Письменные знаки, китайские иероглифы

Итак, первыми письменными знаками, с которыми познакомились древние японцы, были китайские иероглифы. Это письменный знаки, характеризующиеся своей графической формой и ассоциирующийся со словом, для записи которого он и был создан.

В первые века нашей эры китайские поселенцы привозили с собой на Японские острова бронзовые зеркала, колокола, предметы быта с разного рода надписями, а также, по-видимому, и китайские книги для своих нужд.

Японская культура полностью унаследовала у китайской их отношение к письменности. Например, вот как рассказывается в «Записках от скуки» Кэнко-хоси (XIV век) о том, как некий министр двора в присутствии придворных спрашивает лекаря об иероглифическом написании названий различных снадобий:

«-Ну, во-первых, с каким ключом пишется иероглиф «соль»?

• -С Вашего позволения, с ключом «земля», — ответил тот.
• -О, вы уже блеснули ученостью! На сегодня довольно и этого. Больше вопросов не имею!

За этими словами последовал такой взрыв смеха, что лекарь поспешил скрыться" китайский письменность иероглиф хирагана Иероглиф, обозначающий понятие «соль», имеет два варианта написания — правильный, полный вариант с детерминативом «тарелка» [кd] и сокращенный, так называемый вульгарный вариант — с детерминативом «земля» [‰-]. Упоминание о «взрыве смеха» недвусмысленно показывает, что в японской придворной среде описываемой эпохи владение орфографическими нормами рассматривалось как один из важных критериев социального статуса.

Письму в этом культурном обществе полагалось быть не только грамотным (орфографически безупречным), но и изящным (каллиграфически совершенным). Так, в «Записках у изголовья» Сэй Сенагон читаем про некую придворную даму:

«Когда она была еще юной девушкой, отец так наставлял ее:

— Прежде всего упражняй свою руку в письме. Затем научись играть на семиструнной цитре так хорошо, чтобы никто не мог сравниться с тобой в этом искусстве".

Тому, кто недостаточно «упражнял свою руку», не приходилось рассчитывать на продвижение при дворе.

«-У него невозможный почерк, — стали говорить о нем, когда он покинул комнату. — Хоть китайские иероглифы, хоть японское письмо, все выглядит ужасно. Над его каракулями всегда посмеиваются. Вот и пришлось ему бежать…».

Другой персонаж из тех же «Записок…» своим почерком, напротив, обращает на себя благосклонное внимание высокопоставленных лиц:

«Почерк был в высшей степени изящен.

Я показала это послание государыне.

— Искусная рука! Очень красиво написано, — с похвалой заметила государыня и взяла письмо, чтобы проглядеть его".

Характерно, что государыне не требуется много времени, чтобы оценить искусность руки, и она сначала составляет себе мнение о почерке пишущего, а уж потом проявляет готовность вникнуть в содержание послания.

Здесь иероглиф «ЊЋ» в четырех разных рукописных начертаниях — рэйсё, кайсё, гё: сё, со: сё. Представим себе, что есть четыре ресторана, все под названием «Цуки», которое пишется эти иероглифом. Какую атмосферу вы ожидали бы найти в каждом из них, если вывески выполнены в разных стилях?

Для японцев иероглиф в стиле рэйсё: может указывать лишь на китайский ресторан или заведение с очень старинным духом, подлинным или поддельным. Ощущение Китая для Японии примерное такое же, как Англии для Америки. Вывеска второго ресторана, выполненная в стиле кайсё, почти ничего определенного не говорит, так как этот стиль применяется на многих вывесках. Можно понимать его как знак «повседневного». В любом случае заведение будет ассоциироваться с Токио и с той культурой, воплощением которой служит «новая» столица.

А вот при виде вывески в стиле гё: сё или со: сё мысли обратятся к старой столице, Киото, с ее более мягким настроением. Вывеска в стиле гё: сё предполагает определенную утонченность, некое изящество, пожалуй, несколько женственное. Со: сё, которые многие японцы прочитывают с трудом, тоже свидетельствует о горделивой элегантности — возможно, с артистическим оттенком.

Восприняв иероглифическое письмо, японцы не могли вначале отделить его от китайского языка. Поэтому первым языком японских рукописей был китайский. Однако очень скоро японцы обнаружили, что это не всегда удобно на практике, потому что их собственный язык в грамматике, лексике, фонетике не имеет с китайским ничего общего. Составляя официальный документ, придворный писец не знал, какими иероглифами занести в него название японской местности, имя высокопоставленного сановника или божественного предка: ведь для записи имён собственных, коим не было и не могло быть аналогов в китайском языке, иероглифы не заимствовались, да и не могли быть заимствованы. Если разложить японское имя собственное на смысловые части и употребить для его записи иероглифы с соответствующими значениями, то это слово невозможно будет правильно прочитать, если же отвлечься от смысла слова и для его записи использовать иероглифы только по их звучанию независимо от значения, возникает необходимость как-то выделить эти иероглифы, чтобы читатель понял, что имеет дело с фонетическими знаками, не имеющими собственного значения. Все эти проблемы приходилось решать, не выходя за рамки китайского письменного языка.

Со временем назрела необходимость более полного приспособления заимствованной иероглифической системы письма к потребностям японского языка с учетом его грамматического строя. Писцы разных буддийских храмов стали придумывать системы условных значков, при помощи которых китайский текст можно было читать по-японски. По законам каллиграфии каждый иероглиф, написанный уставным письмом, должен помещаться в воображаемый квадрат, стандартный по размерам для данного текста. Этот воображаемый квадрат японские писцы стали делить на части (4, 8,10, иногда более), каждая из которых «отвечала» за определенный грамматический формант: левый нижний угол — за окончание деепричастиятэ, левый верхний — за показатель дательного падежа ни и т. д. Для того чтобы показать, что в данном случае существительное должно стоять в определенном падеже, писец ставил точку или черточку в соответствующем углу или условном месте начертанного иероглифа. Вся система условных значков получила общее название окотэн.

Систему окотэн усвоитъ оказалось едва ли не сложнее, чем просто научить китайскому языку.

Поэтому создатели японской рукописной культуры продолжали совершенствовать системы записи. Начало VIII в. ознаменовалось появлением двух выдающихся памятников, излагающих японскую историю от мифов о сотворении мира и происхождении людей до VII в., — «Записи о делах древности» (Кодзики, 712 г.) и «Анналы Японии». Наиболее сложная система письма использована в первом из этих памятников. Составитель памятника Ясумаро использовал различные способы записи текста при помощи иероглифов. Имена, названия, песни, заклинания — все, что следовало передать в японском звучании, он записал, используя иероглифы фонетически, как слоги японских слов. В других случаях иероглифы выступают как идеограммы, выражающие значение слова.

По этому же принципу во второй половине VIII в. была записана крупнейшая поэтическая антология «Манъёсю» («Собрание мириад листьев»). От этой антологии получил название и сам способ смешанного идеографо-фонетнческого употребления иероглифов — манъёгана.

В один и тот же период существовали несколько правил использования иероглифов в манъёгане.

Китайский текст (камбун Љї•¶):

Когда китайская письменность только-только появилась в Японии, японцы старались придерживаться всех правил грамматики и даже пытались читать вслух так, чтобы произношение было китайским. Вот пример стихотворения на китайском языке, автор которого, Кадо-но Окими, — японец. Оно взято из сборника китайских стихов, написанных японцами — Кайфу: со:.

Постепенно японцы начали использовать китайские иероглифы для того, чтобы записывать свой родной язык, а читать китайские тексты стали на японский манер, для чего придумывали разные обходные пути. Например, в начале иероглиф Џt произносили только [сюн], как было положено в тогдашнем китайском языке, но позже стали читать [хару], то есть использовали слово их ваго (Ямато-котоба) с близким значением. Кроме того, порядок иероглифов стали игнорировать, читая так, как удобнее для грамматики родного языка. Получалось, что при чтении вслух японцы, фактически, устно переводили текст с китайского на японский, не используя канго. Японцы начали читать китайский текст как бы по-японски. Такой способ чтения называется кундоку, и отсюда возникла тенденция записывать китайскими иероглифами японскую речь и мысли.

Японское устное творчество вака (японская песня), создавалось на японском языке. При записи их китайскими иероглифами поэты находили необычные способы их использования, чтобы точнее передать смысл, и часто иероглиф был не просто грамматической единицей, а играл роль зрительного образа. Вот например танка из Манъёсю, автор Нуката-но Окими.

В этой песне следует обратить внимание на три последних иероглифа [содэфуру]. Из них первый обозначает слово «рукава» в соответствии со своим значением, а два других использованы как фонетические знаки для обозначения японского глагола фуру, «махать». Однако из этих двух иероглифов первый, фу, имеет собственное значение «ткань», а последний, ру, имеет собственное значение «поток, течение». При чтении этого места сразу возникает образ развевающейся ткани, текущей по ветру, как горный поток.

Вот другой пример тёка из Манъёсю:

Когда император Дзёмэй поднялся на гору Аманокагуяма и окинул взором свое государство, ему было угодно сочинить такую песню:

Самые первые пять слогов, яматонива, «в Японии» записаны иероглифами горы-всегда-сад, то есть в качестве фонетических знаков выбраны те, которые и по смыслу близки к теме песни. Император любуется своим царством — горной страной, плодородными садами. В конце песни то же слово, Ямато, записано совсем по-другому: восемь-пространство-место. Цифра восемь у японцев имела смысл «множество», император гордится необъятными просторами своего царства. На какое-то время нужно забыть об учебниках географии и стать императором Дзёмэем, чьи чувства говорят с нами через зрительные образы китайских иероглифов и мелодию японских звуков.

Фудзакэ-ёми (каламбур) — редкое правило, когда смысл записанного разгадывался как ребус.

Манъёсю, автор Отомо-но Якамоти.

Выделенное место должно читаться [куку], но мы видим число 81. Читатель должен догадаться, что 81=9×9, а «девять» по-японски — ку.

Японская литература необычайна богата подобной игрой. Манъёсю отличается в этом отношении редкой изощренностью и какой-то чуть ли не иступленной страстью к нанизыванию не только звуковых, но и графических каламбуров и вообще ко всяческой словесной игре, в том числе и такой, которая только видима, но не слышима.

27ая песня из манъёсю, сложенная императором Темму во время его пребывания во дворце Ёсино, что означает «доброе поле», примечательна тем, что в ней на тесном пространстве 31го (32х) слогов, составляющих традиционную поэтическую форму танка, восемь раз нарочито повторяется слово ёси «добрый». Правда, эта лексема встречается в стихотворении в трех разных грамматических формах (ёси, ёки, ёку), но это ничуть не нарушает ее ощутимого единства и не ослабляет эффект монотонного повторения, ритмичного нагнетания — эффект, по-видимому, высоко ценившийся:

На восемь случаев повторения слова ёси здесь приходится шесть разных способов его записи — пять семантических (—З «добрый"ЃAЌD «хороший"ЃAЏi «изящный"ЃA‹g «благоприятный"ЃA-F «благовонный») и один фонетический (иероглифы Ћl"четыре» и —€"приходить» вместе читаются ё-ку). Те, кто записывал текст (скорее всего, уже существовавший ранее в устной форме), не ограничились письменной фиксацией звукового выразительного приема, исходно содержавшегося в стихотворении (нанизывания одинаковых звучаний), а с какой-то ненасытностью добавили к нему еще и зрительный прием (нанизывание разных, но близких по смыслу написаний). И это лишь один из многих примеров графической игры слов в антологии Манъёсю.

Любовь к иероглифической и вообще орфографической игре проходит через всю историю и проявляется почти во всех жанрах японской письменности.

Около полувека назад японский писатель Цуцуи Ясутака опубликовал книгу, которая по-японски называется «Синригаку, сякайгаку». В буквальном переводе это означает — по крайней мере, если воспринимать название на слух — «Психология и социология». Услышав эти слова, любой знающий японский язык записал бы их так: ђS—ќЉwЋР‰пЉw. Дело в том, однако, что Цуцуи в действительности назвал свою книжку совсем иначе. На ее титульном листе написано ђS'KЉwЋР‰цЉw. Звучит это точно так же, прочитать эти знаки вслух можно одним единственным способом: синригаку сякаигаку, но означает это нечто совсем другое. В слове ђS—ќ «психика» автор заменил иероглиф —ќ «закон» на иероглиф 'K «барсук»; в японском фольклоре барсук, как и лисица — существо несколько сверхъестественное, хитроумное и довольно злобное по отношению к человеку. В слово ЋР‰п «общество» писатель подставил вместо знака ‰п «собрание» знак ‰ц, имеющий значение сверхъестественное, чудесное, удивительное. Возникающий при этом эффект каламбура, как это обычно бывает и в любой другой языковой среде, практически невозможно передать в переводе на другие языки. (Известный переводчик Зия Рахим предлагал перевести ее название так: «Психохитрия и социочудология». Конечно, игровой смысл при этом не передается.).

Манъёгана допускает различные варианты написания и произношения записанных текстов, что служит причиной сложности их изучения и интерпретации.

Уже к десятому веку японцы разучились читать тексты, написанные при помощи манъёганы.

Хирагана:

В эпоху Хэйан чтение китайских книг и иероглифическое письмо, которое называли ђ^-ј - «настоящая грамота», считалось исключительным правом мужчин. Этот обычай проистекал из принятого в китайском обществе понятии о более высокой ценности мужского пола по сравнению с женским. Традиционно, в Японии было как раз наоборот: женщины пользовались преимущественными правами над мужчинами, но под влиянием материковой культуры положение дел стало меняться. Дух того времени можно ощутить при чтении дневника Мурасаки Сикибу. Когда она читала китайские книги, другие придворные дамы осуждающе перешептывались за ее спиной:

В тот период шло усиление позиций фонетического письма на основе манъёганы, которое уже полностью отделилось от иероглифов и превратилось в слоговую азбуку. Такое «ненастоящее» — фонетическое — письмо называли ‰ј-ј - «временные, незначительные знаки», и так сложилось, что оно стало популярным среди женщин. Форму знаков манъёганы изменили, сделав ее скорописной, и из форм со: таи — «травяные знаки» появилась хирагана. Отсюда второе название хираганы — кусакана «травяные буквы». Штрихи этих букв напоминают гибкие стебли травы.

Вначале хирагану использовали для записи вака и других текстов. Из-за того, что этой азбукой часто пользовались женщины, эту азбуку еще называли Џ—Ћи («от руки женщины») илиЏ—•¶Ћљ(«женские буквы»). В начальный период для хираганы было характерно существование нескольких происходящих от разных иероглифов знаков для каждого звука. Причина состояла в поиске наиболее красивой формы.

Альтернативные знаки хираганы известны как хэнтаигана («необычная кана») и имеют сегодня (после реформы 1900ого года, когда для каждой моры был оставлен только один знак) ограниченную сферу применения. Некоторые символы этого инвентаря восходят к тем же иероглифам, что и обычная хирагана, отличаясь от символов последней только большей графической сложностью; это не что иное, как более полные, не до предела сокращенные варианты тех же самых иероглифических знаков. Другие восходят к каким-то иным иероглифам, не к тем, от которых произошла хирагана. В обоих случаях перед нами силлабограммы особые, выделяющиеся, и притом выделяющиеся не в последнюю очередь сложностью своего рисунка. Впрочем, три-четыре наиболее употребительных знаков из этого набора как раз не сложнее, а проще, чем соответствующая им хирагана. Сейчас хэнтаигана встречается редко и практически никогда не покрывает собой весь текст. Она подается в виде вкраплений в рукописных текстах, претендующих на подчеркнутую торжественность, изысканность, традиционность. В прошлом эти «необычные» знаки встречались чаще, чем теперь, однако смысл их, по-видимому, всегда заключался в их необычности.

Хирагана составлена из рукописных форм тех иероглифов, которые применялись в манъёгане. Например, в манъёгане знак «gпередавал звук [ха] в слове «g"Ю хана — «цветок», или звук [ва] в слове €Й"g ива — «скала». С другой стороны, этот иероглиф использовался и для передачи смысла при написании слова волна «нами». Нынешняя буква ‚Н хираганы возникла из иероглифа «gнами, но никогда не используется для написания слова «волна».

Когда хирагана была создана, не все ее приняли положительно. Многие продолжали считать, что языком образованной части населения должен оставаться китайский. Тем не менее Гэндзи-моногатари и другие ранние женские романы писались преимущественно или исключительно хираганой.

Среди мужчин хирагана стала использоваться позже, но её воспринимали как вольность. Хирагана, с её плавными формами, использовалась в неофициальной переписке, в то время как в документах использовалась более строгая катакана и кандзи. Сегодня сферы употребления хираганы и катаканы разграничены, и когда японские слова записывают каной, используют только хирагану.

Женщины постарались сделать форму новых знаков как можно красивее, и мужчины впоследствии заинтересовались новой грамотой. В результате появились такие писатели, как Ки-но Цураюки, Оно-но Тофу (Митикадзе) и Фудзивара-но Кинто, которые предпочитали использовать хирагану.

Дневник «Тоса никки» («Путевые заметки из Тоса») делится на три части. В первой описывается горе женщины, потерявшей дочь. Вторая часть посвящена любовным интригам, опасностям мореплавания, нападениям пиратов и разговорам пассажиров судна. В третьей части показано долгожданное прибытие в столицу, встреча со старыми друзьями и соседями. Дневник заканчивается песней вака об умершей дочери.

Ки-но Цураюки давно чувствовал, что китайские иероглифы не подходят для того, чтобы выражать состояние японской души, и связывал с хираганой большие надежды. Его дневник задумывался как произведение, которое могло бы сделать хирагану не просто «женской грамотой», а письменностью для всех, и замысел Ки-но Цураюки оправдался. Благодаря хирагане «Тоса никки» смогли прочитать самые широкие массы читателей, а не кучка аристократов, и популярность его была не сравнима ни с чем. Еще никогда в истории Японии не было книги, над которой не только мужчины, но и женщины просиживали целыми днями. Ее переписывали для себя, одновременно тренируясь в каллиграфии. Благодаря «Тоса никки» статус хираганы значительно вырос.

Мурасаки Сикибу в своей «Повести о Гэндзи» (том «Ветка сливы») приводит слова принца Гэндзи, высказавшего свое мнение о прогрессе японской письменности:

В уста принца Мурасаки Сикибу вложила собственное суждение: «В эпоху Хэйан кана стала лучше, это удачный способ записи нашего родного языка».

Иероглифы vs кана.

Как известно, обычное японское письмо представляет собой кандзи-кана-мадзири-бун, т. е. текст, в котором чередуются иероглифы и кана. Заметим, что по смыслу этого термина иероглифы суть главная часть текста, а кана к ним только примешивается — мадзиру.

В принципе количественное соотношение иероглифического и силлабографического компонентов текста может варьироваться как угодно. В эпоху Хэйан, когда в Японии сосуществовали два литературных языка, китайский (камбун) и японский (вабун). В Японии до сих пор живет устойчивый стереотип, ассоциирующий с каждым из двух типов письменных знаков свой содержательный мир.

В этой таблице два противопоставленных мира. Можно было бы вписать в левую колонку «жесткое», в правую «мягкое». Или «Холодное» и «теплое». Или «механическое» и «органическое». Или «интеллектуальное» и «эмоциональное».

Еще одна такая двойная бусинка в это ожерелье: оппозиция «умственное» — «чувственное». Экспрессивы разговорной речи лежат вне сферы кандзи, и для их записи применяется, как правило, хирагана. Например, эраи «великий; выдающийся» пишется €М‚ў, в то время как для передачи эраи «сильный, ужасный» (разговорное употребление) применяется хирагана.

Обычно при сравнении иероглифического и силлабографического компонентов японского письма ограничиваются констатацией того бесспорного факта, что иероглифы — это логография, а кана — фонография, и следовательно, кана, так сказать, проще в обращении, не столь далеко отстоит от звукового языка, в меньшей степени требует специального обучения. Да, конечно, это так. Но этим дело не исчерпывается.

Яркий пример приведен в небольшой заметке Сугано Юдзуру о письменных сообщениях на японском телевизионном экране. Автор противопоставляет не разные письменные тексты между собой, а звучащие тексты с писанными: он приводит некоторые стандартные словосочетания, произносимые диктором телевидения, и сравнивает их с титрами, дублирующими эти словосочетания на экране.

Поскольку титры ориентированы на зрительный канал связи, а дикторский текст — на слуховой, то выражения левого и правого столбцов при полностью совпадающем содержании не совпадают по форме: левые составлены так, чтобы быть хорошо понятными на взгляд (разумеется, при свободном владении иероглификой), хотя в озвученном виде они как раз плохо понятны (что такое кё: до: хотё:? Что такое курё:? Большинство носителей языка не сразу и сообразит, что это «согласованность действий» и «озабоченность»), правые же составлены таким образом, чтобы не вызывать затруднений и двусмысленности при восприятии на слух. Левые выражения воспринимаются как книжные, более безличные, правые — как разговорные, более личностные, с обязательными показателями вежливости. И весьма характерно, что в правой колонке кана составляет более 80% всех знаков, а в выражениях левой колонки немногим более 15%.

Некоторые лексемы японского языка способны функционировать и как знаменательные, и как служебные: куру «приходить», ику «уходить», миру «смотреть», кудасару «жаловать», токи «время», токоро «место» и др. В наши дни эти слова полагается записывать иероглифами только при употреблении их в качестве знаменательных (например, токи ва канэ ни нари «время — деньги»). Для записи таких слов в служебной функции (например, канэ, но наи токи ва… «когда денег нет…») должна применяться хирагана. Подобных слов десятки, а может быть, и сотни, особенно если учесть, что фонетически часто пишут не только собственно служебные, но и просто атематические, универсально употребительные лексемы, такие, как хитобито «люди», арисама «обстановка», котоба «слова» и др. Записывая такие слова иероглифически, мыф подчеркиваем, что их содержание является предметом речи, записывая фонетически — даем понять, что они играют вспомогательную роль.