Ирония в рассказе А. П. Чехова «Толстый и тонкий»

В произведения Чехова влюбляешься сразу и навсегда. Все его творчество пронизано таким знанием жизни и пониманием людей, столь тонкой иронией, таким, порой, презрением и такой всеобъемлющей любовью, что возвращаться к ним ты будешь всю жизнь. Неважно, что это за произведение: глубочайший «Вишневый сад», «Дама с собачкой» или мини-шедевр «Толстый и тонкий». Читая Чехова, понимаешь, что жизнь — преинтереснейшая штуковина. Только настоящий мастер может несколькими предложениями создать атмосферу и нарисовать портрет человека двумя словами.

Рассказ «Толстый тонкий» начинается с предельно краткой экспозиции: «На вокзале Николаевской железной дороги встретились два приятеля: один толстый, другой тонкий"[1]. Уже первая фраза, по сути дела, вводит нас в ту двойственную ситуацию, которая затем столь неожиданно раскроется Чеховым. Характеристика героев как приятелей подчеркивает их близость, но определение одного как «толстого», а другого как «тонкого» вводит тему их противопоставленности, вероятнее всего — социальной. Последующее краткое, но весьма выразительное сопоставление приятелей подтверждает наше ожидание: толстый только что пообедал на вокзале, то есть в ресторане Николаевского вокзала, а тонкий вышел из вагона и был навьючен чемоданами, узлами и картонками. От толстого пахло «хересом и флер-д'оранжем» — дорогим вином и духами, от тонкого — «ветчиной и кофейной гущей», то есть дорожным завтраком небогатых людей. Однако это социальное различие самим героям не ясно: оба они «приятно ошеломлены» встречей. Первым замечает приятеля толстый:

«— Порфирий! — воскликнул толстый, увидев тонкого. — Ты ли это? Голубчик мой! Сколько зим, сколько лет!

— Батюшки! — изумился тонкий. — Миша! Друг детства! Откуда ты взялся?

Приятели троекратно облобызались и устремили друг на друга глаза, полные слез". Зная развязку «Толстого и тонкого», мы уже можем уловить некоторое различие в интонациях героев: покровительственное «Голубчик мой!» — у толстого и стандартно-книжное «Друг детства!» — у тонкого. Однако в миг встречи герои ведут себя почти одинаково, потому что они — друзья детства, в гимназии вместе учились. Детство и во всей русской литературе XIX в., и в творчестве Чехова 1880-х гг. («Детвора», «Гриша», «Дома», «Мальчики» и др.) — это пора не только счастья, но и расцвета лучших человеческих качеств. Детство наивно-справедливо, оно не знает социальных перегородок между людьми. В отсутствие взрослых дети «хозяев» играют с сыном кухарки, а потом все спят в одной постели («Детвора», 1886). Из двух встретившихся ненароком приятелей явно темпераментнее, разговорчивее тонкий. В его болтовне раскрываются картины жалкого (хотя, разумеется, не нищего) существования среднего чиновника:

«Жалованье плохое… ну, да Бог с ним! Жена уроки музыки дает, я портсигары приватно из дерева делаю Пробавляемся кое-как». Тонкий, вспоминая, слегка намекает на социальное благополучие толстого в детстве: «Такой же щеголь!» Обращает на себя внимание, однако, то, что образы комической тональности с самого начала связаны именно с тонким: с фамилией его жены, «урожденной Ванценбах», что в переводе означает «клопиный ручей», с контрастом немецкого имени жены — Луиза — и устарелого библейского имени сына — Нафанаил, и др. Еще важнее воспоминания тонкого: «Помнишь, как тебя дразнили. Тебя дразнили Геростратом за то, что ты казенную книжку папироской прожег, а меня Эфиальтом за то, что я ябедничать любил». Складывающееся различие неуклюжего курильщика-гимназиста и пронырливого ябедника явно не в пользу тонкого, как и ироническое противопоставление честолюбца (Герострат) и предателя (Эфиальт). Однако вскоре разговор поворачивает к теме службы, обоим приятелям не чуждой. И когда выясняется, что тонкий «коллежским асессором уже второй год», то есть сделал весьма обычную, среднюю чиновничью карьеру, а толстый — «поднимай повыше уже до тайного советника дослужился», то есть стал чиновником III класса, достигнув одного из самых высоких в Российской империи чинов, — повествование достигает кульминационной точки, соединенной с неожиданной развязкой, столь характерной для ранних рассказов Чехова. Приятели перестают быть приятелями, так как тонкий опознает в толстом «его превосходительство». Пришедшее из детства ощущение дружеской, человеческой связи резко сменяется социальным ощущением пропасти, разделяющей среднего чиновника и «его превосходительство». Развязка рассказа носит остросоциальный характер: приятельство толстого с тонким — мгновенно рассеивающаяся иллюзия, навеянная воспоминаниями, но никакого отношения не имеющая к реальной жизни героев. Этот социальный аспект «Толстого и тонкого» роднит чеховский рассказ с гуманистическими традициями русской реалистической литературы XIX века. Он лежит на поверхности сюжетного повествования в рассказе, и именно на нем обычно акцентируется внимание при анализе произведения. Однако вспомним, что чувствуется уже в первых строках чеховского рассказа: авторская ирония направлена с самого начала почти исключительно на тонкого. Узнав о служебной карьере друга детства, «тонкий вдруг побледнел, окаменел, но скоро лицо его искривилось во все стороны широчайшей улыбкой Сам он съежился, сгорбился, сузился» (с. 110). Поведение тонкого комично, то есть не мотивировано логикой данной изображаемой ситуации, хотя, как уже говорилось, мотивируется социальной типичностью описываемого. Более того, «чиновничье» поведение тонкого довольно отчетливо противопоставляется человечески вполне понятным реакциям толстого:

«…Очень приятно-с! вдруг вышли в такие вельможи-с! Хи-хи-с.

• — Ну полно! — поморщился толстый — К чему тут это чинопочитание!
• — Помилуйте… Что вы-с, — захихикал тонкий, еще более съеживаясь. — Милостивое внимание вашего превосходительства… вроде как бы живительной влаги… Толстый хотел было возразить что-то, но на лице у тонкого было написано столько благоговения что тайного советника стошнило. Он отвернулся от тонкого и подал ему на прощание руку. Тонкий пожал три пальца".

Ситуация доведена до абсурда, именно это и позволяет лучше увидеть нелепость самой жизни, в которой царят низкопоклонство и чинопочитание. Именно ирония использована Чеховым в этом рассказе. Она показывает, какую горечь и неприятие вызывают не просто отношения между чинами, но и добровольное самоуничижение, добровольное превращение в раба.