Психологизма и драматизм лиро-эпических произведений Марины Цветаевой и Анны Ахматовой

Мотив «запредельной» разлуки в «Поэме Горы» и «Поэме Конца» Марины Цветаевой

Многими исследователями отмечался тот факт, что разлука для Цветаевой — неразрывный элемент любви. Обладая удивительной сверхчувствительностью, Цветаева предугадывала любовь и разлуку по одним только ей известным знакам.

По мнению исследователя М. Слонима, «Поэма Горы» и «Поэма Конца» — лучшие произведения, написанные ею: «Эмоциональная окрашенность ее стиха, его романтический порыв и динамика составляют контраст к его словесной лаконичности и „ударности“. Большое мастерство чисто формального рода, искусство поразительной словесной игры, которую так любит Цветаева, не отняли, однако, у ее поэзии ни ее идейной глубины, ни всего ее чисто идеалистического и мятежного характера» [50].

Как было отмечено выше, в 1920;е годы Марина Цветаева создает свои лучшие лирические поэмы. Мотив разлуки как никогда ярко и надрывно раскрывается в двух «пражских» поэмах, посвященных К. Б. Родзевичу, — «Поэме Горы» и «Поэме Конца».

В «Поэме Горы» сконцентрированы и наиболее четко обозначены самые распространенные лейтмотивы любовной лирики Цветаевой.

Образ горы связан в творчестве Цветаевой с высотой, огромностью, лавинностью чувств и с величием самого человека. Понятие «горы» как части природы, земли, которую она противопоставляла морю, которого не любила. Этот образ, призванный подчеркнуть высоту чувства героев, представлен в поэме двумя уровнями: уровнем жизни и уровнем неба. Второй уровень — это уровень миражей, то есть оценок и характеристик, ничем не только не подтвержденных, но и по сути опровергаемых «любовью» первого уровня.

Предчувствие скорой любовной разлуки осознается и переживается Цветаевой с первых строчек поэмы:

Дай мне о горе спеть:

О моей горе!

Помнишь — на исходе пригорода?

Та гора была — миры!

Бог за мир взымает дорого!

Горе началось с горы.

Та гора была над городом.

(«Поэма Горы»).

Расставание — это плата за бывшие встречи, переживаемое чувство любви, беспрецедентное по своей силе и уникальности. Для передачи чувства скорби и горя, Цветаева выбирает созвучные слова:

Гора горевала (а горы глиной Горькой горюют в часы разлук),.

Гора горевала о голубиной Нежности наших безвестных утр.

Гора горевала о нашей дружбе:

Губ — непреложнейшее родство!

(«Поэма Горы»).

Цветаевское горе расширяется, ее чувство скорби огромно и необъятно как гора. И в то же время, гора — это сила времени, любовного притяжения и разлуки, обобщенный образ любви героини Цветаевой:

Гора горевала, что только грустью Станет — что ныне и кровь и зной.

Гора говорила, что не отпустит Нас, не допустит тебя с другой!

Гора горевала о том, что врозь нам Вниз, по такой грязи ;

В жизнь, про которую знаем все мы:

Сброд — рынок — барак.

Еще говорила, что все поэмы Гор — пишутся — так.

(«Поэма Горы»).

Любовное чувство переживается Цветаевой в преддверии скорой разлуки, предвестии конца. Это и расплата за «богоподобие», выход за общечеловеческое представление любви, и тяжесть «надгробия» Цветаевской души.

Та гора была — миры!

Боги мстят своим подобиям!

…

Горе началось с горы.

Та гора на мне — надгробием.

(«Поэма Горы»).

В первой «пражской» поэме мотив разлуки проходит лейтмотивом через все лирическое повествование, в то время как в «Поэме конца» он реализуется со всей фатальной трагичностью. Разлука уже на пороге и огромная как гора любовь лирической героини, максимально слитой с самой Мариной Цветаевой, противопоставляется обыденному «мещанскому» пониманию любви:

Ибо надо ведь — хоть кому-нибудь Дома — в счастье, и счастья в дом!

Счастья — в доме! Любви без вымыслов!

Без вытягивания жил!

Надо женщиной быть — и вынести!

(Было-было, когда ходил, Счастье — в доме!) Любви, не скрашенной Ни разлукою, ни ножом.

На развалинах счастья нашего Город встанет — мужей и жен…

Ибо надо ведь — хоть кому-нибудь Крыши с аистовым гнездом!

(«Поэма Горы»).

Мотив разлуки в последних строчках связан с отрешением от обыденности любовного счастья, в который Цветаева, в силу своей природы, не верит и не может поверить:

…Разве страсть — целит на части?

Часовщик я, или врач?

Ты — как круг, полный и цельный:

Цельный вихрь, полный столбняк.

Я не помню тебя отдельно От любви. Равенства знак.

Но зато, в нищей и тесной Жизни — «жизнь, как она есть» -;

Я не вижу тебя совместно Ни с одной:

• — Памяти месть
• («Поэма Горы»).

Героиня «Поэмы Горы» предвещает, предсказывает будущую «Поэму Конца», в которой мотив разлуки выражен не в статике осмысления переживаемых чувств, а в динамике процесса разлуки, расставания и преодоления боли.

Между двумя поэмами имеется несомненная внутренняя связь. Т. Венцлова справедливо рассматривала «Поэму Горы» и «Поэму Конца» как диптих [10, с. 44].

В «Поэме Конца» расставание становится не только темой, но и структурой, «спинным хребтом» поэмы. Первоначально Марина Цветаева хотела назвать поэму «Поэмой Расставания», «Поэмой Последнего Раза». Исследователь О. А. Скрипова отмечала в своей статье «Лирические поэмы Марины Цветаевой 1920;х годов», что «в названии кроется определенная недосказанность: это может быть конец любви, жизни или конец света. Слово „конец“ звучит глобально, понятие в силу своей многозначности и заключенного в нем метафорического смысла становится предметом художественного постижения в цветаевской поэме» [32, с. 4].

Первая глава — камертон, задающий тональность поэмы. Героиня болезненно переживает диссонанс в поведении любимого человека, выраженный через преувеличенность и фальшь. Она распространяется и на окружающий мир, отсюда особый драматизм, напряженное переживание дисгармонии:

Преувеличенно-плавен Шляпы взлет,.

Преувеличенно-низок Был поклон,.

Преувеличенно-нуден Взвыл гудок.

(«Поэма Конца»).

«Преувеличенность» понимается как предельное напряжение сил, гипертрофированная острота восприятия, связанная с ощущением «конца», мотив которого является в поэме центральным и структурообразующим. «Конец» — это некий предел, и цветаевскую поэтику можно охарактеризовать как поэтику предельности.

По мнению исследователя О. А. Скриповой, поэтика предельности предполагает определенную систему поэтических средств: «преобладание гипербол (гипербола — не что иное, как преувеличение, доведение признака до предела), большое количество антитез, которые подчеркивают остроту конфликта, „рваный“ синтаксис, передающий эмоциональный накал» [32, с. 9].

Действительно, в «Поэме Конца» доминируют гиперболы, постоянно гиперболизируются переживания и ощущения лирической героини, гиперболизация осуществляется за счет характерных для Цветаевой превращений-уточнений. Значение предельности имеет постоянно повторяющееся в поэме определение последний: последний гвоздь, последняя набережная, последний мост, последняя мостовина, в последний раз, последнею кровью, последний фонарь, последнейшая из просьб.

Ощущение предельного напряжения достигается за счет того, что наряду с горизонтальным развертыванием текста слева, звучит и вертикальный ряд, состоящий из коротких выкриков:

Ток. (Точно мне душою — на руку Лег! — На руку рукою.) Ток Бьет, проводами лихорадочными Рвет, — на душу рукою лег!

(«Поэма Конца»).

Большую роль в поэме играют звуковые и словообразовательные гиперболы, эпитеты-прилагательные в превосходной степени, часто окказиональные: последнейшая из просьб, презреннейшее из первенств, сверхбессмысленнейшее слово, сверхъестественнейшая дичь, в сем христианнейшем из миров.

Как отмечает Е. Эткинд, Цветаева «использует лексические новообразования, обладающие лингвистической экстремальностью» [41, с. 119].

По наблюдению Е. Коркиной, «Поэма Конца» представляет собой скрупулезный психологический анализ хронологически, топографический и стенографически запротоколированного последнего свидания «изгнанных из рая». Движение к «концу» — главный пространственный вектор поэмы [20, с. 121].

Таким, образом, внешний сюжет становится проекцией внутреннего, психологического сюжета — сюжета переживания «конца». Не случайно не семантика смерти, а семантика длящихся мучений, мотив мучительного ожидания смерти определяет образный фон сюжета. Трагически перенапряженная ситуация, требующая от героев нравственного выбора, влияет на структуру поэмы, которая имеет лирико-драматический характер.

Детали внешнего мира становятся знаками разлада во внутреннем мире героев, этот разлад остро воспринимается лирической героиней, фиксируется в «ремарках» интонации, жеста: голос лгал, преувеличенно-низок был поклон, губ столбняк.

Диалог в поэме — это не только утверждение лирической героиней своей жизненной позиции, но и способ постижения сущности любви, движение от чужого мнения к собственному пониманию. Слово героя вызывает напряженную работу поэтической мысли, в первой части поэмы именно взаимодействие чужого слова и сознания лирической героини во многом движет сюжет.

В бессознательном поле Цветаевой «небо дурных предвестий»:

Мой брат по беспутству, Мой зноб и зной, Так из дому рвутся, Как ты — домой!

(«Поэма Конца»).

Все внутри нее кричит о неминуемо совершающейся трагедии. И попутно с тем, как шагают герои поэмы по городу, так шагает к собственной трагедии героиня Цветаевой. Главный герой готов к разлуке с любимой, для него эта встреча — прощальный ритуал, для нее — конец:

Движение губ ловлю.

И знаю — не скажет первым.

• — Не любите? — Нет, люблю.
• — Не любите! — Но истерзан,

Но выпит, но изведен.

(«Поэма Конца»).

Разлука по Цветаевой — отторжение неотторжимого, предел, за которым неминуемо наступает гибель. Для нее любовь всегда связана с болью, страданием, высокой жертвенностью и накалом чувств. Если в «Поэме Горы» душа в ранах сплошных, то в «Поэме Конца» — понимание любви доведено до предела — это шрам на шраме.

Герой предлагает земной вариант любви, который отвергается Цветаевой еще в первой «пражской» поэме. Реплики героини беззвучны, произносятся про себя, но это предельная концентрация звуковых и смысловых сгустков:

Любовь — это значит связь.

Любовь — это значит: жизнь.

(Любовь — это значит лук Натянутый — лук: разлука).

(«Поэма Конца»).

Это одна из ключевых звуковых метаморфоз в поэме. Cмысловые ассоциации скреплены звуковыми сближениями: любовь как натянутый лук, готовый лопнуть — разлучиться, с натянутой до предела тетивой, которая в любой момент может разорваться. Истинная любовь — это миг духовной близости, грозящий разрывом из-за непомерности чувств.

В «Поэме Конца», естественно продолжающей «Поэму Горы», антитрадиционный пафос достигает высшей точки. Это происходит потому, что, в отличие от аналогичных ситуаций разрыва, возлюбленный уходит не к другой, не к сестре по беспутству, а домой. Данный факт, а не сам уход, вызывает острые переживания героини; возникает ряд сравнений, которые говорят сами за себя: дом — гром на голову, сабля наголо, публичный дом.

Цветаева логично продолжает мысль о том, что высшая любовь, любовь истинная доступна лишь немногим избранным, все остальное — подобие, невзрачный след любви:

Любовь — это плоть и кровь.

Цвет, собственной кровью полит.

Вы думаете, любовь ;

Беседовать через столик?

(«Поэма Конца»).

Людей, способных жить и чувствовать на пределе своих возможностей, Цветаева причисляет к особенному братству, выводит как отдельную категорию:

В наших бродячих Братствах рыбачьих Пляшут — не плачут.

Пьют, а не плачут.

Жемчуг в стакане Плавят — и миром Правят — не плачут.

(«Поэма Конца»).

Разочарование и боль утраты, разлуки с возлюбленным становится уникальным творческим опытом и материалом, который в последствие трансформируется, преображается в поэзию:

В братствах бродячих Мрут, а не плачут, Жгут, а не плачут.

В пепел и в песню Мертвого прячут В братствах бродячих.

(«Поэма Конца»).

В поэме постоянно сталкивается конечное и бесконечное. Желание лирической героини длить пространство до бесконечности наталкивается на констатацию конца, за которым пропадает желание жить.

После перехода через мост в поэме начинается интенсивная рефлексия лирической героини по поводу разлуки, конца, выбора между жизнью и смертью. На протяжении всего пути меняется восприятие разлуки — это сплошная боль потери:

Я не более чем животное, Кем-то раненное в живот. Жжет…

(«Поэма Конца»).

Столкновение этимологически родственных слов «животное» и «живот» вызывает ощущение смертельной раны, это ощущение поддерживается внутренней рифмой живот — жжет. Жжение совмещает в себе значения страсти и страдания, в звуковой гиперболе выражается предельное физическое страдание.

Сначала лирическая героиня принимает разрыв и считает его источником разногласия с любимым, затем приходит осознание абсурдности происходящего, бессмысленности разрыва, ощущение общей беды, наконец, героиня рвется прочь.

Герои поднимаются на гору, которая является окончательным пределом:

«Здесь околевать».

(«Поэма Конца»).

Исключительность поэта оборачивается его исключенностью. Данный манифест, по мнению цветаеведов, близок к позиции немецких экспрессионистов. Лирическая героиня приходит к мысли о невозможности длить любовь в конечном пространстве жизни. Конкретная ситуация предела как конца любви распространяется на всю жизнь. Лирическая героиня Цветаевой совершает абсолютно свободный выбор между земным счастьем и высотой Духа, поэзией — это момент истинного бытия, экзистенциальное состояние.

Духовная трагедия разрешается катарсисом. В отличие от классической трагедии, катарсис переживает не только читатель, его совместно испытывают герои поэмы — это момент наивысшей, запредельной близости, в который они расстаются.

Мотив «окончательной разлуки» не только организует психологический сюжет поэмы, но и обуславливает его ассоциативный строй: библейские и мифологические ассоциации в поэме переводят конфликт поэмы в систему вечных координат.

«Поэма Горы» и «Поэма Конца» самой Цветаевой противопоставлялись как мужское и женское: «Гора — мужской лик, с первого горяча, сразу высшую ноту, а „Поэма Конца“ уже разразившееся женское горе, грянувшие слезы» [39, с. 121].

В «Поэме Конца» межличностный конфликт осложняется внутренним конфликтом: мужское начало в героине, ее твердость и воля, вступает в конфликт с женской природой — чувственностью, нежностью, физической привязанностью. Поэтому и стратегия преодоления боли в «Поэме Конца» иная: в «Поэме Горы» — отомстить, за любовь, в «Поэме Конца» — вернуть и отстоять любовь, пережить пик любовного чувства в момент разрыва.

Мотивы расставания, конца любви также сопряжены с мотивом выбора между жизнью и смертью. Таким образом, пространство внешнего мира становится проекцией внутреннего мира лирической героини.

Образы «Поэмы Конца» несут в себе хорошо знакомые, заветные идеи Цветаевой: любовь, как и поэзия, — дар избранных, дар нарушения и преступления:

Жизнь — это место, где жить нельзя:

Еврейский квартал…

Гетто избранничеств! Вал и ров.

Пощады не жди!

В сем христианнейшем из миров Поэты-жиды!

(«Поэма Конца»).

В поэмах Цветаевой первой половины 20-х годов сталкиваются две вселенные: вселенная души и жизнь, в которой ничего нельзя. Это противостояние находит выражение в романтических оппозициях: любовь-жизнь, верх-низ, а также в многочисленных звуковых антитезах, столкновениях и диссонансах.

В центре «пражских» поэм стоит личность, наделенная огромной творческой силой, безмерностью чувств. «В мире мер» она ощущает себя изгоем и вступает в схватку с жизнью. Мифологизация становится способом противостояния жизни, обыгрывания судьбы.