователи направляют на изучение природы ригидности в рамках отношений между «конституциями».

Так, В. В. Белоус (1968) установил, что ригидность-пластичность входит в один фактор с тремя основными свойствами нервной системы: силой, подвижностью и уравновешенностью. Отсюда следует, что ригидность-пластичность как психодинамическое свойство имеет под собой широкую нейрофизиологическую основу, которая не ограничивается лишь инертностью-подвижностью (Левитов, 1969; Шванцара и др., 1978), хотя связь между ними наиболее выражена. Но и это утверждение результаты некоторых исследований, хотя порой и косвенно, подвергают сомнению (Небылицин, 1966; Мерлин, 1974; Калашников, 1979; Стреляу, 1982). Так, Я. Стреляу (1982, с. 218—219) ссылается на одно из исследований связи типа нервной системы с неврастенией, в котором инертных неврастеников оказалось лишь 10%, почти столько же, как и подвижных (8%).

Показатели психической ригидности (по данным экспериментальных методик и Томского опросника ригидности) сопоставлялись нами с такими особенностями нервной системы, как сила-слабость (по длительности латентного периода времени реакции на звук и свет [Небылицин, 1966; Ильин, 1979]); лабильность (подвижность)-инертность (по величине максимальной и оптимальной частоты постукиваний в теппинг-тесте [Ильин, 1979]); по устойчивости оптимальной частоты движения руки в вейвинг-тесте как эффекта последействия. Прежде всего, следует отметить низкий уровень корреляционных связей показателей психической ригидности с таким индикатором лабильности нервной системы, как оптимальная частота теппинга. Коэффициенты корреляций в данном случае либо близки к нулю, либо не достигают уровня статистической достоверности. Это относится как к группе здорового контроля, так и к группам нервно-психической патологии. А обнаруженные связи в основном имеют отрицательную направленность. Более четко эта тенденция прослеживается в группе здоровых лиц. Это говорит о том, что психическая ригидность и лабильность нервных процессов находятся, скорее всего, в обратной зависимости, выраженной довольно слабо.

Несколько иная картина наблюдается в случае «максимальной частоты теппинга», хотя тенденция в основном сохраняется. Из 36 коэффициентов корреляций лишь 5 оказались достаточно значимыми и достигающими уровня статистической достоверности. При этом все эти 5 коэффициентов были выявлены в группе больных неврозоподобными состояниями экзогенно-органического генеза. И все с отрицательным знаком, что указывает на отрицательную зависимость между психической ригидностью и лабильностью в этой группе больных. И это, несомненно, отвечает действительному положению вещей с органической основой заболевания.

Более «чувствительной» к влиянию и некоторых личностных факторов оказалась «максимальная частота теппинга», чем, видимо, можно объяснить факт положительных, хотя и недостоверных, связей между теми же самыми коррелируемыми признаками в группе здоровых лиц.

Одним из этих факторов, на наш взгляд, является повышенный уровень притязаний, характерный, как показали наши исследования, для здоровых людей с повышенной психической ригидностью. Отсюда следует, что «максимальная частота теппинга» («максимальный темп»), скорее всего, не может служить индикатором лабильности (подвижности) нервной системы.

Более однозначные данные получены при корреляционном анализе показателей психической ригидности и индикатора лабильности (инертности)-«устойчивости оптимальной частоты вейвинга» («автотемпа»). Правда, в этой экспериментальной серии были обследованы только больные. Прежде всего, следует отметить преобладание положительных корреляционных отношений между показателями — в 21-м из 24-х случаев. При этом в 3-х случаях они достигли уровня достоверности (р < 0,05), а в 4-х были к этому близки.

Что касается корреляций между ВР и психической ригидностью, то они оказались либо близки к нулю в каждой из обследованных групп, либо в общем противоречивы. Это требует дальнейшего изучения. С большей определенностью можно говорить лишь об опосредующей роли нервно-психического расстройства в обусловливании величины и направления отношений между ними в связи с тем, что в целом при нервно-психической патологии усиливается ригидность и удлиняется в среднем время простой реакции.

Таким образом, и наши исследования подтверждают мнение о широкой нейрофизиологической основе психической ригидности и возможной ее мультидетерминированности. Так, В. В. Белоус в уже упоминавшейся выше работе (Белоус, 1968) приходит к выводу, что психическая ригидность зависит не только от свойств нервной системы, но и от мотивов. И. С. Кон (1981, с. 82), обсуждая вопрос о полоролевых установках, отмечает и характеризующую их ригидность. По его мнению, ригидность полоролевых установок и поведения может быть как индивидуально-типологическим свойством (в этом случае она будет коррелировать с общей ригидностью установок и поведения), так и функцией системы полоролевых предписаний, жесткость которых варьирует в зависимости от ситуации и вида деятельности. Именно в этой связи возникает вопрос о ригидности как свойстве личности мультидетерминированной природы. Рубенович (Rubenovitz, 1963, р. 43), подходя именно так к природе флексибильности-ригидности, пишет, что уровень ригидности, характеризующий человека, следует рассматривать, скорее, как результат наследственно обусловленной структуры и тотального интегрированного действия на личность всего ее опыта, а не как нечто раз и навсегда данное.

Наиболее значительным исследованием, во многом проливающим свет на проблему отношения ригидности к формально-динамическим и содержательным характеристикам поведения личности, является диссертационная работа С. В. Калашникова (1979), выполненная под руководством В. М. Русалова в Институте психологии РАН. В ней был проведен анализ пластичности как черты темперамента, для чего результаты по 10 психологическим методикам сравнивались с данными ряда нейрофизиологических методик (параметры силы и лабильности нервных процессов, пространственно-временной организации ЭЭГ-процессов, стохастичности нейронных цепей мозга по данным вариабельности вызванных потенциалов).

Наибольший интерес для нас представляет вывод автора о разной сущности пластичности и ригидности, о том, что они не представляют собой полюсы континуума или антонимы. Они лежат просто-напросто в разных плоскостях, как бы на разных уровнях или этажах индивидуальности. Под ригидностью, пишет С. В. Калашников (1979), мы понимаем специфическую личностную характеристику, являющуюся проявлением структуры или типа личности, в которой отражено стремление личности к фиксации форм поведения. А под пластичностью — свойство психических процессов к изменению своей направленности. Предваряя такой вывод, автор следующим образом уточняет критерии (их два) выделения формально-динамических качеств психики в особый класс явлений. Первый — формально-динамический, в самом его названии подчеркивается относительное отсутствие содержательной стороны, независимость от системы отношений и мотивов (в противовес Мерлину и Белоусу, которые говорят, что ригидность может от них зависеть), умственного развития, процесса социализации личности. Второй критерий определяется непосредственной связью формальнодинамических качеств с генетически обусловленной организацией физиологических процессов, в том числе и нейродинамических свойств мозга. Далее, исходя из своих данных, автор считает, что пластичностьригидность поведения выступает как сложное общеличностное свойство, которое содержит в своей структуре и формально-динамические особенности, обусловленные нейрофизиологическими характеристиками. Отсюда, по его мнению, возможность выделения двух планов пластичности, что позволяет, с одной стороны, объяснить социальную обусловленность данного явления, неоднозначность этого свойства в разных сферах деятельности, а с другой, дает понимание природы функционального единства пластичности на разных структурных уровнях организации психики и связи этого свойства с нейрофизиологическими особенностями.

Уточняя же содержание понятий пластичности и ригидности, С. В. Калашников (там же, с. 25) пишет, что выделение в структуре пластичности-ригидности двух уровней, обусловленных принципиально различными закономерностями, еще раз наглядно демонстрирует всю сложность этого явления и трудности его исследования, которые усугубляются неоднозначностью объединенных ими характеристик. Отсюда становится ясной, по его мнению, причина терминологической путаницы при обозначении свойства пластичности. Данное свойство рассматривается большинством исследователей как биполярная характеристика, на одном полюсе которой находится ригидное поведение, а на другом — пластичное. Однако наиболее устоявшимся, с его точки зрения, термином, служащим для характеристики всех аспектов данного свойства, является «ригидность», причем в настоящее время в дефинициях этого понятия в большинстве случаев подчеркивается его личностная природа и социальная обусловленность. Он считает, что это связано, по-видимому, с тем, что ригидное поведение является более редким и более бросающимся в глаза, чем пластичное поведение, которое человек проявляет постоянно. Ригидность, кроме того, может быть не только проявлением недостаточной пластичности, но и обусловлена специфическими механизмами, никоим образом не связанными с пластичностью. Следовательно, делает вывод С. В. Калашников, понятие ригидности — это не антоним пластичности вообще; как самостоятельное понятие оно отражает лишь в какой-то степени содержательный план непластичного поведения. Если последнее утверждение верно, то верно, как нам кажется, и утверждение о том, что пластичность отражает в какой-то степени формально-динамический план неригидного поведения.

Итак, анализ исследований нейрофизиологических основ ригидности логически привел к выводу о том, что ее правомерно рассматривать как свойство личности, отражающее оба плана психики и поведения человека-формальный и содержательный — и акцентирующее один из них по мере «продвижения» вверх вдоль структуры личности (рисунок 7).

Рис. 7. Отношение между формально-динамической (Ф-Д) и содержательной © сторонами психической ригидности в структуре личности в зависимости от уровня ее подструктур.

Из рисунка 7 видно, что если в нижней подструктуре личности («динамической») содержательный компонент минимален (например, при необходимости изменить психомоторный темп в теппинг-тесте), то в самой высшей подструктуре — «психосоциальной» — он максимален (например, при необходимости изменить отношение к кому-либо, поставить себя на место другого человека и т. п.).

Такой подход, на наш взгляд, позволяет избежать редукции психической ригидности, как физиологической (до инертности нервных процессов), так и социологической до «социально наследуемой косности» (цит. по: Murphy, 1947). Только в таком случае психическая ригидность сохраняет свой статус многомерного, со сложным содержанием, свойства личности.