Речь. 
Что делать, если у вашего ребенка повреждение мозга

Нет важнее привилегии для человека, чем его способность под названием «речь».

Речь может быть определена как способность присваивать идее определенный звук, символизирующий ее. В английском языке, как и в большинстве современных языков, звук является почти неизменно символическим, искусственным и абстрактным событием, не имеющим никакого отношения к идее кроме того, которое мы присваиваем ему. Английский — это не ономатопоэтический язык. Человек соглашается представить себе определенную идею, в то время как другой человек издает определенный звук.

В английском языке мы согласились с тем, что если мы слышима что человек издает звук pencil, то мы представим себе длинный тонкий объект, внутри содержащий грифель, который используется, чтобы писать. Нет никакого врожденного соответствия между звуком и объектом. По-французски согласились, что звук сrауоп вызовет ту же мысль. По-португальски согласились, что звук 1аpis будет означать то же. Дальнейшее углубление той же идеи создало и отточило этот подход, пока не стало возможным передавать самые сложные идеи.

Ни в какой другой области человек так не страдает от непонимания, критики и прямого оскорбления от своего собрата, если он не в состоянии развить свою речь или, добившись этого, теряет ее, потому что когда человек теряет способность самовыражаться с помощью речи окружающий мир начинает подозревать его в том, что он потерял так же и те чувства, с помощью которых он приходит к выводам, которые выражает затем в виде речи. Окружающий мир, можно сказать, чувствует, что если человек не может сказать свое имя, то это доказывает, что он не знает его. Это так же несправедливо, как утверждение, что если парализованный человек не ходит, то, несомненно, только потому, что он не знает, что такое ходьба.

Та же самая травма мозга, которая прекращает ходьбу, часто также останавливает и речь, насколько я могу вспомнить из моих случаев с инсультами за последнюю дюжину лет. Дорогой читатель, если Вы молоды и немедленно вычеркиваете себя из этой категории, пусть будет понятно, что если Вы достаточно зрелы, чтобы читать этот абзац, то Вы достаточно созрели и для инсульта, потому что даже дети не защищены от этой разрушительной проблемы. Мы наблюдали инсульты в любом возрасте, от одного года и меньше до девяноста шести лет. Ребенок, испытавший инсульт, трагически похож во всех мелочах на взрослого, который также перенес его.

Вообразите, если сможете, трагические обстоятельства, которые могли бы иметь место, если бы Вы сами перенесли удар — так называемую «церебрально-сосудистую травму». Трагедия, которую мы собираемся описать, происходит ежедневно во всем мире и происходила всегда с тех пор, как появился человек.

Ваш инсульт мог бы быть вызван многими обстоятельствами. Назовем только два:

• 1. Вы могли перенести кровоизлияние в мозг; то есть разрыв одной из артерий, капилляров или вен, которые несут кровь к мозгу и от него. Это привело бы к попаданию крови в окружающие ткани и могло бы сильно повлиять на функцию затронутых тканей. Это может случиться из-за травмы головы при автомобильной аварии, упавшего кирпича, неудачного ныряния, пули на поле битвы, ослабления кровеносных сосудов мозга из-за преклонного возраста или любой другой причины.
• 2. Вы могли перенести прекращение циркуляции крови в части мозга, вызванное блокадой одного из кровотоков сгустком крови (тромбом). Это лишило бы ткань мозга ее нормального снабжения кислородом и нанесло бы повреждение этой части мозга. Это могло бы случиться потому, что Вы только что перенесли хирургическую операцию на какой-нибудь другой части тела, или потому, что Вы (если Вы женщина) недавно родили ребенка, или по многим другим причинам. Сгустки могут формироваться где угодно и могут двигаться свободно по большим артериям, забивая первый попавшийся канал поменьше, в который они попытаются войти.

Позвольте нам предположить, что ваша трагедия произошла и что в некоторый час дня или ночи Вы потеряли сознание, не поняв, что с Вами случилось. После периода бессознательного состояния (о котором, конечно, Вы не знаете), Вы, в конечном счете, приходите в себя, оказавшись в одиночестве на больничной койке. Спросив себя, где Вы находитесь и почему Вы здесь, Вы пытаетесь встать с кровати, но только выясняется, что Вы полностью или частично парализованы с рабочей стороны вашего тела; то есть, если Вы — правша, Вы оказались парализованным с правой стороны.

Вы также обнаружили, что и другая сторона вашего тела, кажется, не реагирует так, как нужно, и после неудачных попыток встать с кровати Вы лежите, обдумывая то, что случилось. Вполне возможно, что вскоре после этого медсестра войдет в комнату, и Вы с облегчением скажете медсестре: «Что я делаю здесь? Где я? Что случилось со мной?» Но обнаруживаете, к вашему ужасу, что слова, сходящие с Ваших уст, похожи на что-то вроде «ба-ба-ба-ба» или «ду-ду-ду-ду.» .

Если медсестра посмотрит с сожалением, но, быстро опомнившись, скажет: «Все хорошо,» то было бы понятно, если Вы ответите: «Не все хорошо, я парализован, и мне, кажется, трудно говорить.» Если то, что прозвучит, будет снова «ба-ба-ба-ба», то можно будет понять ваше состояние.

Предположим, что затем приехала Ваша семья. Естественно, Вы пробуете сказать вашему семейству: «Где я? Что случилось со мной? И, слава богу, что вы все здесь.» Если снова Вы услышите от себя «ба-ба-ба-ба», воображаю Ваши чувства в этот момент.

Позвольте нам далее предположить, что семейство, стоя у Ваших ног, произносит рядом с Вашим все понимающим телом: «Разве это не ужасно, он был всегда таким умным и понятливым.» Если в этот момент Вы, отчаявшись заставить семейство понять, что, хотя Вы не можете говорить, Вы хорошо понимаете то, что происходит, и знаете, что хотите сказать… если Вы берете утку и бросаете ей в семейство, то это действие, конечно, никоим образом не решит проблему, но очень вероятно приведет к такой реакции: «А теперь он не только не в себе, но еще и стал агрессивным.» .

Если этот пример Вам кажется невозможным или преувеличенным, то можно только сказать, что, к сожалению, это случается ежедневно. Мы видели много пациентов, с которыми после удара и потери речи обходились, как с психами, и что, в конечном счете, заканчивалось смирительными рубашками. В такой ситуации легко понять, почему мучение пациента может быстро кончиться еще одной сосудистой травмой мозга, возможно последней.

Вы можете также представить себе удовлетворение многих пациентов, которое они чувствуют при начальном опросе в Институтах, когда доктор, сразу понимая, что пациент страдает «афазией» (правильное название неспособности общаться из-за проблемы коры), говорит: «Г-н Джонс, хотя Вы не можете говорить, я хорошо понимаю, что Вы знаете то, что хотите сказать, но не можете сказать этого.» .

Было большим удовольствием в те дни наблюдать перед тем, как дети окружали большинство взрослых, выходящих из дверей Институтов, как пациент глубоко вздыхал с облегчением и очень ясно говорил всем своим видом, если не словами: «Слава богу, что хоть кто-то знает, что я не ненормальный только из-за того, что я не могу сказать то, что хочу сказать.» .

Возможно, читатель скажет себе, что-то, что я описал, ужасно и что такие ужасные вещи, возможно, случались пятьдесят или сто лет назад, но они не могут случиться сегодня.

Если Вы действительно думаете так, то было бы благоразумно усомниться в этом. Именно в недавней истории (начало 60-ых) очень известный человек перенес удар и был парализован с правой стороны, потеряв способность говорить.

Примерно в это же время я преподавал большой группе специалистов, включая врачей, терапевтов, психологов и др. Когда я обсуждал этот аспект проблем речи, я видел недоверие на лицах нескольких человек. Это достаточно раздражало меня.

«Очень недавно, — я начал, — очень известный человек перенес удар и, естественно, имеет проблемы с речью. Легко представить, что какой-нибудь терапевт сейчас показывает ему картинку с изображением кота и говорит: „Г-н Посол, это — кот. Это — голова кота, а это — хвост кота“».

«Этот незаурядный человек, — я продолжал, — заработал полмиллиарда долларов. У него есть сын, который является Президентом Соединенных Штатов, другой сын является Генеральным прокурором Соединенных Штатов, а третий — сенатором. Я абсолютно уверен, что Джозеф Кеннеди знает, что такое кот. Однако, весьма вероятно, что с ним обращаются, как со слабоумным только потому, что он не может говорить». Два с половиной года спустя я имел возможность узнать, что все, что случилось с Джозефом Кеннеди, было именно так.

Иногда становится интересно представить, что случилось бы, когда, однажды, открывается дверь, чтобы впустить врача с картинками кота, а пациент, находясь в явном мучительном расстройстве чувств, берет пепельницу и запускает врачу прямо в голову. Если пациенту удастся поразить врача точно в правильное место на голове (на несколько дюймов выше уха, на доминирующей стороне мозга), с правильно рассчитанной силой (достаточной, чтобы разорвать среднюю мозговую артерию, но недостаточной, чтобы убить), то станет уже два человека, которые знали, что такое кот, но теперь всего лишь неспособны произнести слово «кот».

Хотя, в принципе, я в значительной степени не согласен с любым человеком, бьющим другого по голове, я думаю, что в этом случае мои симпатии были бы, скорее, на стороне нападающего, чем потерпевшего.

Пациент, который не может говорить, не обязательно слабоумен, безумен или околдован, но, возможно, просто потерял способность произносить слова. То, что случилось с пациентом, упоминается в медицине как афазия. Хотя есть много определений «афазии», мы выбрали такое, как «неспособность общаться из-за повреждения в коре» .

Важно обратить внимание на то, что мы не использовали термин «неспособность говорить», а выбрали термин «неспособность общаться». Слово «общаться» — очевидно, намного более широкий термин, чем термин «говорить». Пациент, который неспособен говорить из-за афазии, также неспособен общаться с помощью письма, языка знаков и т. д., и он может читать только в зависимости от его способности понимать произнесенное слово. Он сможет писать только по мере развития своей способности говорить, поскольку афазия — действительно потеря во всей области общения, а не просто в области самой речи.

Мы имели дело со взрослыми на этом отрезке времени, поскольку было важно сравнить проблемы взрослых пациентов, которые потеряли свои способности речи и общения, с проблемами детей, которые, возможно, никогда не могли говорить из-за повреждения мозга. Давайте вернемся к определению афазии, как к «потере способности общаться из-за повреждения в коре». Подходит ли это определение к детям, которые также не могут говорить из-за поврежденной коры? Подходит, кроме одного слова: потеря. Нельзя сказать, что человек потерял что-то, что он и не имел. Так как дети, которые не говорят из-за повреждения мозга — по крайней мере, те из них, кто перенес это повреждение в возрасте до одного года — никогда не говорили, то справедливо будет сказать, что они не могут потерять то, что никогда не имели.

При этих обстоятельствах, очевидно, было бы неправильно сказать, что ребенок, который никогда не говорил, потерял способность говорить. Если бы это была просто игра слов, то было бы неважно, но это — больше, чем игра. Сравнивая детей и взрослых, важно обратить внимание на то, что одни имеют преимущество перед другими.

У ребенка есть одно простое преимущество перед взрослым. Позвольте предположить, что ребенок первоначально собирался стать правшой. Это означало бы, что его левая кора будет областью, ответственной за его речь. Теперь предположим, что до того, как речь сформировалась в его левом полушарии, это полушарие было повреждено. То, что случится, будет очень простой вещью. В огромном большинстве случаев, ребенок просто развил бы речь в своем правом полушарии вместо левого, и эта речь была бы развита так же, как если бы он развивал ее в полушарии, первоначально предназначенном отвечать за функции речи. Очевидно, что в этом отношении ребенок имеет огромное преимущество перед взрослым, речь которого твердо установлена в его левом полушарии (если он правша). Только если ребенок травмирован на обе стороны его коры, он действительно будет иметь афазию.

Какое преимущество взрослый имеет перед ребенком? Его преимущество простое: он раньше знал, как говорить, и ясно понимает, что от него требуется. Ребенок с повреждением мозга, который, возможно: имеет повреждение в обоих полушариях и поэтому не развивает свою речь, не имеет этого преимущества.

Позвольте нам рассмотреть теперь проблемы речи детей с повреждением мозга. Конечно, большинство детей с повреждениями мозга имеют проблему речи того или иного вида. Некоторым из них трудно даже издавать звуки. Другие могут издавать звуки, но это звуки, не имеющие значения. Третьи издают значащие звуки, но не создают слова. У четвертых свободно течет речь, но не изменяется интонация голоса. Иногда ребенок с повреждением мозга не демонстрирует никаких проблем, кроме проблемы речи.

Ничто так жизненно не важно для него, как развитие речи.

Сначала мы изучали речь или, точнее, отсутствие речи у травмированнных детей за много лет до этого. То изучение было сильно осложнено тем, что мы нашли, или, точнее, тем, чего мы не смогли найти.

Затем мы обратились к тому, что в медицине называют литературой. Здесь, в отличие от недостатка информации, который существовал относительно подвижности здорового ребенка, мы нашли достаточное количество информации о речи здорового ребенка и большое количество записей относительно речи ребенка с повреждением мозга. Однако, от этого изучения мы вышли еще более озадаченными, чем от изучения детей непосредственно! То, что мы прочитали в этой области, было чрезвычайно противоречиво.

И это, несмотря на тот факт, что ученые вместе с матерями внимательно наблюдали развитие речи и тщательно делали записи по ее хронологии. В литературе были разногласия даже относительно того, когда различные стадии или уровни развития речи наступают. Некоторые наблюдатели, например, считали, что «лепетание» происходит на первом или втором месяце жизни, другие считали, что лепетание начиналось на втором году жизни. Очень немногие, если таковые вообще Пыли, давали определение лепетанию. Когда мы заглянули в словарь, то нашли «лепетание», как определение детской речи, речи идиота или звука, издаваемого птицей.

Некоторое разногласие относительно того, что и когда происходило, очевидно, объяснялось тем, что язык, описывающий язык, был крайне неточен, и «лепетание», или «гуление», очевидно, означали различные вещи у разных наблюдателей.

К тому же, как было замечено, большая часть того, что было написано о речи здоровых детей, нам казалось верным, но не значимым. Слово «значимое» при научном использовании не означает то же самое, что и при обычном использовании. Наверное, лучше всего это можно объяснить очевидным примером истинного, но не значимого наблюдения.

Предположим, кто-то изучил тысячу детей младше одного года и отметил, что подавляющее большинство из них не владели речью. Потом он изучил тысячу двадцатилетних и отметил, что тысяча из них умеют разговаривать. Он мог бы тогда заметить, что те люди, которые говорят, намного выше, чем те люди, которые не говорят, и, хотя это было бы правдой, ему следовало бы быть повнимательнее, чтобы не прийти к выводу, что речь — это результат роста.

Наше мнение заключалось в том, что лепетание, гуление и различные другие детские звуки на пути развития речи не были сами по себе необходимым условием для возникновения речи, но были, скорее, просто методом оценки развития речи, чем основаниями для ее развития. Итак, мы снова вернулись к здоровым детям и не были теперь удивлены, обнаружив, что опять было четыре значимых стадии в развитии речи у ребенка и что эти четыре стадии снова по хронологии и развитию совпадали с четырьмя стадиями, которые мы наблюдали много раз.

Вот эти четыре стадии:

Стадия I — ребенок начинает свою жизнь с крика новорожденного, который является рефлекторным по природе и полезным для развития, но не существенным в отношении общения. Этот крик младенца обозначает не что иное, как само присутствие жизни, и когда мать слышит этот крик, она не получает никакой информации за исключением той, что ребенок жив. Этот крик не несет никакого сообщения о счастье или несчастье. Фактор для оценки на этом уровнеэто просто присутствие или отсутствие способности кричать или издавать другие звуки.

Стадия 2 — младенец может теперь передать звуком факт, что он испытывает серьезную боль, которая может действительно угрожать его существованию, и эти звуки, по сути, являются криком о помощи. Мать быстро признает этот крик как призыв к действию, днем или ночью и отвечает на него немедленно и инстинктивно.

Стадия 3 — это стадия существенного, значащего звука, еще не языка, но уже и не простого крика о помощи. На этой стадии ребенок может передать удовольствие, неудовольствие, предчувствие, ожидание и другие состояния счастья или несчастья. Мир вокруг признает гуление, например, как выражение счастья. Значимость этой стадии состоит не столько в новооткрытой способности издавать разные звуки, изменяя форму рта и управляя дыханием, сколько в том, что каждое изменение является теперь значащим и передает ясное, хотя и ограниченное, сообщение. Измеряемым фактором здесь является то, насколько действительно эти звуки являются значащими для матери, даже при том, что слова все еще отсутствуют. Эта стадия направлена на цель, и ребенок может получить много того, что он хочет, хотя еще и не знает никаких слов.

Стадия 4- на этом уровне ребенок фактически начинает подражать звукам, которые он слышит, и использовать их со значением. Для центральной нервной системы не имеет значения, какие это слова: английские, французские или португальские. Существенно только то, что нервная система созрела для того, чтобы теперь иметь дело со звуковыми символами. Ребенок начинает говорить отдельные слова и создавать словарь. Его язык будет улучшаться в диапазоне и значении приблизительно до шести лет жизни, когда основное созревание мозга будет закончено. Это, очевидно, не означает, что его способность улучшать речь прекращается в шесть лет, но различие между немногословным взрослым и взрослым с красноречием Уинстона Черчиля не зависит от простого созревания, а скорее от многих, многих факторов, описание которых заняло бы слишком много места.

Теперь, когда мы чувствовали, что мы поняли основные стадии развития речи, вставал следующий вопрос: что мы можем сделать в отношении проблем речи у ребенка с повреждением мозга?

Нас не впечатляли результаты речевой терапии у детей с повреждениями мозга. Действительно, мы не могли припомнить, что видели когда-нибудь немого из-за травмы мозга ребенка, который научился бы говорить в результате применения стандартных методов речевой терапии.

Наша вера, которая теперь была очень сильна, состояла в том, что, когда нарушение существует в мозгу, нужно лечить мозг, казалось, была справедлива и в случае отсутствия речи. Мы заключили, что ребенок не сможет справиться со своей проблемой речи, если работать с языком, ртом, губами и гортанью, точно так же, как не сможет ходить ребенок, которому пытаются решить проблемы ходьбы, воздействуя на его ноги, колени, лодыжки или бедра, если причина всех этих проблем находится в пределах мозга. Тогда мы полностью не осознавали, что, по мере развития наших новых методов лечения, мы развивали и адекватные методы обучения речи для ребенка с повреждением мозга, занимаясь лечением его мозга и, затем, просто давая ему возможность говорить.