Образы горьковских произведений

Почти половина первого тома «Мертвых душ» (5 глав) посвящена характеристике разных типов русских помещиков.

Галерея помещиков в поэме открывается образом Манилова. Имя героя произведения (от глагола «манить», «заманивать») иронически обыгрывается автором. Сам Гоголь говорил, что помещики у него располагаются один пошлее другого. Получается, что Манилов представляет собой первую, самую меньшую, степень нравственной деградации.

Образ этот в поэме статичен — с героем не происходит никаких внутренних изменений на протяжении всего повествования. Основные качества Манилова — сентиментальность, мечтательность, чрезмерное благодушие, учтивость и обходительность. Это то, что видимо, что лежит на поверхности. Именно эти черты подчеркнуты в описании внешности героя. Манилов «был человек видный; черты лица его были не лишены приятности, но в эту приятность, казалось, чересчур было передано сахару; в приемах и оборотах его было что-то заискивающее расположения и знакомства. Он улыбался заманчиво, был белокур, с голубыми глазами». Он чрезвычайно любезен с друзьями, нежен с женой, добр к своим крепостным. Он любит поразмышлять и помечтать, при этом иногда даже о вещах, полезных для крестьян. Но автор быстро рассеивает это первое впечатление и определяет настоящую цену прекраснодушию и мечтательности Манилова, когда Гоголь переходит к описанию его внутреннего мира. «В первую минуту разговора с ним не можешь не сказать: „Какой приятный и добрый человек!“ В следующую за тем минуту ничего не скажешь, а в третью скажешь: „Черт знает что такое!“ — и отойдешь подальше; если ж не отойдешь, почувствуешь скуку смертельную. От него не дождешься никакого живого или хоть даже заносчивого слова, какое можешь услышать почти от всякого, если коснешься задирающего его предмета» О действительных нуждах крепостных крестьян Манилов не знал и не думал, «никогда не ездил на поля», во всем соглашался с приказчиком. Его любезность — к услугам всякого, как и его доброжелательство, но не потому, что он действительно обладает такой любящей душой, а потому что они ему ничего не стоят — это просто манера… Его чувства — не настоящие, а только их фикция", — писал дореволюционный исследователь Гоголя.

Он не имеет никакого «задора». Говорит он очень мало, он часто думает и размышляет, но о чем, только Богу известно. Так четко вычленяются еще несколько характерных свойств этого помещика — неопределенность, равнодушие ко всему, инертность и инфантилизм жизненного восприятия. Портрет Манилова построен по принципу количественного нагнетания положительного качества (восторженности, симпатии, гостеприимства) до крайнего избытка, переходящего в противоположное, отрицательное качество. Обобщенность, абстрактность, безразличие к деталям — свойство миросозерцания Манилова. Его самодовольство прикрывает внутреннюю пустоту и паразитизм. Его прожектерство было далеко от настоящих запросов жизни и реальных возможностей. Маниловщина — как социально-психологическая категория была открытием Гоголя, имевшим большое значение для понимания и критической оценки этого широко распространенного явления.

Само по себе мысленное обращение Горького к Гоголю в Италии понятно. О ее роли в жизни великого русского писателя Горький, конечно, знал. Во второй половине июля 1838 г. Гоголь побывал на острове Капри, куда Горький приедет в октябре 1906 г. Удивительно, но при всей разнице мировоззрений, художественных установок и творческих методов в их восприятии Италии и итальянцев обнаруживается много общего.

Приехав в марте 1837 г. на обетованную землю Италии, Гоголь начинает, по выражению Ю. В. Манна, постигать эту страну «с настойчивостью и устремленностью этнографа и культуролога»². Он открывает для себя и для многих русских и не только русских читателей итальянского народного поэта Джузеппе Белли. Рассказывая об этом, Сен-Бев в 1839 г. писал: «Его интересует народный гений, и куда бы ни устремлялся взор, он любит открывать присутствие этого гения и изучать его»³. Да, Гоголь изучает народный итальянский дух. И первое, что отмечает он в народном характере, — это врожденное чувство прекрасного. «Это первый народ в мире, который одарен до такой степени эстетическим чувством, невольным чувством понимать то, что понимается только пылкою природою, на которую холодный, расчетливый, меркантильный европейский ум не набросил своей узды» (XI, 142), — писал он М. Балабиной в апреле 1838 г. С этой национальной чертой итальянцев для Гоголя неразрывно связаны другие — колоссальная внутренняя свобода, открытость души, веселость нрава и естественность человеческих связей. «В Италии нельзя быть сиротою ни живущему, ни усопшему» (Х1,157), — делится он с П. А. Вяземским (письмо от 25 июня 1838 г). П. В. Анненков вспоминал, как однажды, восхитившись природным юмором итальянцев, Гоголь «воскликнул с чувством: «И этих-то людей называют маленьким народом! Сметливость и остроумие в народе, — заключает Анненков, — были для него признаками, свидетельствующими даже об историческом его призвании»⁴. В гоголевском восприятии карнавала в Риме Ю. В. Манн справедливо заметил искреннее восхищение не только красочностью, всеобщностью действа, легкостью, с которой преодолеваются всевозможные социальные преграды и ограничения, но и некоей оппозиционностью карнавала по отношению к власти. «Ни одного происшествия здесь не случится без того, чтоб не вышла какая-нибудь эпиграмма или острота в народе»; поэтому «в первые же дни карнавала… в народе вышел вдруг экспромт». И далее приводится итальянская фраза, которая в переводе звучит так: «Богу угоден карнавал, но неугоден кардинал». гоголь итальянский помещик образ Эта романтическая приподнятость в изображении итальянцев роднит сказки Горького с тем, что писал об Италии Гоголь, например, с его повестью «Рим» — она представляет своего рода развернутую метафору восхищения писателя Италией. Иногда кажется даже, что Гоголь и Горький встречались с одними и теми же людьми. Безалаберный добрый Пеппе в «Риме», которого главный герой попросит найти Аннунциату и который хотя и поседел, но до Джузеппе так и не добрался, на всю жизнь оставшись с уменьшительным именем, может показаться просто-напросто сильно постаревшим веселым подростком Пеппе из сказки Горького. Старый Пеппе у Гоголя «заходил по утрам к аббатам забирать их панталоны и башмаки для почистки к себе на дом, которые потом позабывал в урочное время отнести назад, от излишнего желанья услужить кому-нибудь попавшемуся третьему…» (III, 255). Горьковскому Пеппе «какая-то синьора поручила… отнести в подарок подруге корзину яблок своего сада», и он вернулся под вечер за вознаграждением, с готовностью рассказав женщине, как отбивался ее яблоками от соседских мальчишек: «Но право, вы не беспокоились бы так, если б видели, как метко попадал я прекрасными плодами вашего сада в грязные головы этих мошенников…» (12,158−159).

А первая красавица и лучшая танцорка квартала Нунча у Горького — это же гоголевская Аннунциата! «Никакой гибкой пантере не сравниться с ней в быстроте, силе и гордости движений. Все в ней венец созданья, от плеч до античной дышущей ноги и до последнего пальчика на ее ноге» (111,217), — пишет Гоголь. И, кажется, именно ее узнаешь в героине Горького: «Грянул, загудел, зажужжал бубен, и вспыхнула эта пламенная пляска, опьяняющая, точно старое, крепкое, темное вино; завертелась Нунча, извиваясь, как змея, — глубоко понимала она этот танец страсти, и велико было наслаждение видеть, как живет, играет ее прекрасное непобедимое тело» (12,141). Собственно говоря, Нунча (или Нунца) — это уменьшительное от имени Аннунциата. Поэтому с большой долей вероятности можно утверждать: Горький перечитывал Гоголя на Капри, и чтение это повлияло на его обращение, по существу, к тому же архетипу красавицы, символу национального духа и жизнелюбия. Он видит Италию как бы теми же, что и Гоголь, глазами.

Есть и еще нечто общее. И Гоголь, и Горький соотносят образ Италии с образом России — не названной, но ни на минуту не забытой в дальних краях ни тем, ни другим. Однако если у Гоголя это соотнесение ориентировано на героическое прошлое, то у Горького оно направлено, естественно, в прекрасное революционное будущее.

В повести «Рим» Италия, с ее великим прошлым, сравнивается с Францией, о которой герой понимает, «что не почила на ней величественно-степенная идея» (III, 228). Итальянская нация. лишенная ныне «значения политического», видится ему в противоположном свете. Приводя сходные рассуждения П. Я. Чаадаева в период «Апологии сумасшедшего» о неучастии России в современной истории, Ю. В. Манн доказывает, что Россия «по глубине сокрытого нравственного и религиозного смысла» — аналог Италии для Гоголя8. Все это, несомненно, актуализировало в глазах русских читателей содержание"Рима". С. Т. Аксаков, познакомившись с повестью, восклицает в письме к сыновьям: «Вот это истина! Вот во что должны были обратиться победители-римляне… Это те же самые огненные стихии, на которых была основана слава победителей света… А близорукие историки, тупорылые ученые ничего не поняли в этой куче сора, грязи и обломков».

Единственное, что, по мнению Горького, хоть как-то оправдывает Гоголя и, «до некоторой степени, объясняет нам разрушение души Гоголя, — он, как многие, жертва времени».

Попытаемся определить жанр выступления Горького. Меньше всего это была академическая лекция беспристрастного литературоведа-исследователя. Не будем забывать, что триумфальное в целом (несмотря на обструкцию, устраиваемую официальными властями) путешествие А. М. Горького и М. Ф. Андреевой по Европе и Америке в 1906;1913 гг. представляло собой, по существу, крупную политическую акцию партии большевиков. И ее целью, во многом, была агитационная работа, разъясняющая миру смысл и значение русской революции (у этой поездки был и гораздо более утилитарный смысл.