Знаки, предложения, высказывания

В ХХ веке развитие теории предложения и создание нового образа синтаксиса прошло, как минимум, три этапа (Ю.С. Степанов, 1989, с. 6).

Книга К. Бругмана (K. Brugman, 1925) обобщает результаты младограмматического подхода к предложению, в рамках которого оно изучалось в соответствии с психическими актами говорящего: утверждением, приказанием, просьбой, пожеланием и др. Следующим шагом в этой области лингвистики становится структурализм (W. Lehmann, 1974; 1980) с преобладающим интересом к формальному устройству и формальным связям, в частности к порядку слов в предложении и словосочетании. Естественно, что основное внимание исследователей переместилось с содержания на форму. Наконец, сочетание формального и семантического анализа (Т.В. Гамкрелидзе, В. В. Иванов, 1984; Ю. С. Степанов, 1985; 1989 и др.) отражает синтезирующий подход к грамматическому строению и семантике, номинативному смыслу предложения. На этом этапе особо встает вопрос о лексических вхождениях, о лексическом наполнении структурной схемы предложения, об ограничениях со стороны языка и собственно структурной схемы, налагаемых на ее реализацию. Например, ряд структурных схем предложения получает дополнительную характеристику: «с лексически ограниченным компонентом», либо «с лексически неограниченным компонентом» (Русская грамматика, 1980, т. II, с. 97).

«Новый образ синтаксиса» формируется уже на втором этапе как некоторый «обширный континуум, в котором имеется хорошо структурированная часть — сетка, или решетка, состоящая из узлов (структурных моделей предложения) и линий отношений (трансформаций), связывающих узлы» (Ю.С. Степанов, 1989, с. 6). Однако одновременно в синтаксическом континууме обнаруживаются не столь хорошо упорядоченные, «хотя почти непрерывные ряды синтаксических единиц, различающихся в своем типичном лексическом составе (…) и заполняющих промежутки между узлами и линиями решетки» (там же). Таким образом, континуум включает и дискретные элементы, хотя и поддающиеся организации и упорядочиванию в ряды.

Синтаксически недискретное пространство языка организовано иерархически уже потому, что кроме «сетки», «решетки», области четких структур, оно включает дискретные элементы недискретной сущности, так как при определенных условиях — лексических запретах или разрешениях, а по сути дела трансформациях — эти элементы предстают как структурированные. Наличие же подобных дискретных элементов создает резерв для динамики синтаксического континуума в целом и его составляющих в частности.

Континуально-дискретная природа языка и его синтаксического пространства позволяет использовать в качестве основания для анализа такое языковое явление, которое дано нам непосредственно в опыте, а именно высказывание. Эта реальная единица положена в основу создания трех синхронных моделей языка: 1) язык только с семантикой; 2) язык с семантикой и синтактикой; 3) язык с семантикой, синтактикой и прагматикой-дектикой (Ю.С. Степанов, 1985, с. 281−308). Точнее, наверное, было бы определить эти модели следующим образом: 1) язык как будто с одной только семантикой; 2) язык с семантикой и синтактикой и как будто без прагматики; 3) язык с семантикой, синтактикой и прагматикой.

Семантика, синтактика, прагматика — это понятия и термины, которые подчеркивают знаковый характер моделируемых языков, а следовательно, заставляют нас обратиться и к знаковым характеристикам составляющих этот язык высказываний и других единиц, при этом знак предстает в качестве «всеобъемлющего понятия» (Р. Якобсон, 1996, с. 139).

Как писал М. М. Бахтин, особый мир знаков существует рядом и сосуществует с природными явлениями, предметами техники и продуктами потребления: «Знак не просто существует как часть действительности, но отражает и преломляет другую действительность, поэтому-то он может искажать эту действительность или быть верным ей, воспринимать ее под определенным углом зрения и т. п.» (М.М. Бахтин, 1998, с. 308).

Такое соотношение и отношение знака к действительности обусловлено исключительно его социальной природой: «Знак может возникнуть лишь намежиндивидуальной территории» (там же, с. 306). И далее: «Действительность знака всецело определяется (…) общением. Все бытие знака является не чем иным, как материализацией (…) общения (…). Но нигде этот знаковый характер и эта сплошная и всесторонняя обусловленность общения не выражена так ярко и полно, как в языке» (там же, с. 307).

Характеризуя язык как многоуровневую и многоаспектную систему, Р. Якобсон (Р. Якобсон, 1996, с. 155 — 156) отмечает: «Любой более высокий уровень вызывает появление новых особенностей значения: они основательно изменяются по мере восхождения по „шкале“, ведущей от фонемы к морфеме, от морфемы к словам (включая всю их грамматическую и лексическую иерархию), затем проходят через разные уровни синтаксических структур вплоть до предложения, далее от группы предложений к высказываниям и, в конечном итоге, оформляются в последовательности высказываний, т. е. в диалог (…). В то же время каждая часть задействована, по возможности, в осуществлении целостного значения. Вопрос о значении морфемы, слова, предложения или отдельного высказывания одинаково важен для всех единиц. Относительная сложность таких знаков, как синтаксический период, монолог или диалог, не влияет на тот факт, что в пределах любого языкового явления все компоненты являются знаками» (выделено нами. — Е.К.). Таким образом, подтверждается положение Ч. Пирса, что «…принцип знака постулируется как основа устройства всего мира и одновременно действует как принцип определения каждого отдельного элемента и как принцип объяснения целого, взятого абстрактно и конкретно» (Э. Бенвенист, 1974, с. 70).

Классификационные признаки и определения знака в различных семиотических системах обусловливаются принципом, избранным в качестве основного и исходного. Так, пражский философ Б. Больцано (B. Bolzano, 1930) рассуждает о знаке исходя из различий между мыслью и языковым выражением. Он определяет знак как феномен двойственной природы: «Объект ***, через осмысление которого мы стремимся узнать в обновленном виде другой смысл, связывающий тотчас же с мыслимым бытием» (цит. по: Р. Якобсон, 1996, с. 143). Опираясь на многочисленные философские и логические категории, автор делает попытку включить и факторы адресанта и адресата при разграничении характеристик знаков и выделении их классификационных признаков. Итак, знаки могут быть общими и частными; аудиальными и визуальными; простыми и сложными; моносемичными и полисемичными; точными и фигуральными; опосредованными и непосредственными; наконец, интерсубъективными и интрасубъективными, что зависит от видов коммуникации.

Польский ученый Ж.М. Хойне-Вронский (J.M. Hoene-Wronski, 1897) в рамках когнитивной деятельности исследует особенности означивания, утверждая, что сущность знаков выявляется в их отношении к основным категориям существования: модальности, качества, количества, отношения и др. И тогда появляются такие парные признаки знаков: правильность/неправильность, определенность/неопределенность, простота/сложность, естественность/искусственность, опосредованность/не-опосредованность.

Теория Чарльза Пирса (Ch. S. Peirce) определяет знак и через высказывание, и через сообщение, содержащееся в высказывании, включая интерпретатора и интерпретанта, и через его внутренние свойства. Основное свойство знака — возможность быть интерпретированным, «независимо от контекста и условий, при которых осуществляется высказывание» (цит. по: Р. Якобсон, 1996, с. 147), хотя иллюзорность подобной независимости хорошо понимали уже философы нового времени, например, Т. Гоббс. Ч. Пирс следует за стоиками, выделяя в знаке два взаимодействующих аспекта — означающее и означаемое, связанные отношениями референции в направлении от означающего к означаемому. Его классификация знаков трехчленна: знаки-индексы демонстрируют фактическую смежность; знаки-иконы — фактическое сходство; знаки-символы — условную, конвенциональную смежность. Все они представляют собой не застывшие типы знаков, а некоторые стадии означивания, семиозиса: это три способа образования знаков, а не собственно сами знаки, которые допускают и реализуют сочетания свойств: «символ может содержать в себе иконический или индексальный знак (…), самыми совершенными являются те знаки, в которых иконические, индексные и символические свойства гармонируют друг с другом равным по возможности образом» (цит. по: Р. Якобсон, 1996, с. 148).

Наконец, Ф. де Соссюр, пытаясь выявить свойства языка как целостной семиотической системы, утверждает, что язык — не единственная система знаков, хотя язык является в первую очередь знаковой системой; язык — не что иное, как лишь особое воплощение теории знаков (Ф. де Соссюр, 1977; 1990). Два основные принципа лингвистики Соссюра — произвольность знака и статическая синхроническая интерпретация языка как знаковой системы — породили следующее определение знака: «Объект, который используется как знак, никогда не является „одним и тем же“ дважды; с самого начала необходимо рассмотреть этот вопрос или заключить предварительное соглашение, чтобы знать, с какой целью и в каких пределах мы имеем право считать объект одним и тем же. В этом заключается основное отличие объекта, используемого как знак, от любого другого объекта, и это же со всей очевидностью является источником всех других его отличительных черт» (Ф. де Соссюр, 1990, с. 85). В данном определении, на наш взгляд, есть два существенных момента: идея значимости совмещена с понятием идентичности и одновременно эксплицирована идея асимметрии — «не может быть тем же самым дважды». Однако обоснование идеи асимметрии языкового знака мы находим не у Ф. де Соссюра, а у А. А. Потебни: «в его концепции отношение знаков к обозначаемым объектам неотделимо от отношения к знакам познающих данные объекты субъектов — носителей языка. Рассматривая интерпретацию знаков носителями языка в зависимости от степени развития их самосознания (…), А. А. Потебня задолго до С. О. Карцевского обосновал принцип асимметричного дуализма языкового знака, обусловленный свойствами самого познаваемого объекта и познающего субъекта» (Л.Г. Зубкова, 1999, № 3). Эту же идею разрабатывал применительно к художественным поэтическим текстам Ю. М. Лотман: «Вместо точного соответствия — одна из возможных интерпретаций, вместо симметричного преобразования — асимметричное, вместо тождества элементов, составляющих Т₁ и Т₂ (здесь речь идет о тексте высказывания в объеме от предложения до романа —Е.К.), — условная их эквивалентность» (Ю.М. Лотман, 1996, с. 15). Кроме того, «текст, подобно зерну, содержащему в себе программу будущего развития, не является застывшей и неизменной равной самой себе данностью. Внутренняя не-до-конца определенность его структуры создает под влиянием контактов с новыми контекстами резерв для его динамики» (там же, с. 21).

В процессе рассмотрения понятия и признаков знака, самой общей характеристики языка как одной из знаковых систем неоднократно встречалось упоминание «высказываний» и «предложений». В силу этого представляется необходимым пояснить сущностные черты этих категорий и их взаимодействие. Понятие высказывания в значительной степени неопределенно, поскольку оно иллюстрируется всевозможными проявлениями языка, или языковыми произведениями — от междометного «А-а-а!» до текста и дискурса. По Э. Бенвенисту: «Высказывание и есть приведение языка в действие посредством индивидуального акта его использования. (…) Высказывание следует рассматривать как акт говорящего, который употребляет язык в качестве орудия, и с учетом тех языковых черт, в которых проявляется отношение между говорящим и языком» (Э. Бенвенист, 1974, с. 312). Наиболее узкое и конкретное понимание высказывания сформулировано в рамках теории актуального членения, когда оно представляется как предложение в динамическом аспекте (П. Адамец, В. А. Белошапкова и др.). Тогда синтагматический аспект, связанный с последовательностью элементов высказывания (слов, словоформ, синтагм) в сочетании с интонацией, включая эмфатическое словесно-фразовое ударение, «задает» и актуализирует содержание в целом либо отдельные смыслы высказывания в направлении от говорящего к слушающему, а высказывание получает определение актуализированного предложения. Полагаем, что именно в рамках данного подхода существует и определение высказывания как целостной речевой единицы, «как минимальной коммуникативной единицы, где непосредственно осуществляется использование языковых средств в соответствии с намерением говорящего» (Й. Крекич, 1993, с. 7 — 8; О. П. Рассудова, 1990, с. 88).

Если же понимать высказывание как предложение, принадлежащее определенному коммуникативному контексту, и одновременно как предложение, принадлежащее прагматическому контексту, т. е. не только произведенное говорящим, но и воспринятое слушающим, тогда высказывание будет включаться в план содержания, в означаемое предложения, станет некоей формой содержания предложения, его знаковой составляющей, его представителем в семантической системе языка. Оно будет тем самым дискретным элементом синтаксического континуума, который заполнит свободные пространства синтаксической решетки и окажет влияние на синтаксическую динамику. По мнению К. Бюлера, Ф. де Соссюр уже вел поиски такой единицы, но он обозначил лишь область ее функционирования как «parole», иногда «langage» (К. Бюлер, 1993, с. 335).

Тогда высказывание — это эксплицированный вариант предложения, принадлежащий языку в действии, выступающий в контексте речевой деятельности, эже — речевого акта, как реальная единица, в то время как предложение, будучи виртуальной единицей, оказывается носителем инвариантных значений, например значения предикативности.

По мнению Э. Бенвениста: «Предложение — образование непредельное, неограниченно варьирующееся; это сама жизнь языка в действии. С предложением мы покидаем область языка как системы знаков и вступаем в другой мир, в мир языка как средства общения, выражением которого является речь (le discours)» (Э. Бенвенист, 1974, с. 139). Подобную точку зрения отражает и определение предложения, данное Дж. Рисом (J. Ries, 1931), и обсуждаемое К. Бюлером: «Предложение — это мельчайшая грамматически оформленная речевая единица, выражающая содержание путем соотношения с действительностью» (К. Бюлер, 1993, с. 329). При этом К. Бюлер полагает, что в данное определение включены три разноаспектных признака и относит первый признак — «грамматическую оформленность» — к теории структур; третий признак — «соотношение с действительностью» — к теории речевых актов («Чего нет в актах, того нет в мире»). В конечном счете и второй признак — «мельчайшая речевая единица» — принадлежит речевым актам, речевой деятельности: «Речь — язык в живом воплощении, речь как производимое человеком действие». Далее К. Бюлер дает ряд пониманий предложения как «единицы, реальность которой интуитивно ощущается лингвистами» (там же, с. 330); в тексте оно — «актуальное произведение» (с. 332); наконец, поскольку грамматическая форма обусловлена соотнесением с действительностью и одновременно с тем лицом, которое это соотнесение осуществляет, предложение предстает как «элементарное актуальное языковое произведение» (с. 333).

Таким образом, развитие теории предложения как бы совершило некий круг и вернулось к исходным позициям, обобщив огромный материал и подведя некоторые итоги. Как инвариантная единица языка, предложение одной стороной обращено к языку, а другой — к речи, будучи представлено как высказывание. В силу этого предложение способно синтезировать различные принципы и языка, и речи как реальная и виртуальная единица речевой деятельности.

Предложение как единица языка и как одна из языковых форм отражения внеязыковой действительности реализует ряд функций и имеет сложное устройство. В отношении к объективному миру, событию, факту, предмету, существующим вне нашего сознания и вне языка, предложение — это одна из форм отражения: оно в категориях предикативности, главным образом модальности, отражает некоторую семантическую систему, выступающую одновременно в качестве интеллектуальной модели объективной действительности. Тогда предложение — это опосредованное и предположительно множественное отражение объективного мира либо его фрагмента.

Предложение — это одна из языковых форм, выражающая и языковые, и неязыковые смыслы через отражение объективной действительности и означивание семантической модели мира. Знаковая природа предложения связана, по крайней мере, с двумя содержаниями, одно из которых принадлежит реальной действительности, а другое — семантической модели этой действительности. Предложение при этом выступает в виде высказывания, некоторой формы содержания, имеющей более непосредственное отношение к действительности и к говорящему субъекту и тем самым реализующей коммуникативные и прагматические потенции и функции предложения.

В ряде концепций предложение выступает как «знак, с помощью которого выражается мысль»: «Я называю знаком предложение в его проективном отношении к миру» (Л. Витгенштейн, 1994, с. 11). Сравним у В. фон Гумбольдта: «говорящий всегда исходит из целого предложения — а с точки зрения истоков речи так считать было бы вернее, поскольку в намерении говорящего любое, даже самое неполное высказывание составляет законченную мысль» (В. Гумбольдт, 1984, с. 141).

Внутренне предложение хорошо организовано. Его элементы — слова, имена — подобны точкам, они могут рассматриваться и изолированно, и в составе предложения как простые знаки. Но предложение, с этой точки зрения будучи сложным знаком, не представляет собой механической суммы составляющих его простых знаков. В силу проективности в отношении к миру предложение подобно вектору, который одновременно может принадлежать нескольким плоскостям-пространствам, разным системам. Универсальный семантический треугольник «слово — понятие — вещь» в этой связи может видоизмениться следующим образом: «предложение — семантическая система — объективное событие». Семантическая система, представляющая объекты-предметы, связанные в данном случае предикативным отношением, существует одновременно и в нашем сознании, и в нашем языке. Естественно, что понятийная семантика (мыслительное содержание) и языковая не тождественны. По Т. П. Ломтеву, «семантическая система отражает, т. е. представляет собою интеллектуальную модель (…), интеллектуальную предикативную (выделено нами — Е.К.) модель объективного события» (Т.П. Ломтев, 1976, с. 24). В целом же, полагаем, речь идет скорее о семантической модели объективной действительности, представленной через объективное событие или факт, подобно тому, как соизмеримо с семантической моделью вещи понятие — элемент семантической системы.

Объективное событие существует вне нашего сознания, точнее, независимо от него, и вне языка, пока оно не получило соответствующего языкового оформления. Предложение как абстрактная сущность, как единица языка и одна из языковых моделей и его конкретная реализация — высказывание — существуют соответственно в языке и в речевой деятельности. Тогда знаковые характеристики предложения будут представлены в виде такого семантического треугольника:

Схема 1: 1 — денотат; 2 — структурное выражение; 3 — структурно-семантическая модель; 4 — оригинал; 5 — содержание; 6 — описание (имя).

«Внешний треугольник» — денотат, структурное выражение, структурно-семантическая модель — в качестве исходной вершины избирает объективное событие, которое в конечном счете предстает как структурно-семантическая модель. «Внутренний треугольник» — оригинал, содержание, описание — в качестве исходной вершины избирает также объективное событие, которое понимается как оригинал и, обретая содержание, возвращается к самому себе как описание, или имя, по Т. П. Ломтеву.

Если объективное событие, ситуация предстает в виде неязыкового содержания, денотата предложения, то само предложение выступает в роли языковой формы, конструкции в отношении семантической системы. В свою очередь, семантическая система моделирует возможные объективные события и ситуации. В данном случае мы абсолютно согласны с Л. Витгенштейном в том, что ситуации (события) могут быть описаны, а не поименованы, уже потому, что они динамичны. Если предложение является описанием объективного события (ситуации), выступая вновь и вновь в качестве языкового представления, языковой формы, то содержание предложения получает от семантической системы как преломление в ней объективного события, ситуации. Очевидно, что сложность содержания, передаваемого предложением, будет определяться сложностью объективного события и сложностью семантической системы, как минимум, в двух планах: неязыковом и языковом. Итак, подобно любой другой сущности, как и любой другой единице языка, обладающей знаковыми характеристиками, предложение обнаруживает три семиотических членения: синтактику, семантику, прагматику.