Филогенетическая модель фиксированных форм поведения

Наблюдения за животными на всех филогенетических уровнях показывают, что почти все формы их поведения имеют приспособительное значение. В то же время отмечается, что действия животных «не безошибочны» (Меннинг, 1982), что иногда «таксисы могут противодействовать выживанию» (Вулдридж, 1985). Действительно, факты «ошибочных» действий животных довольно многочисленны, о чем свидетельствуют, в частности, примеры, которые можно найти в любом руководстве по зоопсихологии или этологии. Так, например, одиночная оса-сфекс будет все начинать сначала, если обрезать усики парализованному ею сверчку, так как в норку она его втаскивает только за усики. Осьминог, с такой «сообразительностью» строящий каменную стену, за которой он может сидеть, оставаясь невидимым, будет столь же энергично возводить ее из прозрачных кусков стекла, если этот материал окажется «под рукой». По кругу вертится собака, чтобы, прежде чем лечь, «примять» траву, хотя никакой травы под ней может и не быть (Lorenz, 1965).

Все эти «ошибки», которые и есть, по существу, фиксированью формы поведения животных, объясняются врожденностью «программ поведения», лежащих в основе тропизмов, таксисов и сложных инстинктов, которые реализуются целесообразно лишь в адекватных средовых условиях и при воздействии соответствующих пусковых механизмов (Слоним, 1967; Меннинг, 1982, Tinbergen, 1958; Lorenz, 1965). Таксисы, так же как рефлексы у высших животных, пишет Д. Вулдридж (1985, с. 120), по-видимому, непосредственно определяются врожденным способом соединения нервов и мышщ. Обычно они способствуют здоровью и благополучию организма, что, разумеется, явилось неизбежным следствием отбора; животные, которым свойственны таксисы, уменьшающие шансы на выживание, очевидно, не могли бы выйти победителями в борьбе за существование. Только тогда, когда животное попадает в необычные для данного вида условия, таксисы могут противодействовать выживанию. Все эти врожденные формы поведения, благодаря специфичности их пусковых механизмов, с нашей, человеческой точки зрения, до смешного стереотипны и негибки.

«Индивидуальное приспособление, — писал И. П. Павлов, — существует на всем протяжении животного мира» (Павлов, 1947, с. 415).

В то же время бесспорным является тот факт, что возможности какоголибо изменения врожденного и приобретение нового индивидуального опыта на низших ступенях филогенеза исключительно ограничены. Так, К. Э. Фабри указывает, что поведение животных на низшей стадии развития психики — стадии сенсорной психики — «характеризуется еще низкой пластичностью, индивидуальный опыт, процессы научения играют в жизни животных еще небольшую роль, решающее значение имеют жесткие врожденные программы поведения» (Фабри, 1983, с. 37). Преобладают «жестко запрограммированные» компоненты, отмечает Фабри, и на низшей ступени следующей стадии эволюции психики — стадии перцептивной психики, которая характеризует, например, членистоногих. Процессы научения занимают в поведении животных на этом уровне хотя и заметное место, но подчиненное по отношению к инстинктивному поведению: научение служит здесь для совершенствования врожденных компонентов поведения, для придания им должной пластичности, но оно еще не приобрело самостоятельного значения, как это имеет место у представителей высшего уровня перцептивной психики. Таким образом, поднимаясь по лестнице биологического развития, все более совершенным делается приспособление животных к изменчивости среды, все динамичнее становится их активность, все легче осуществляется и процесс научения.

Из рассмотрения особенностей динамики возможностей животных в их приспособительной деятельности на разных стадиях эволюции психики и поведения с очевидностью вытекает, что дивергенция адаптивного и фиксированного поведения является монотонной функцией этой динамики. Правда, внутри этой монотонии отношения довольно сложные и не всегда прямолинейные; не упрощает, а скорее усложняет ситуацию и тот факт, что фиксироваться могут не только врожденные, но и приобретенные в индивидуальном опыте формы поведения. Лоренц (Lorenz, 1965) описывает, например, как птицы куторы изучают географию окрестностей гнезда. Если в каком-то месте своего пути им приходится перепрыгивать через небольшой брусок, они заучивают это движение так, что продолжают совершать прыжок и при отсутствии препятствия. Подобные примеры, а их можно привести множество как из жизни животных, так и из жизни людей, на наш взгляд, в какой-то мере дают ответ, почему при определенных условиях происходит возрождение фиксированных форм поведения как филогенетически древних реакций. Но, прежде всего, обратимся к некоторым данным этологии.

Этологи особо выделяют врожденные «пусковые механизмы», «запечатление» и «замещающее действие». Как неоднократно признавал Лоренс (Lorenz, 1965) — глава отологической школы, мы фактически не знаем, что представляют собой врожденные пусковые механизмы, но зато мы много знаем относительно их функций. Самое важное и удивительное свойство врожденных пусковых механизмов заключается в том, что они, в отличие от приобретенных форм поведения, есть ответ не на сложную конфигурацию, структуру стимулов, а лишь на очень простые «ключевые раздражители». Примером действия ключевых раздражителей может служить половое поведение рыбы колюшки, изученное Тинбергер (Tinbergen, 1951). Самцы, построившие гнезда, отгоняют других самцов и ухаживают за любой самкой, у которой увеличено брюшко. Яркой иллюстрацией проявления фиксированного поведения может служить реакция некоторых животных на усиленный один или несколько ключевых раздражителей. Так, опыты, проведенные с серебристой чайкой, серым гусем и куликом-сорокой, показали, что все три вида тем сильнее стимулируются к насиживанию, чем крупнее предлагаемые им яйца. Птица при виде такого стимула как будто зачаровывается его видом, покидает свои яйца и страстно старается высиживать гигантское яйцо, хотя это физически невозможно, поскольку на таком яйце она не в состоянии сидеть (Меннинг, 1982, с. 88). Подобные реакции могут достигнуть патологического уровня в случаях дезинтеграции пусковых механизмов, проявляющихся в утрате «фильтрующих» свойств этих механизмов, которая наступает чаще всего на фоне болезни животного. Частными случаями срабатывания «пусковых» механизмов являются «запечатление» и «замещающие действия». Тем не менее именно на них следует обратить внимание, считает М. С. Роговин (1965), так как здесь начинается прямое приложение этологических понятий к области психопатологии.

Запечатление обычно происходит, как показывают наблюдения этологов, вскоре после рождения и часто проявляется в виде очень прочной трудноизменяемой привязанности, например к фигуре матери. Лоренс (Lorenz, 1965) описывал его как особую форму обучения, которая, в отличие от других его видов, необратима. Оказалось, что это действие может вызываться очень широким диапазоном ключевых раздражителей. О. Меннинг (1982) ставит вопрос о последствиях запечатления, ссылаясь в связи с этим на опыты с птицами Лоренца, Иммельмана, Берендта и собственные. Так, Лоренс (Lorenz, 1965) и другие исследователи наблюдали, что молодые птицы, воспитанные приемной матерью другого вида, перестают следовать за ней, когда становятся самостоятельными. Однако позднее, при наступлении половой зрелости, они ухаживают за птицами того вида, к которому принадлежит их приемная мать. При принудительном соединении с самками своего вида (опыт с зебровыми амадинами) в конечном итоге могут спариваться с ними и воспитывать потомство, но если им предоставить выбор, то будут ухаживать за самкой (самцом), принадлежащей к виду его приемных родителей. Явления, сходные с запечатлением, несомненно, участвуют в развитии общественного поведения и млекопитающих (Lorenz, 1965). Известно, что некоторые представители психоаналитической психологии пытались интерпретировать невротические особенности запечатлением в детстве определенных переживаний.

Формой поведения, на которую этологи обращают особое внимание и которая представляет особый интерес в связи с проблемой фиксированных форм поведения и их эволюции, являются действия, названные displacement activity («замещающими действиями» или «замещающей активностью») (Tinbergen, 1958).

Независимо друг от друга Кортланд (цит. по: Eisert, 1973) и Тинбергерн (Tinbergen, 1951) наблюдали в определенных конфликтных ситуациях животных, которые выполняли совершенно неожиданно «иррелевантные» движения, т. е. движения, не относящиеся ни к одному из конкурирующих в данной ситуации инстинктов. Так, рыба колюшка, пребывая в состоянии ярости, но все же опасаясь своего противника, после некоторого периода колебаний между нападением и отступлением внезапно начинает рыть песок, выполняя в точности те же движения, что и при постройке гнезда. Или, например, два петуха, находясь в той же конфликтной ситуации, начинают клевать, как бы подбирая разбросанный по земле корм. При всех замещающих движениях обычно реализуется очень привычное, примитивное действие. Очень часто «замещающая активность» выступает в виде «успокаивающих действий» — чистка перьев, почесывание, сосание конечностей и т. п.

Как отмечает Плоог (см.: Роговин, 1965), среди зарубежных психопатологов заметно стремление сблизить этологические и клинические представления, прежде всего, в области неврозов, так как этологические находки явились особенно ценным приобретением для фрейдизма, ведь понятия этологии представляют на первый взгляд удивительное совпадение с тем, что раньше утверждали 3. Фрейд и его последователи. Действительно, не есть ли, например, запечатление не что иное, как «сексуальные воспоминания раннего детства»? А замещающие действия — не лежат ли они в основе сублимации и симптоматических действий? Особенно легко сближение психопатологических и отологических понятий осуществляется в отношении замещающих действий, потому что в подобных случаях действие, как правило, не имеет характера завершенности и, по-видимому, не отличается принципиально от действий, порождаемых аффективно и ситуативно. Для того чтобы оценить, пишет М. С. Роговин (1965), насколько обоснованны (точнее, насколько не обоснованны) попытки психоаналитиков опереться на отологические понятия запечатления и замещающих действий, следует прежде всего ответить на вопрос: установлены ли экспериментальным путем эти формы поведения у человека?

Лоренц (Lorenz, 1965) в этой связи предостерегает от излишнего оптимизма. Этологи уже испытали трудности при попытках установить — после птиц — наличие запечатления у млекопитающих; нет также никаких экспериментальных данных, доказывающих наличие запечатления у человека. Поэтому этологи, переходя к изучению человека, уделяют гораздо больше внимания замещающим действиям; в качестве таковых рассматривается, например, то, что при волнении женщины поправляют прическу, мужчины — галстук; те и другие закуривают. Lorenz, Tinbergen считают, что хотя такого рода действия есть всегда результат научения, а следовательно, являются не чем иным, как высокоавтоматизированными навыками, истинная их природа — в описанном выше механизме инстинктивного действия. Считая, что у человека действия, проявляющиеся в подобных состояниях, не врожденные, а представляют собой результат научения, Барнетт (Barnett, 1963) склонен видеть в них аналог фиксированных форм реагирования в стрессовой ситуации, которые наблюдал Майер (Maier, 1959), применяя метод неразрешимых задач, и которые представляют собой одно из проявлений перенапряжения нервных процессов. Вместе с тем благодаря фиксированным реакциям происходит разряд напряжения. Человеку легче вынести напряжение в неразрешимой ситуации, когда он выполняет привычные, повторяющиеся движения. Таким образом, в условиях перенапряжения приспособление организма к среде не прекращается, а приобретает иную форму. В фиксированных реакциях приспособление происходит на более низком уровне.

Еще одним типом реакции на фрустрацию является регрессия — возврат к шаблону, который сформировался значительно раньше и когда-то приносил удовлетворение. В эмоциональном порыве взрослые люди плачут, как дети, и кричат «мама». При сильном волнении нормальная речь сменяется лепетом или неконтролируемом потоком речи. Иногда человек принимает позу еще не родившегося ребенка или даже лает, как собака (Шибутани, 1969). По мнению П. Фресса (1975), регрессия представляет собой деградацию действия, т. е. ответы более низкого или предшествующего уровня.

В случае сильного стимулирования, пишет Моррис (Morris, 1974), можно редуцировать поведенческую реакцию, приглушая готовность реагирования на раздражители, если использовать принцип «абшальтенса» («отключения»). Действие этого механизма мы можем часто наблюдать в зоопарке. Для некоторых животных зоопарк представляется тюрьмой; они часто находятся в своих клетках в состоянии перевозбуждения. Коль скоро животные не могут убежать и спрятаться, то вынуждены каким-то образом отключаться от действующих на них раздражителей. Они забиваются в угол и закрывают глаза, тем самым как бы визуально отгородившись от раздражителей. Сверхдлительный сон (узус при болезнях и у человека) является уже дальнейшей формой отключения. Но поскольку вечно спать невозможно, животные смягчают напряжение, практикуя стереотипии: маленькие тики — почесывания, покачивания, прыгание, движения по кругу или маятниковые, которые благодаря длительному повторению становятся привычными, что успокаивает. Слоны ритмично покачиваются, белка крутится в бешеном темпе в колесе, как гонщик-смертник, тигр трет о прутья клетки свой нос до кровотечения. То же самое может происходить, по мнению Морриса, и с обитателем человеческого зоопарка. Ему часто не может помочь то, что он убежит, спрячется или заткнет уши, закроет глаза.

Каждый человек, по мнению Шибутани (1969), научается по-своему справляться с фрустрацией. Оборонительная стратегия, которая помогла однажды, может снова и снова использоваться в подобных и аналогичных сутиациях, все прочнее фиксируясь в личности. Некоторые люди продолжают защищать себя даже в такой обстановке, где это вовсе не требуется. Для других характерно то, что, встречая противодействие, они отступают в мир грез. Чаще всего, как показывает клиническая практика, это имеет место при нервно-психической патологии. Каждая личность характеризуется индивидуальной комбинацией приемов, позволяющих справляться с затруднениями, и эти приемы, считает Шибутани (1969), могут рассматриваться как формы адаптации.

Итак, несмотря на рост в процессе эволюции пластичности психики и растущую возможность обучения в модификации поведения, животные на всех ее ступенях и человек демонстрируют факты фиксированного поведения. Можно предположить, что это связано, во-первых, с частым отсутствием или ограниченностью средств адекватного адаптивного реагирования в изменяющихся условиях существования и, во-вторых, с постоянно действующими эмоциогенными факторами, на которые живые существа, в том числе и человек, чаще всего реагируют врожденными или приобретенными реакциями — автоматизмом инстинктов, навыков и привычек. Но это адаптация не только на более низком уровне, но и имеющая временные пределы. Таким образом, эволюционное рассмотрение психической ригидности, проявляющейся в фиксированных формах поведения, позволяет сделать заключение о ее древних филогенетических корнях.