В поисках прерывания в круговой схеме

С началом 60-х прояснились несколько связанных между собой фактов.

Во-первых: хотя дети с повреждениями мозга имели много общего, было очевидно, что не было двух одинаковых повреждений. Было также очевидно, что различия между детьми напрямую отражали различия между местоположением повреждения и непосредственно степенью повреждения их мозга. Было очевидно, что если бы мы могли определить более точно, что ребенок не мог делать из того, что он должен делать, то мы могли бы прописать ему программу, скроенную точно под его потребности.

Во-вторых: к этому времени мы провели обследование буквально тысячи детей (включая много сотен тех, кто был полностью здоров), чтобы точно знать, что они могут делать. Где-то в пределах этого огромного количества данных должен был быть эталон, жизненно важный образец.

В течение по крайней мере пяти лет я все сильнее и сильнее испытывал чувство, что где-то глубоко внутри я уже знал этот эталон и что если бы я только сел и хорошенько подумал, то вытянул бы его из себя.

Были некоторые вещи, которые я уже установил.

Я знал, что существует шесть различных важных, измеряемых функций, недостаток которых обозначает проблему в пределах коры головного мозга. Три из них — это навыки восприятия (сенсорные), а именно чтение, понимание речи и идентификация объектов наощупь. Тремя другими являются навыки выражения (моторные), а именноходьба, речь и некоторые мануальные навыки, достигающие своей высшей точки в письме. По дороге к мастерству в каждом из этих шести навыков, каждый индивидуум проходит четыре, или более, предсказуемые стадии.

Я понимал, что-то, что мы искали, было эталоном развития, великим планом, замыслом того, как человек становился человеком. Мы искали график развития. Не мой график развития, не наш график развития, а график Природы.

Я знал, что это скорее график развития мозга, чем физического роста.

Я знал, что этот процесс заканчивался задолго до физической зрелости и, вероятнее всего, до десятилетнего возраста.

У меня даже было название для него (которое я никому не говорил). Я назвал его профилем развития. Это был профиль того, как созревал мозг ребенка.

Я был уверен, что мы имели все частички мозаики перед глазами уже на протяжении какого-то времени. Вопрос был в следующем; какие из сотен тысяч кусочков информации были действительно существенными? Какие действительно имели значение? Какие были ступенями в лестнице, и какие были скорее следствиями, чем причинами? Мы имели довольно ясную картину этого до возраста в один год — но не после.

Это походило на вертящуюся в голове песню, к которой я не мог припомнить то слова, то музыку. Это сводило с ума. Это никогда не покидало меня. Где-то на самом краю сознания. Иногда занимая все мысли и даже подчиняя себе все остальное. Но вместо того, чтобы продолжаться в течение часов, это продолжалось в течение многих лет. Я должен был сосредоточиться на картине развития нормального ребенка.

Однажды одна из главных медсестер, Флоренс Шарп, сказала кое-что такое, что заставило все начать становиться на свои места. Прежде всего она отвечала за стационарных детей, и тем утром я задал ей вопрос об определенном ребенке (все тот же вопрос, который сводил меня с ума в отношении всех детей).

" Как, — я спросил, — поживает Марк?" .

Шарпи сказала: «Он намного, намного лучше.»

" Шарпи, — я сказал раздраженно (и необоснованно), — насколько лучше это намного, намного лучше! И не говорите мне, что намного, намного лучше лучше, чем намного лучше, но не настолько хорошо, как намного, намного, намного лучше. « Я действительно не знаю, зачем я должен был мучить Шарпи за незнание ответа на вопрос, который сводил меня с ума в течение многих лет.

" Он лучше." .

Мне захотелось закричать.

Если он лучше, то все замечательно. Но так ли это?

Я наблюдал, как дети выписывались потому, что им не было лучше в течение двадцати лет, но я также наблюдал, как некоторые выписывались потому, что они были лучше. Помните детей, для которых мы установили, что они стали лучше при нашей первой оценке? Больше, чем одна треть из них была лучше. Помните, что Джонни мог держать голову лучше и что у Мэри было меньше спастики? Но помните ли также, что если они продолжат поправляться с той же скоростью, то им понадобится сто лет, чтобы начать ходить.

Каждый раз когда я думал об этой дилемме, я вспоминал о близком друге и о его ответе, который он всегда давал, когда кто-нибудь спрашивал его: «Как поживает Ваша жена?» Он реагировал с серьезным выражением лица, но подмигивая: «По сравнению с кем? «.

Это была суть проблемы ребенка с повреждением мозга, который был лучше. Лучше по сравнению с кем?

Исторически на этот вопрос всегда отвечали, сравнивая его с ним же самим, т. е. сравнивая его с ребенком с повреждением мозга.

Если автомобиль, разбитый в ДТП, всегда сравнивать с другим разбитым автомобилем вместо неповрежденного автомобиля, то как Вы вообще сможете надеяться починить его когда-нибудь?

Таким образом, если больного ребенка сравнивать только с самим собой и удовлетворяться даже крошечной долей улучшения — то это удовлетворение убьет его.

А какие инструменты мы использовали при определении даже такого отличия? Было два вида тестов, но они одинаково не подходили применительно к детям с повреждениями мозга.

Во-первых, были физические тесты. Это были испытания мышц, при которых врач проверял каждую индивидуально, присваивая ей степень. Степень менялась от 0 до 10, при этом 0 представлял собой полный паралич, и 10 представляло полноценную силу.

Для детей с повреждениями мозга эти тесты были совершенно ненадежны (при этом нужно сказать, что пять различных врачей могли дать пять различных оценок при испытании одной и той же мышцы).

Кроме того, не было никакого разумного способа обобщить результаты. Например, если кто-нибудь проверил сто мышц, то он присвоил бы им сто оценок. Складывал ли он их затем и делил ли на 100, чтобы получить средний результат? Предположим, что половина мышц оценена на 0 и половина на 10. Это дало бы нам в итоге 0 и 500, чтобы сложить вместе и получить 500. Если теперь мы разделим сумму на 100, чтобы получить среднее, мы получим 5. Таким образом, ребенок, который имеет половину мышц, полностью парализованных, и половину полноценных мышц, получит оценку 5, показывающую, что он находится точно посередине, и которая отразит полную неправду, не описав ни единой мышцы его тела в отдельности. С другой стороны, если мы оценили каждую из ста мышц индивидуально и при следующем посещении нашли тридцать из них улучшенными на один пункт, а тридцать других ослабленными на один пункт, оставался бы вопрос: был ли ребенок лучше или хуже, чем при предыдущем посещении и по сравнению с кем?

Наконец, оставалось фактом, что тесты были недействительными по той простой причине, что мы тестировали не то. Мы проверяли не функцию его мозга, мы проверяли силу его бицепса.

Тестирование его интеллекта было еще сложнее, чем тестирование мышц.

Тесты, которые обычно используются для проверки интеллекта в Соединенных Штатах — это разумно надежные и разумно пригодные тесты способностей здорового ребенка. Но не более того. Есть большое и растущее подозрение со стороны почти каждого, кто использует их, что они фактически не проверяют истинный интеллект даже у здоровых детей.

Когда эти тесты применяются к детям с повреждениями мозга, то это почти точные тесты на неспособность. Неспособность не надо путать с несостоятельностью, которая является врожденным отсутствием способности исполнить действие; тогда как неспособность является результатом лишения или потери способности исполнить действие.

Теперь нет проблем с испытанием способностей, и, конечно, все правильно с испытанием неспособности. При обеспечении одного главного условия: если мы проверяем способность, то мы знаем, что проверяем способность, и наоборот, когда мы проверяем неспособность, мы знаем, что проверяем неспособность. Но когда мы проверяем неспособность и полагаем при этом, что проверяем способность, то могут последовать только разрушительные результаты, и это именно то, что происходит каждый раз, когда мы применяем такие тесты к ребенку с повреждением мозга. Все же эти тесты продолжают применяться, и, что еще хуже, их результаты часто принимаются в качестве основания для действий. Дети с повреждениями мозга сотнями тысяч «заточаются» в спецучреждения на основании таких заключений.

Мы знали это и осознавали, что это — трагедия. Однако, было недостаточно знать, что нельзя полагаться на эти тесты при оценке детей с повреждениями мозга. Мы должны были предложить приемлемую альтернативу.

Было до боли ясно, почему эти так называемые «тесты интеллекта» не работали. Каждый из них зависел от одного (или больше) из трех возможных развитии ситуации.

Если ребенку больше шести лет, то ему, как ожидается, не составит труда читать вопросы и писать ответы. Если он, по причине травмы мозга, неспособен читать или писать, то делается вывод, что он провопил тест потому, что не был достаточно интеллектуален, чтобы читать и писать. Его оценили бы как полного идиота, если он был полностью неспособен читать или писать из-за своей травмы мозга, или как дегенерата или ненормального, если он все же мог бы читать или писать немного по причине своей травмы.

Если ребенку меньше шести, или если было бы признано, что причина, по которой он не может читать или писать — травма мозга, а не идиотизм, то ему следует провести устный тест. Проверяющий задает устные вопросы и ожидает устные ответы. В этом случае, если бы он был неспособен говорить из-за травмы мозга, то он был бы оценен как идиот на основании заключения, что он недостаточно «интеллектуален» для ответа на вопрос. Если же он, в результате меньшей травмы, мог бы ответить только частично из-за проблем с речью, то его назвали бы ненормальным или дегенератом.

Если ребенку меньше трех лет или если известно, что причина, по которой он был неспособен поддержать беседу, заключалась в травме мозга, а не в том, что он идиот, то с ним проведут тест, который не требует отвечать на вопросы, но просто следовать указаниям типа «иди закрой дверь». В этом случае, если ребенок парализован из-за травмы мозга и поэтому неспособен «пойти закрыть дверь», то будет сделан вывод, что он идиот, потому что недостаточно «интеллектуален», чтобы пойти закрыть дверь.

Если очень умный и внимательный экзаменатор признал бы, что причина того, что он не закрыл дверь, состояла в том, что он парализован, а не в том, что он слишком глуп, то этот экзаменатор может попасть в последнюю ловушку. Он может взять некоторую функцию, которую он видел, как ребенок выполняет, и поэтому знает, что ребенок может, скажем, протирать глаза; он может попросить, чтобы ребенок сделал это, чтобы посмотреть, достаточно ли он умен, чтобы понять вопрос. В этом случае, если ребенок имеет проблему со слухом из-за травмы мозга и, в результате, неспособен интерпретировать вопрос, даже наш внимательный экзаменатор может вполне заключить, что это полный идиот.

Это случается все время.

Я потрясен, что у этой нации, которая гордится фактом, что даже признавшийся убийца имеет возможность многих апелляционных рассмотрений в суде, прежде чем его можно будет отправить в спецучреждение, в случае с ребенком, самый большой грех которого — только то, что он травмирован, его можно запросто закрыть в такое спецучреждение, находиться в котором вынес бы не всякий преступник.

Поначалу мы знали с ужасающей уверенностью, что именно было неправильно с оценкой. Но мы не знали, что было бы правильным.

Клубок начал распутываться для меня, когда Шарпи Ответила на мой вопрос. Несмотря на некорректную постановку вопроса, Шарпи ответила мне мягко и с пониманием моего отчаяния.

" То, что я подразумеваю под намного, намного лучше, — сказала она, — заключается в следующем: когда мы увидели его вначале, год назад, ему было четыре года, но он вел себя, как здоровый шестимесячный ребенок. Теперь ему пять лет, и он ведет себя как здоровый двухлетний." .

" Шарли, это — первая разумная вещь из всего того, что я слышал, когда речь шла о состоянии ребенка." .

" Да уж, — сказала она и улыбнулась, — Вы всегда требуете, чтобы персонал говорил по существу." .

" Это было просто блестяще, Шарпи." .

" Вы думаете, я сказала что-то выдающееся?" - спросила Шарли.

" Да уж" , — сказал я и улыбнулся.

Я направился на север, через парк от Кларк Холла, где я говорил с Шарпи, к Зданию Блэкберн, где мы жили. Я присел на минуту на скамейке на солнце, которое было теплым для марта.

Я снова почувствовал, что был на самом краю понимания, и я очень медленно думал, чтобы не заплутать снова.

Если Марк в четыре года вел себя как шестимесячный, это означало, что, пока мы не увидели его впервые, ему потребовалось сорок восемь месяцев, чтобы достичь шестимесячного состояния, так что его общим прогрессом была только 1/8 от того, каким он должен быть.

Сейчас, если за год, что мы наблюдали его, он прибавил год в возрасте, но полтора года в развитии, то это совершенно грандиозно! Его скорость прогресса подпрыгнула с 1/8 от нормы до 1 и ½.

Нормы? Что есть нормально? Было ли это — это могло бы бытьпросто сказать, что пятилетний ребенок нормален, когда он может делать то же, что и другие здоровые пятилетние, когда им пять лет?

Теперь мои мысли мчались, и все попытки заставить их течь медленно пошли прахом. Я буквально бежал к моему дому. Я вбежал в дом, в свою квартиру и закрыл дверь на ключ. Я собрал карандаши, ручки, бумагу, цветные мелки и кнопки.

Я включил свет над чертежной доской и прикрепил большой лист чертежной бумаги.

Наверху я вывел печатными буквами:

" ПРОФИЛЬ РАЗВИТИЯ" .

Я не очень хорошо вывел это. Я запыхался от бега, был возбужден, и моя рука дрожала.

Если бы я смог сделать то, что, как я начинал верить, могу сделать, то у меня будет простой, практичный, пригодный, надежный и подходящий инструмент для измерения степени неспособности и скорости прогресса детей с повреждениями мозга. Без возможности измерять не может быть никакой науки, и я был встревожен отсутствием у нас способности измерять наши собственные результаты в течение многих лет. Если это сработает, мы могли бы измерять наши результаты — и наши успехи, и наши неудачи. И было невозможно сказать, что важнее.

Прощайте, слава Богу, выражения типа «он выглядит лучше», которые я слушал в методических лечебных центрах по всему миру в течение многих лет. Действительно, любые заявления о том, что ребенок «выглядит лучше», были давно запрещены в Институте. (Если кто-то, не удержавшись, все же говорил это, то был стандартный ответ: «Не говорите мне, что он выглядит лучше. Мне неинтересно ваше мнение. Что он может сделать такого, что не мог делать прежде? «).

Неудивительно, что я долго чувствовал себя на краю этого. В течение многих лет мы спрашивали друг друга: «Что он может сделать такого, что он не мог делать прежде?» Это было ключом.

Теперь я был уверен, что есть ключ к великому замыслу Природы. Столь простой. Столь ясный. Он всегда был там, прямо перед моими глазами.

Неудивительно, что я не мог найти его. Очевидное всегда труднее всего оценить.

Нужно было поработать.

Как Шарпи узнала, что Марк вел себя, как шестимесячный ребенок, год назад?

Это было просто. Мы изучили сотни здоровых шестимесячных детей. Здоровый шестимесячный мог ползать, но не на четвереньках. Он мог издавать некоторые значащие звуки, но не все. Он имел хватательный рефлекс, и он мог отпускать. Он имел довольно хорошее зрение и мог видеть очертания очень хорошо. Он мог хорошо понимать много значащих звуков и имел довольно хорошую чувствительность тела.

Как Шарпи узнала, что он теперь действовал как здоровый восемнадцатимесячный ребенок? Это было тоже легко. Мы видели сотни здоровых восемнадцатимесячных. Восемнадцатимесячные могли ходить, они могли сказать приблизительно восемнадцать слов, они могли подбирать крошечные объекты большим и указательным пальцами. Они могли делать эти моторные действия потому, что они могли концентрировать взгляд. Они могли понимать много слов, и они могли чувствовать третье измерение.

Вот то, что она сделала. Это — действительно все, что она сделала.

Я смотрел на чертежную доску, на которой я написал:

" ПРОФИЛЬ РАЗВИТИЯ" .

Я был готов начать.

В прошлом мы говорили о детях в возрасте только до года, и мы говорили о четырех существенных стадиях. Теперь мы знали, что с возраста одного года приблизительно до шести лет, когда все основные человеческие неврологические процессы функционируют в полной мере, было еще три дополнительные стадии.

Таким образом, всего было семь стадий в жизни ребенка, представляющих полный спектр развития от рождения до появления и вступления в действие всех человеческих функций.

Семь стадий в спектре цикла развития мозга. Так же, как и семь цветов в спектре видимого света.

Я нарисовал семь горизонтальных полос и слегка раскрасил в цвета спектра, начиная с основания: красный, оранжевый, желтый, зеленый, синий, индиго и фиолетовый.

В общем, я нарисовал семь горизонтальных полос, и, так как я хорошо знал за годы наблюдений за разными детьми приблизительные возрасты, в которых нормальный ребенок переходил от стадии к стадии, я внес их в рисунок.

Мы знали, что ребенок двигается вверх через эти семь стадий по мере последовательного вступления в игру более высоких стадий мозга. Начиная с основания, я заполнил их: ранний ствол мозга и продолговатый спинной, ствол мозга и ранние подкорковые области, средний мозг и подкорковые области и четыре важные стадии в развитии человеческой коры мозга, которые мы назвали начальной корой, ранней корой, примитивной корой и сложной корой.

Теперь, что можно определить именно как человеческие способности, до которых развился человеческий мозг?

Какие функции отличают здоровых детей от больных? В каких функциях наши дети с повреждениями мозга отставали?

Они читали, слышали (понимая речь), осязали, ходили, говорили и умели писать. Я назначил колонку для каждой функции.

Однако, функции чтения, понимания, осязания, ходьбы, речи и письма не были действительно полностью функциональны до возраста шести лет у обычного ребенка, но было необходимо иметь возможность оценить ребенка в любом возрасте. К счастью, у нас была собрана информация по всем существенным шагам в семи критических стадиях развития для каждой из этих шести функций. Мы могли проследить каждую из них назад к рождению.

Мы говорим не просто о человеческой способности читать, которая присутствует у среднестатистического ребенка в возрасте шести лет, но о целой области зрительной компетентности у человека, которая начинается со светового рефлекса.

Мы говорим не просто о человеческой способности понять полные предложения через ухо, которая присутствует у среднестатистического ребенка в возрасте шести лет, но вместо этого о целой области слуховой компетентности у человека, которая начинается при рождении с рефлексом вздрагивания.

Мы говорим не просто о человеческой способности определить объект только наощупь, которая присутствует у среднестатистического ребенка в возрасте шести лет, но о полной области тактильной компетентности человека, которая начинается при рождении с множеством кожных рефлексов, типа рефлекса Бабинского.

Далее, мы говорим не просто о ходьбе перекрестного типа, которая достигается среднестатистическим ребенком в возрасте шести лет, но вместо этого о целой области подвижности человека, которая начинается при рождении с рефлекторными движениями рук и ног.

Мы говорим не просто о речи полными предложениями, которая достигается среднестатистическим ребенком в возрасте шести лет, но вместо этого обо всем человеческом языке, который начинается при рождении с первым рефлекторным криком новорожденного.

Мы говорим не просто об использовании рук для записи языка, чем среднестатистический ребенок начинает заниматься в возрасте шести лет, но вместо этого обо всей мануальной компетентности человека, которая начинается при рождении с хватательным рефлексом.

Итак, я мог фактически рисовать «Профиль развития» с шестью вертикальными колонками от рождения до возраста шести лет и давать им заголовки.

Теперь я знал, что у меня есть то, о чем я мечтал в течение шести лет. У меня, наконец, был мой инструмент. Я не знал точные детали, но я видел образец с чрезвычайной и полной ясностью.

В моих семи графах и шести колонках теперь было сорок два блока. И один важнее другого, потому что нужно пройти каждый из них, чтобы быть неврологически здоровым.

Семь горизонтальных граф соответствовали семи критическим возрастам. Шесть вертикальных колонок разделились на три и три. Было три сенсорные колонки, каждая с семью полями, и три моторные колонки, каждая, в свою очередь, разделенная на семь критических возрастов. (См. Рис. 11 и 12).

Теперь я имел схему неврологического роста здорового ребенка. У меня было сорок два поля с соответствующими возрастами, в которых развивалась функция, Я фактически пришел к средству определения точного неврологического возраста ребенка, вместо его простого хронологического возраста.

Если возрасты, которые я назначил для каждой из этих функций, были верны, у меня был бесценный инструмент. Если возрасты, которые я назначил, были не верны, а только приблизительны, то мне нужно было только углубиться в данные и уточнить мои приближения.

Я уверен, что каждый испытал по крайней мере однажды в жизни то чрезвычайно удовлетворяющее чувство знания без тени сомнения, что он абсолютно прав кое в чем даже прежде, чем все факты будут собраны. Это случается не часто, но это такое удивительное чувство, в котором люди и не нуждаются слишком часто. Это было как раз то. что я чувствовал в тот момент. Я знал, и я поставил бы на это всю мою жизнь.

Теперь, вместо того, чтобы просто измерять хронологический возраст ребенка, мы могли измерить шесть неврологических возрастов (один для каждой функции) и затем присвоить ему общий неврологический возраст. К тому же, другие могли использовать тот же инструмент с достаточной уверенностью в получении тех же результатов.

Например, если мы измеряем подвижность у ребенка с хронологическим возрастом в два года, мы знаем, что он должен быть способен ходить, если это среднестатистический ребенок, при этом его руки будут освобождены от первичной роли поддержания баланса, как показывает колонка подвижности для восемнадцатимесячного, но он еще не может ходить и бегать перекрестным образом, как это делает тридцатишестимесячный.

Теперь, позвольте нам предположить, что в действительности он только делает свои первые шаги, на что, как показывает колонка подвижности, способен двенадцатимесячный ребенок. Тогда его неврологический возраст в подвижности был бы только двенадцать месяцев. или половина его хронологического возраста.

Или возьмем язык. Предположим, что этот же самый двухлетний ребенок может говорить только два слова. Это уровень функции языка нормальных двенадцатимесячных детей, и мы снова видим его неврологический возраст, составляющий только половину его хронологического возраста.

Предположим, мы продолжаем определять уровень его достижений в четырех других функциях, используя другие четыре колонки. Мы могли бы прийти к следующей довольно точной картине развития этого ребенка Хронологический Возраст Функция Неврологический Возраст.

• 24 месяца зрительная компетентность 15 месяцев
• 24 месяца слуховая компетентность 18 месяцев
• 24 месяца тактильная компетентность 10 месяцев
• 24 месяца подвижность 12 месяцев
• 24 месяца речь 12 месяцев
• 24 месяца мануальная компетентность 10 месяцев

Хронологический Суммированный неврологический возраст: 24 месяца возраст: 77 месяцев

Делим на 6.

Общий неврологический возраст: 12.8 месяцев

С этим новым инструментом я сразу видел, что мог сделать дюжину жизненно важных вещей, на которые прежде никогда не был способен. Многое из того, что я мог сделать с помощью «Профиля развития» было неясным для меня еще на протяжении нескольких лет, но среди вещей, которые я знал уже тогда, было следующее.

• 1. Теперь, когда мы могли измерить точный неврологический возраст ребенка так же, как его точный хронологический возраст, мы могли сказать, кто нуждался в нас и кто — нет. Если его неврологический возраст был меньше его хронологического возраста, то он нуждался в нас.
• 2. Сведение на нет промежутка между его неврологическим возрастом и его хронологическим возрастом в каждой колонке было нашим назначением.
• 3. Когда его неврологический возраст в каждой колонке достигнет его хронологического возраста в каждой колонке, мы выполнили нашу работу.
• 4. Сравнивая его начальный неврологический возраст с его начальным хронологическим возрастом, мы могли определить его среднюю скорость развития с того момента, как он увидел нас. Возьмем, например, другого ребенка, трех лет, но действующего на уровне однолетнего:

Неврологический возраст: 12 месяцев

Хронологический возраст: 36 месяцев = 30% 1/3 от нормального Таблица 1.

Таблица 2.

5. Сравнивая увеличение его неврологического возраста с увеличением его хронологического возраста в любое время с момента начала лечения, мы могли определить, значительно ли улучшилось развитие ребенка. Например, состояние вышеупомянутого ребенка будет оценено снова после года лечения по программе со следующими результатами:

Неврологический возраст: 30 месяцев — увеличение неврологического возраста: 18 месяцев

Хронологический возраст: 48 месяцев — увеличение хронологического возраста: 12 месяцев

Теперь мы могли узнать его скорость изменения, сравнивая его скорость роста перед выполнением программы с его скоростью роста после одного года программы.

Начальная скорость роста: 30% (1/3 от нормальной) Нынешняя скорость роста: 150% (в 1,5 раза быстрее, чем нормальная) Скорость изменения: 500%.

Другими словами, после 12 месяцев программы этот ребенок развивается в 5 раз быстрее, чем перед программой.

В таком случае будет ясно, что кое-что существенно улучшил; скорость его развития. (Теоретически возможно, что улучшение было результатом случайности или ошибочного диагноза, а не наших программ лечения, но после того, как наших историй болезней собралось сотни и позже тысячи, мы позволили себе поверить в программы.).

6. Я мог теперь продемонстрировать, что ребенок, который выполняет действия (в результате травмы мозга) на намного более низком уровне, чем другие дети, делает это из-за неспособности, а не из-за низкого интеллекта.

Хотя я не буду занимать здесь место, чтобы обсуждать это, я мог бы продемонстрировать, просто глядя на Профиль, линией хронологического возраста ребенка и шестью линиями фактического уровне способностей ребенка, действительно ли ребенок имел повреждение мозга; и если имел, то была ли травма легкой, умеренной, серьезной, глубокой или полной; была ли она локальной или обширной; была ли она на одной стороне мозга или на обеих, и на каком уровне мозга рана существовала.

Хотя я не знал этого в то время, однажды мы сможем использовать это, чтобы измерить интеллект, продемонстрировать причину для данного I.Q. и, наконец, показать, что нужно сделать, чтобы поднять интеллект. Эти области описаны в других книгах, включая «Как развить интеллект Вашего ребенка», «Как научить Вашего ребенка читать «Как дать Вашему ребенку энциклопедические знания», «Как обучить Вашего ребенка математике» и «Как сделать Вашего ребенка физически совершенным».

Но все это было далеко в будущем, а в тот момент за своей чертежной доской я был совершенно счастлив. Хотя было уже около 22:00., я должен был проверить мою идею и мои допущения.

Я позвонил двум людям, которые, по моему мнению, имели наиболее полные и детальные знания, касающиеся детей. Интересно, что обе были медсестрами. Я вызвал Шарпи и мою жену Кэти. Я был уверен, что они все еще на работе, и это действительно было так. Они прибыли незамедлительно.

Так как Кэти всегда видела меня насквозь, а Шарпи была также чрезвычайно проницательным человеком, они сразу заметили мое ликование.

" Ты обнаружил кое-что, и это кое-что — очень важное" , — сказала Кэти с абсолютной уверенностью.

" Это имеет отношение к оценкам, и это — следствие моей сообразительности," - сказала Шарпи с равной уверенностью.

" Берите обе по блокноту и карандашу, — сказал я, — и пишите ответы на вопросы, которые я собираюсь вам задать." .

Их начало захватывать мое чувство восторга, и они смотрели на меня с ожиданием.

" Ребенок только начинает делать свои первые шаги. Запишите, сколько ему лет." .

" Здоровый ребенок? «- спросила Кэти.

" Да, здоровый." Они обе написали.

" А что, если он не здоров, а с повреждением мозга?" - спросил я.

" Сильным?" - спросила Шарпи. «Да» .

" Тогда, — она допустила, — он никогда не будет ходить, пока мы не сделаем что-нибудь." .

" А если травма мягкая?" .

" Он мог бы пойти между двухи трехлетним возрастом," - сказала Кэти.

" Что вы написали на ваших бумажках для здорового ребенка?" .

" Двенадцать месяцев" , — сказала Шарпи.

" Один год" , — сказала Кэти почти одновременно.

" Следующий вопрос: ребенку только двенадцать месяцев. Запишите то, что он может в области зрения." .

" Здоровый?" — спросила Шарпи.

Они обе ясно представляли себе картину того, что мы делали, хотя ;ни еще не видели график.

" Да" , — сказал я.

Все мы написали, что здоровый одногодка имел: (а) световой рефлекс, (б) контурное восприятие образов, (в) способность видеть детали, (г) мог концентрировать взгляд.

Мы играли в эту игру в течение часа с Шарпи и Кэти, которые все больше увлекались, поскольку начали предполагать выводы.

" Вы сравниваете то, как ребенок фактически ведет себя… «- начала Шарпи.

" Это называется неврологический возраст" , — прервал я.

" … с действительным возрастом" , — закончила Шарпи.

" И который называется фактическим возрастом" , — предположила Кэти.

" Близко, но не точно. Это называется хронологическим возрастом на Профиле развития." .

" Какой Профиль развития?" - спросила Кэти.

Я показал им его и они обе поняли его значение немедленно. Мы попробовали еще одну игру.

" Если ребенок не может ползать на четвереньках, использовать свои руки или говорить ни единого слова, он нормален?" .

" Да, если он — новорожденный" , — сказала Шарпи.

" А если он имеет хронологический возраст девяносто шесть месяцев?" .

" Сильная травма мозга." .

" А если он имеет хронологический возраст двенадцать месяцев?" .

" Умеренная травма." .

" А если он имеет хронологический возраст девять месяцев?" .

" Мягкая травма." .

Мы говорили до рассвета.

В течение многих месяцев Боб, Карл и я обсуждали Профиль по всей его длине.

Мы снова и снова подтверждали данные.

Мы провели следующие двенадцать лет уточняя данные, по мере изучения сотен и сотен детей.

До того времени наша работа была полностью прагматической по природе, не затрагивающей вопросы разработки теоретической схемы, на которой она базировалась. Конечно, мы собрали большое количество эмпирических данных, и никакой практикующий специалист в здравом уме не стал бы пренебрегать или, тем более, игнорировать эмпирические данные (особенно в больших количествах). Тем не менее, они были эмпирические.

С развитием Профиля мы могли измерять и, как следствие, могли справедливо начать называть себя учеными так же, как и практикующими специалистами.

Профиль создавался нами 75 лет, начиная с доктора Фэя и кончая основными членами персонала Института, которые путешествовали по миру, изучая детей, и которые слушали матерей, самых главных экспертов по детскому развитию.

Графы развития, показанные на Профиле, не были изобретены персоналом Института.

Мать Природа и Всевышний изобрели их, а мы их записали. Мотивом к этому стал результат нашей огромной потребности ответить на важный вопрос: «Что является нормальным?» Это — первостепенный вопрос, на который нужно ответить, чтобы решить проблемы ребенка с повреждением мозга.

Это шедевр из области метода исключения. Вместо того, чтобы вносить в список сотни действий, которые ребенок учится выполнять на дороге к неврологической зрелости, Профиль перечисляет только жизненно важные шаги в человеческом развитии. Все другие способности — производное от них.

Если Институт вспомнят зачем-нибудь через 200 лет, то это произойдет из-за его Профиля развития. Он нужен, чтобы записать точные данные, измерить, оценить, диагностировать, разработать лечение и пересмотреть оценку тысяч детей в Соединенных Штатах во всем мире.

Более четверти миллиона оценок были сделаны с использованием Профиля в одних только Соединенных Штатах. Он был в постоянном использовании с 1961 года, с момента первого опубликования.

Профиль выдержал испытание временем.

Замечание: Профиль Развития был защищен авторским правом в 1962 году. Современный Профиль приведен в этом издании книги. (См. рис.11 и 12)